Мидгард. Часть 2

Владимир Колосков

Одной победы никогда не достаточно. Мир еще полон зловещих знамений, и никто не понимает, что происходит. На дворе начало конца или просто неудачная неделя? Мидгард снова на краю гибели или нет поводов для беспокойства? С уверенностью можно сказать только одно: приключения продолжаются. Удастся ли героям остановить вторжение демонических сил? Получится ли у них сохранить древний артефакт, от которого зависит судьба всего живого, а главное – свой рассудок?

Глава 2. Отряд собирается

Пока мир огня, как готовый к извержению вулкан, гудел и трясся в тревожном ожидании перемен, Мидгард никуда не спешил. Он мирно катился по накатанной колее, как тысячу лет до этого, и ничто, кроме мелких междоусобиц, не нарушало ход его мерного наката. Никто, кроме нескольких странников, не помнил судьбу шаха Андзора и его города. Никто, кроме парочки волшебников, не знал о Разгроме, разметавшем некогда могущественную империю доппельгангеров. Дела в Мидгарде шли своим чередом; вслед за ними, боясь отстать, но не слишком забегая вперед, шли по своим делам люди. С постоянством воды, набегающей на колесо водяной мельницы, брели эти смотрящие только перед собой люди. «Баал возвращается!» — это предостережение ничего не значило. Да и что этот слух мог значить в мире, где второе пришествие Спасителя объявляли чуть ли не на каждую Пасху? Кто не знал о Баале, тянули потертую лямку удела человеческого, кто знал кое-что, помалкивали и тоже тянули, и только тем, кто знал все, не сиделось на одном месте.

По дороге, ведущей в город, брела, поднимая сапогами пыль, обычная для этой части света компания: два старика, юноша и женщина с грудным младенцем. Перед настежь распахнутыми городскими воротами стоял стол, за которым дремал, временами поглядывая одним глазком на дорогу, стражник.

— Куда? — лениво спросил стражник у подошедших.

Его посадили следить за воротами, через которые никогда не проходило ничего интересного, потому что он был стар — такой же старик, как и двое пришедших, лишь одетый в рваный кожаный нагрудник, который спасовал бы и перед детским луком. Правда, рядом с ним, угрожающе смотря в небеса, стояло длинное копье, но ржавый наконечник покоился на древке таком ветхом, будто оно только и искало подвода, чтобы сломаться.

— Лишь бедные путники, стопы прочь утвердившие от хладного лика войны приближающейся, — ответил за всю компанию юноша. — Ищем приют, а также пророка последних времен, в народе известного тем, что сердца, омытые кровью печалей, может он словом утешить. Его называют Рыцарь Креста, и на пути говорят, он следовал этой дорогой.

— Приют у нас есть, — с интересом оглядел гостей стражник. Выглядели они не так потрепанно, как обычные бродяги, да и речь юноша вел не по-простому, как обычно говорили бродяги, а говорил на университетский манер, «обученно». Все же по привычке стражник спросил: — Деньги-то есть у вас? Заезжих бродяг не держим, на своих виселиц не хватает.

— Найдутся, — ответил юноша, звякнул кошельком и бросил на стол перед стражником мелкую монету. Чеканка аверса до того стерлась, что определить на глаз, монетный двор какого канувшего в Лету короля почтил своим штампом эту старую монету, было невозможно, но металл звенел серебром.

— Товара у вас с собой, как я гляжу, нету, — исполнившись посеребренного расположения к путникам, заметил стражник. Юноша отрицательно покачал головой. Товара у них и взаправду не было. — Тот пророк, кого вы ищете, он приходил. Я его послал в таверну «Три петуха», но вы туда не ходите, там сидят рыцари.

— Что же с того? — спросил один из старцев, тот, что выглядел моложаво и смотрел с бодростью, какой не было у второго старика. — Что, рыцари теперь не люди, а нечисть какая?!

— Рыцари же. Пьют. Рассказывают байки. Снова пьют. Силой меряются. Снова пьют. Оружие правят. И — пьют. Но это я уже говорил. — Стражник скривился в улыбке. — Недалеко до беды.

— Мы учтем это, добрый привратник! — Юноша слегка склонил голову в знак признания.

— Как ваши имена? — спросил стражник.

