Неточные совпадения
— Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. [Домострой — памятник русской литературы XVI века, свод правил семейно-бытового уклада;
проповедует суровую власть главы семьи — мужа.
Слово «домострой» в XIX веке являлось символом всего косного и деспотического в семье.] Вам бы плетку в руки!
— Опять иностранное
слово! — перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. — Во-первых, мы ничего не
проповедуем; это не в наших привычках…
— Меня эти вопросы волнуют, — говорила она, глядя в небо. — На святках Дронов водил меня к Томилину; он в моде, Томилин. Его приглашают в интеллигентские дома,
проповедовать. Но мне кажется, что он все на свете превращает в
слова. Я была у него и еще раз, одна; он бросил меня, точно котенка в реку, в эти холодные
слова, вот и все.
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще — черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма
проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое
слово! Пора. Они — скажут, увидишь!
— Как же ты
проповедовал, что «доверенность есть основа взаимного счастья», что «не должно быть ни одного изгиба в сердце, где бы не читал глаз друга». Чьи это
слова?
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а
проповедовать могу — и искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость —
словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль — писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
Между тем, отрицая в человеке человека — с душой, с правами на бессмертие, он
проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его
словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу.
— Вы говорите об какой-то «тяготеющей связи»… Если это с Версиловым и со мной, то это, ей-Богу, обидно. И наконец, вы говорите: зачем он сам не таков, каким быть учит, — вот ваша логика! И во-первых, это — не логика, позвольте мне это вам доложить, потому что если б он был и не таков, то все-таки мог бы
проповедовать истину… И наконец, что это за
слово «
проповедует»? Вы говорите: пророк. Скажите, это вы его назвали «бабьим пророком» в Германии?
После трех-четырех
слов он перестал говорить и начал
проповедовать.
Вот
слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы
проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
— Всё делает. Каммуны делает, протолериат
проповедует, прокламацию распущает… всё,
словом сказать, весь яд!
Они, однако, нимало на эти мои
слова не уважили и отвернулись и давай опять свое дело продолжать: все
проповедуют.
Он дал себе
слово строго смотреть за собой и при первом случае уничтожить дядю: доказать ему, что никакая опытность не заменит того, что вложено свыше; что как он, Петр Иваныч, там себе ни
проповедуй, а с этой минуты не сбудется ни одно из его холодных, методических предсказаний.
Подле него, красавца в полном смысле
слова, поместился низенького роста неуклюжий рыжебородый человек в черном мешковатом сюртуке и, тыкая пальцем веснушчатой, покрытой рыжими волосами руки в грудь Н.П. Пашенного, ему что-то
проповедовал.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено то же. Боюсь, не утерплю и скажу
слово! Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но как
проповедовать без цензуры не смею, то хочу интригой учредить у себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
Проповедовал он — ах ты, мать честная! больно речист, собака, бывало, до слёз обцарапает
словами.
Им казалось, что личность — дурная привычка, от которой пора отстать; они
проповедовали примирение со всей темной стороной современной жизни, называя все случайное, ежедневное, отжившее,
словом, все, что ни встретится на улице, действительным и, следственно, имеющим право на признание; так поняли они великую мысль, «что все действительное разумно»; они всякий благородный порыв клеймили названием Schönseeligkeit [прекраснодушие (нем.).], не усвоив себе смысла, в котором
слово это употреблено их учителем [«Есть более полный мир с действительностию, доставляемый познанием ее, нежели отчаянное сознание, что временное дурно или неудовлетворительно, но что с ним следует примириться, потому что оно лучше не может быть».
Монархиня говорит, что истинное оскорбление Величества есть только злодейский умысел против Государя (478); что не должно наказывать за
слова как за действия (481), кроме случая, в котором возмутитель
проповедует мятеж и бунт, следственно, уже действует (480); что
слова всего более подвержены изъяснениям и толкам; что безрассудная нескромность не есть злоба (481); что для самого безумного носителя имени Царей должно определить только исправительное наказание (482); что в «самодержавном государстве хотя и нетерпимы язвительные сочинения, но что их не должно вменять в преступление, ибо излишняя строгость в рассуждении сего будет угнетением разума, производит невежество, отнимает охоту писать и гасит дарования ума» (484).
И уж, конечно, собьюсь несколько раз, пока отыщу, как
проповедовать, то есть какими
словами и какими делами, потому что это очень трудно исполнить.