— Я — Ремли, рядом мой дед — Мельхиор, с ним старшой брат его — Уитби, с ними Лионора — племянница общая, дщерь почившего третьего брата, с нею в колыбели всего-то из двух женских рук осиротевший племянник Ричард, — представил всех Ремли. Эту семейку на ходу придумал Уитби, и придумал хорошо — семейство не вызывало вопросов.

— Иными словами, малой Ричард доводится тебе троюродным братом, — заключил стражник.

— Разум твой ясен, хоть ты в сединах. Истинно так! — воскликнул Ремли.

— Можете проходить. В «Три петуха» не суйтесь! Там морды такие — с ними доиграешься! — повторил предостережение стражник. — Идите в «Кильку». С утра, если не проспите, увидите с окна, как рыцари собираются! На большее не рассчитывайте, если шкура дорога. Убить насмерть, может, и не убьют, а шкуру уж верно попортят! — уже вслед уходящим продолжал кричать стражник.

Они вошли в город и, следуя главной дорогой, нашли рыночную площадь, а рядом с ней и трактиры, о которых говорил стражник. Трактир, который стражник назвал «Килькой», на деле назывался «КильКаБанКаМыш» и был примечателен тем, что мог называться двояко: и как «Киль-Кабан-Камыш», и как «Килька-Банка-Мыш», в зависимости от вкуса постояльца, но местные жители ради сбережения времени сократили изобретательность автора до «Кильки». Напротив стояли и «Петухи».

— Это здесь, — указал на железную вывеску Уитби. На вывеске был котел, из которого выглядывали головы трех петухов. Птиц изобразили с разинутыми клювами и высунутыми языками. Горланили они песни или орали в агонии, потому что варились заживо, зависело от фантазии наблюдателя. Первая трактовка жителям и гостям города нравилась больше, а что хотел сказать автор этой вывески длинными высунутыми языками, достоверно уж не помнил никто, потому что умер он лет сто назад.

— Мы пойдем в «Кильку», — сказал Уитби, подталкивая перед собой Лионору, — а вы лучше без нас с рыцарством покумекайте. Если нужен буду, пошлите за мной. Я ж при рыцарях сызмальства. Но лучше не зовите. С дороги ноги гудят. Отдохнуть бы.

Ремли кивнул, и Уитби, взяв под руку женщину c ребенком, повел их в трактир, а Мельхиор с Ремли остались стоять перед «Петухами».

Они осмотрелись. Хромой нищий спал над дырявой шляпой, прислонившись к костылям, но не забывал поглядывать вокруг одним неспящим глазом, чтобы деньги случайно не покинули шляпу. Чей-то оруженосец возился с господской лошадью. Два студента разглядывали леса строящегося собора, бойко обсуждая на латыни его будущие архитектурные недостатки. Мельхиор прибегнул к заклинанию истинного видения.

— Спокойно? — спросил Ремли, заметив, как Мельхиор прочитал заклинание.

— Да, — кивнул волшебник. — Это оруженосец нашего рыцаря-пророка, — указал он на юношу, который чистил лошадь перед конюшней. — Ничего странного не замечаешь?

Ремли посмотрел сначала на оруженосца, потом — вопросительно — на Мельхиора. Что он должен увидеть в том, как оруженосец холит лошадь?

— Девица, — пояснил волшебник.

— Он не похож. — Ремли внимательнее пригляделся к оруженосцу. — А впрочем, ты прав. Путь грубость лицо обретает в походах, от работы тяжелой и тонкостанная дева, как мужчина, окрепнет, но жестов пригожих природную нежность не скрыть мужским платьем и в доспехи не спрятать.

— Интересный вкус для пророка. — Мельхиор смерил деву-оруженосца мужским взглядом. — Зайдем?

— Мы здесь за этим.

Мельхиор распахнул дверь, и Ремли первым шагнул в пивные пары «Трех петухов». Стражник, который снабдил их столь настойчивыми советами не соваться сюда, должно быть, сильно перепугался, когда перед ним заявились грубияны рыцари, и передавал свой страх в виде предупреждений всем путникам. Внутри было спокойно и мирно.

— Кто из них сэр Калибурн, именуемый пророком? — спросил Ремли, когда Мельхиор зашел следом, затворил за собой дверь и огляделся.

— Сэр Калибурн — рыцарь с белым платком на шее, — шепнул Мельхиор. Если Ремли так нужен этот рыцарь, пусть сам с ним разговаривает. Мельхиор привык ходить один.

Сэр Калибурн сидел на низкой бочке, перед ним на столе стояла нетронутая деревянная кружка пива. Руки рыцаря были скрещены на груди. Рядом с ним прямо на полу сидели четыре других рыцаря. Судя по подобострастным лицам рыцарей и одухотворенному лику сэра Калибурна, последний готовился пророчествовать.

— В незаметность сокроемся. — Ремли взял Мельхиора за руку и увел в дальний угол. — Прежде послушаю я речи его, чтоб убедиться, что есть он тот самый.

Рыцарь говорил тихо, но слух Ремли при должном напряжении различал шаги пауков по покрывалу из бархата, взмахи крыл ночных мотыльков и дрожание стоячей воды от ног водомерок, поэтому было безразлично, сел бы он рядом или в дальнем углу: он бы услышал все, что хотел. Рыцарь действительно начал пророчествовать:

— О конце света говорили многие святые мужи. Начиная с Иоанна Богослова, которому первому было явлено откровение о конце времен и которому люди верили, что конец близко. И мы должны верить. Во времена апостолов говорили, что Нерон — это Антихрист. Кто имеет ум, тот сочтет число зверя, ибо число это есть человеческое, число его — шестьсот шестьдесят шесть. И мудрые люди сочли число зверя, и в буквенной записи число это было именем Нерона Кесаря, но ошибались те мужи. И были многие, кто говорил вслед за ними. Иоахим Флорский говорил, что при нем снята шестая печать, что «зверь явленный», о котором говорит Книга, — это султан Саладин, так он думал, высчитывая семерых царей из Апокалипсиса, пять из которых, как сказано, пали, шестой есть, а седьмой еще не пришел. Монах Дрютмар, бенедиктинец, исчислял конец света двадцать четвертым марта тысячного года, ибо сказано в Откровении: «Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет». И папа Сильвестр Второй говорил, что это случится в тысячном году. И до них многие исчисляли конец света. Бернар считал, что это случится в девятьсот девяносто втором году, когда Благовещенье придет на Святую пятницу. И монах Рауль Глабер говорил о том же. Но, как сказано в Писании, «не ваше дело знать времена или сроки». Никому эти сроки не ведомы, и лжет тот, кто говорит иначе. Верно лишь то, что мы живем в последние годы, и я свидетельствую об этом. Конец близок, хотя точный день его никому не счесть.

Каков из тебя свидетель, спросите вы — и будете правы, — продолжал рыцарь. — Видел ли ты зверя? Нет, друзья, не видел, иначе не сидеть мне перед вами. Видел ли ты ангелов с трубами? Нет, не видел, и трубный глас я не слыхал, иначе не рассказать мне об этом. Не видел я ни агнца, ни дракона, ни всадников, имена коим Война, Голод, Смерть и Чума. Что же ты видел, спросите вы. О чем говоришь ты, когда ничего ты не видел? На это отвечу, что видел я самого Абаддона во главе воинства. Отвечу, что своими глазами видел я бездну, колодезь, откуда они выходили, демоны ада. Но и того знамения мне достаточно, чтобы понять: мир недолго продлится. Я видел, как отворялся кладезь бездны, и вышел, как сказано в Откровении, дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя, из которого вышли ангелы, чтобы погубить треть людей. Были они на конях, конях в бронях серных, бронях огненных, бронях гиацинтовых.

— Да, это наш рыцарь, — шепнул Ремли Мельхиору. — Он за ангелов принял дружину Хмурого Бруза. Он не знаком с королем Муспелльсгейма, вот и принял его за какого-то Абаддона. Кто это, кстати? — спросил Релми, но тут же, не дав Мельхиору и рта раскрыть, вскочил: — Я пойду говорить с ним!

— С Абаддоном? — пошутил Мельхиор.

— С ним позже, а сейчас — с Калибурном.

Волшебник только пожал плечами, а Ремли вышел из их укрытия и приблизился к рыцарскому собранию.

— Мое почтение, сэр Калибурн, слывущий средь равных пророком последних времен, — с такими словами Ремли обратился к рыцарям, которые затаив дыхание слушали рассказ сэра Калибурна.