И вот нежное, воздушно-трепетное, светлое чувство, не укладывающееся ни в
слово, ни в мысль, превращается в засушенный препарат — черствый, серый, легко ощупываемый и безнадежно мертвый. И во имя той именно любви, которую Толстой
проповедует, хочется протестовать против него и к нему же приложить его же
слова...
Нужно при этом помнить, что Шатов
проповедует совсем то же самое, что, от себя уже,
проповедует и Достоевский в «Дневнике писателя». С такою, казалось бы, огненною убежденностью и сам Достоевский все время твердит: «я верую в православие, верую, что новое пришествие Христа совершится в России»… Но публицист не смеет произнести последнего
слова, он старается скрыть его даже от себя. И со страшною, нечеловеческою правдивостью это
слово договаривает художник: а в бога — в бога я буду веровать…
— Ну, вот видите ли: я веду серьезный разговор, а вы называете мои
слова то дерзостями, то комплиментами, тогда как я не говорю ни того, ни другого, а просто
проповедую вам великую вселенскую правду, которая заключается в том, что когда красивая женщина не хочет сделать своей красоты источником привязанности избранного человека, а расплывается в неведомо каких соображениях, то она не любит ни этого человека, ни самое себя, то есть она, попросту говоря, дура.
Ленин ненавидел самое
слово религия и был тоже вроде „попа без рясы“, потому что он
проповедовал, как то одно время пытался делать Луначарский.
Прав ли приятель — не знаю, но то, что переживал Васильев, когда ему казалось, что вопрос решен, было очень похоже на вдохновение. Он плакал, смеялся, говорил вслух те
слова, какие он скажет завтра, чувствовал горячую любовь к тем людям, которые послушаются его и станут рядом с ним на углу переулка, чтобы
проповедовать; он садился писать письма, давал себе клятвы…
— Место свято пусто не живет, да и верующие в него тоже. Духовные сановники вскоре всем собором избрали на упразднившееся место в московские пастыри суздальского святителя Филиппа. Этот муж, разумный и красноглаголивый, силою
слова своего разогнал во имя Божие эту челядь, а нас просветил надеждою,
проповедуя об испытании и покорности рабов земных Отцу нашему Небесному, чадолюбивому.
На ней, в нескольких
словах, заключалось для Волынского все высокое, все изящное, о чем оратор напрасно целые полчаса
проповедовал; на ней было начертано: Мариорица; твоя Мариорица — скучно Мариорице!
— Место свято пусто не живет, да и верующие в него тоже. Духовные сановники вскоре всем собором избрали на упразднившееся место в московские пастыри суздальского святителя Филиппа. Этот муж, разумный и красноречивый, силой
слова разогнал во имя Божье эту челядь, а нас просветил надеждой,
проповедуя об испытании и покорности рабов земных Отцу нашему небесному, чадолюбивому.
— Почему же не надо? — смелее и громче выговорил он. — Юлия Федоровна, нельзя же вечно предаваться этой маслянице! Я не хочу
проповедовать, но не могу и я так… Понимать я отказываюсь: чего вы ждете в таком, петербургском, пошлом, унизительном… разгуле?.. Извините, я не откажусь от этого
слова!
И понес Ла…кий сумасбродный вздор о границах польского королевства 1772 года, о польской национальности в Литве, Белоруссии и юго-западных губерниях,
словом — все, что
проповедовали тогда поляки и, может статься,
проповедуют теперь, не добывши себе ума-разума своими несчастьями...
— Свобода и равенство, — презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, — всё громкие
слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш
проповедовал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Будет то царство бога, царство мира, которое обещали все пророки и которое близилось при Иоанне Крестителе, и которое возвещал и возвестил Христос, говоря
словами Исаии: «Дух господень на мне, ибо он помазал меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу,
проповедовать лето господне благоприятное» (Лук. IV, 18—19; Исаии LXI, 1—2).
Христос
проповедует мир всем простым людям, и вдруг, как бы оговариваясь в том, что это не относится до всех случаев, а есть случаи, когда можно гневаться на брата, — вставляет
слово «напрасно».
Один благодетель, Голицын, нам свое юродское богословие указывал
проповедовать; другой, Протасов, нам своим пальцем под самым носом грозил; а третий, Чебышев, уже всех превзошел и на гостином дворе, как и в синоде, открыто «гнилые
слова» изрыгал, уверяя всех, что «бога нет и говорить о нем глупо»…