— Мне не нужен оруженосец, — произнес сэр Калибурн, обрадованный тем, что его наконец перебили. Он еще не имел должного запаса речей и, рассказав немного, нуждался в передышке, чтобы собраться с мыслями. Нежданная слава пророка, которая катилась за ним по всем дорогам, тяготила доброго рыцаря. Но радоваться гостю сэр Калибурн не спешил, потому что, судя по первым словам Ремли, его он заинтересовал тоже как проповедник последних времен. — Иди своей дорогой, юноша.

— Я пришел не за тем… — начал Ремли.

— Пшел вон, щенок! — поднялся один из рыцарей. Не дело святому Калибурну гнать в шею назойливого бродягу, пусть сэр Калибурн проявит смирение, другое дело — он, простой воин.

— Пока тебе уши не обрезали, — добавил другой рыцарь.

«Опять начинается, — подумал Мельхиор, — теперь до вечера будет изливаться рыбьим жиром своей велеречивости: кто из них свинья, кто собака, а кто свинобака — их общий сын. Столько пустых слов, чтобы потом в два щелбана всех уложить». Волшебник устало потер грязным рукавом слезящиеся глаза, отчего они принялись слезиться еще сильнее, и глубже присел в уголок внимать изящной словесности Ремли, величайшего волшебника под небом.

— Хочешь заклад, что скулить по-щенячьи, ливнем мочи под себя проливаясь, будешь в чертогах сих ты до восхода луны, а не я? — ответил рыцарю Ремли, оправдав худшие ожидания Мельхиора. — Речь с извинений начни иль затвори кудахтало вовсе и сядь, где сидел!

Поднявшийся рыцарь замер в нерешительности. От такой отповеди он опешил, и, будь он старше, сердце его не выдержало бы столь жестокого оскорбления. Рыцарь держал в руках плетку, которой хотел лишь по-отечески прогнать Ремли до двери. Ему бы взяться за меч, но рыцарь обрушился на Ремли с тем, что было в руке.

Хвосты плети намотались на предплечье Ремли. Он перехватил хвосты ладонью и без труда вырвал плеть из рук рыцаря, а рыцарь, не ждавший такого сильного рывка от неокрепшего юноши, повалился на одно колено. Второй рыцарь, грозивший Ремли отрезанием ушей, поднялся:

— Я тебя искрошу! — Угроза была слишком краткой и простой, чтобы потешить привыкшего к галантным речам Ремли, и он поморщился, каковое выражение лица рыцари ошибочно приняли за страх.

— О ты, мерзкий выродок, на свет рожденный в поганой канаве! — выплеснулся руганью Ремли. — Это все, что есть мне в угрозу сказать у тебя, щучья морда, прежде чем я покажу Кухулина вам, двум наглецам косорылым?

Рыцарь, оставшийся без плети, кинулся к своему мечу, который валялся под столом в ножнах. Ремли махнул плетью, держа ее, как схватил, за хвосты, и тяжелая рукоять ударила рыцаря по затылку. Он сполз под стол и до рассвета уж не поднялся.

У второго рыцаря меч был на поясе, он схватился за него, но Ремли перехватил плеть, и хвосты захлестнулись вокруг головы рыцаря. Потом бедняга был готов поклясться, что хвосты не просто хлестнули его, а схватили его за горло, как руки сказочного голема, что они, словно были живыми, душили его, давили на глаза, зажали ему рот и нос, поэтому он упал, не в силах вытащить меч, но в «Трех петухах» было темно; свидетели драки видели лишь то, что после удара рыцарь упал, запутавшись головой в кожаных хвостах плетки своего товарища.

Два других рыцаря остались сидеть подле сэра Калибурна. Ничто не доставило бы им большей радости, чем выпотрошить Ремли, как оленя, но они дали обет не проливать крови без разрешения сэра Калибурна, а тот продолжал сидеть и следил за дракой в просветленном молчании.

Вдруг на голову Ремли обрушилось сзади нечто настолько тяжелое, что он от неожиданности охнул.

— О камни Стоунхенджа! — возопил он после удара. — За что же вы валитесь на меня посреди бела дня?!

— Отойди, — проговорил сэр Калибурн, обращаясь к кому-то за спиной Ремли.

Мельхиор вышел из своего темного угла и подошел к Ремли.

— Звенит? — с неуловимой улыбкой на губах поинтересовался он у оглушенного товарища.

— Звенит и сверкает в очах аки россыпи звездного неба, — подтвердил Ремли. — Кто меня… — начал он и, обернувшись, уставился на оруженосца сэра Калибурна. Тот (или та) держал в руках железный щит своего хозяина, которым за мгновение до этого огрел Ремли по голове. — Ты! — Ремли погрозил пальцем оруженосцу. — Не будь ты…

— Сэр Калибурн, — резко переменил тему Мельхиор и, повернув Ремли к рыцарю, обратился к проповеднику последних времен: — Мы пришли говорить с вами о деле, сэр Калибурн, а не слушать о конце света. Уделите нам время, и я ручаюсь, что пользы от этого будет больше, чем от повторения старых слов.

— Что ж, присаживайтесь, — пригласил рыцарь. — Сегодня я не прочь сменить слушателей на рассказчиков.

— Остерегайтесь их, господин, — зашептал на ухо рыцарю оруженосец. Он говорил тихо, но Ремли и Мельхиор все равно его слышали. — Молодой — точно колдун. Я видел, как он заставил плеть плясать, словно послушных змей.

— Сколько тебе повторять, что я не боюсь колдунов, — ответил сэр Калибурн.

— Никому не выстоять после такого удара, — чуть не плача от бессилия донести всю серьезность опасности до рыцаря, захныкал оруженосец и в доказательство показал вмятину, которую оставила на щите непокрытая голова Ремли.

— Оставь нас, — попросил сэр Калибурн. — Лошади разобраны и прибраны? Мне проверить?

— Еще нет, господин, — подчинился оруженосец. — Так я пойду?

— Иди. И вы тоже нас оставьте, — попросил сэр Калибурн двух рыцарей, которые с неохотой удалились в дальний угол. — О чем вы хотели говорить со мной? — спросил он у Ремли и Мельхиора, когда они остались втроем, а переполох, вызванный в трактире их небольшой дракой, стих.

— О том, что узрел ты и о чем сам толкуешь, — ответил Ремли. — Было это в… где же… — запамятовал он. — Как это место? — спросил он у Мельхиора.

— Под Орхусом, в твердыне ордена паладинов, — подсказал волшебник.

— Да, это случилось под Орхусом, — повторил сэр Калибурн. — Там я видел бездну и ангелов, пришедших покарать людей. Там я узрел, что конец близок, и мое бремя донести это до тех, чьи уши открыты.

— Так открой свои уши прежде моим словам и внемли моей речи, ибо я расскажу, что по правде ты видел, — ответил на это Ремли. — Ты видел не бездну, а проход в Муспелльсгейм, мир огня. Не ангелов, а кровожадных духов огня в облачении твердокаменной плоти. Вышли они на нездешних конях. Ты видел не то, как они выходили, а как исчезали обратно, иначе, как сам говоришь, не сидеть тебе с нами. Только в одном, что они пришли истреблять и крушить, ты, очевидец случайный, прав до конца.

— Что же ты сам знаешь об этом? — не удивился сэр Калибурн. У всех с ним несогласных были свои речи и свои доводы. Он много выслушал их, но у него было неоспоримое преимущество очевидца. — Разве ты был там?

— В твердыню ордена я не ступал, но мой товарищ ее навещал до нашествия духов.

— Что же ты… вы, — поправился рыцарь, обращаясь теперь к обоим гостям, — можете знать об этом?

— Я даровал духам огня, которых ты видел уходящими в бездну, дружине могучей Хмурого Бруза, свободу из заточения древнего. Сделкой коварной меня обманул их король. Не было в Брузе желания честного с миром покинуть наш мир, возвратившись домой. На погибель роду людскому решил он вновь обретенную жизнь устремить. Нападает с дружиной, открывая проходы в наш мир.

— Абаддон — это не Абаддон, на самом деле это Хмурый Бруз, дух огня. Он вроде демона, большая шишка в мире огня, мире, который соседствует с нами. Теперь Бруз с нами в войне, — Мельхиор перевел на человеческий язык речь Ремли.

— Кто же слова твои подтвердит? — поинтересовался сэр Калибурн. Ремли был не первый, кто отказывался принимать ангелов за ангелов. Иные трактовали события проще, ссылаясь на мудрого Оккама. Но этот пришелец говорил не проще, а сложнее. Рыцарь решил разузнать, что известно Ремли, потому что он много знал про Орхус, хотя это еще ничего не значило. Сэр Калибурн не скрывал, что видел бездну в твердыне ордена паладинов, и эти сведения гости могли почерпнуть из рассказов самого сэра Калибурна.

— Не единожды Бруз к нам являлся. И кроме Орхуса были земли и замки, что каре подверглись. Есть другие свидетели. Один ходит с нами, — поведал Ремли.

— Кто таков ваш свидетель? — спросил сэр Калибурн. — Рыцарь не поверит словам простого бродяги, крестьянина или ремесленника.

— Это Уитби шотландский, — заочно представил их свидетеля Мельхиор. — Местоблюститель сэра Кормака, элдормена и тэна, знатного рыцаря, чей замок упомянутый нами Бруз также разрушил, не оставив в живых никого, как это случилось у паладинов, где ты сам все видел.

— Я много слышал про славного сэра Кормака. — Рыцарь впервые показал на лице признаки интереса. — Так ты говоришь, он был убит в собственном замке? — с печалью в голосе спросил он.

— Увы, сэр Калибурн, брат твой сэр Кормак погиб жестокою смертью, — подтвердил Мельхиор. — Вы знали его?

— А что сын его? Джон. Калека. Тоже убит? — спросил сэр Калибурн, не услышав вопроса.

— Средь живущих нет и его, — поведал Ремли о судьбе Джона Кормака. — Но не с родителем сын разделил грустную участь. Джон погиб раньше. Сэру Кормаку выпала скорбь пережить его.

— Я не знал старого сэра Кормака, но знал молодого сэра Джона Кормака, — ответил сэр Калибурн. — Мы вместе странствовали в земли палестинские. Потом я слыхал, он геройствовал в Акре, потеряв ногу. Через него я слыхал об отце. Уитби, со слов его, я тоже припоминаю. И он путешествует с вами?

— Мой спутник устроит вам встречу, если хочешь лично его расспросить. — Ремли поднялся. — Все ж оруженосец тебе, сэр Калибурн, пригодится. Славному воину, повелителю схваток, железных мечей господину негоже юницу держать при себе, коль речь не об отдыхе, а о подвигах ратных. Теперь я займу ее место.

— Ну, попробуй! — усмехнулся сэр Калибурн. — Мой оруженосец в конюшне, и, если он согласится, я не против. Я смотрю, вас не удивляет этот невинный маскарад с переодеванием?

— Есть много причин женщине выдавать себя за мужчину, — ответил Мельхиор. — Некоторые становились монахами, и, ходят слухи, из тех девиц выходили даже епископы.

— Да, это правда, — согласился сэр Калибурн. — Забавно, что бывали случаи, когда таких переодетых монахов впавшие в похоть, но отвергнутые женщины обвиняли в изнасиловании, и только перед судом те монахи открывали свое женское естество.

Ремли согласно кивнул и жестом показал Мельхиору продолжать разговор с рыцарем, пока он навестит оруженосца. Голова после удара щитом болела нещадно. Ремли положил руки на голову, заклинанием унимая гудение. Он вышел на улицу и направился к конюшням. Пока с сэра Калибурна достаточно его внимания. Теперь рыцарь с Мельхиором поболтают о том о сем, вспомнят паладинов. Волшебник отведет рыцаря к Уитби. Рыцарь познакомится с бывшим управляющим, они поговорят о прошлом, о Джоне и о его последних днях. Джон, как по волшебству, станет не тем полудохлым пьяницей, каким он встретил смерть, а таким удальцом да красавцем, что хоть мощам поклоняйся. Потом они с Уитби обсудят спорные места из доказательства бытия Бога Ансельма Кентерберийского и сыграют в кости или даже в шахматы. Потом сэр Калибурн, не подавая виду, что расстроен проигрышем, покачает на руках внука сэра Кормака и забудет на вечер про конец света, и все будет по-семейному добро и весело: пиво и вино, еда из трактира, новые свечи, чистая скатерть. Тишь и спокойствие среди бури невзгод, мир и уют на пороге бесчисленных бедствий.

В отличие от людей, которые могли забыть хотя бы на вечер, Ремли никогда, ни на секунду, ни на миг — бодрствует он или спит, сидит или мчится, думает или расслаблен, — не забывает, что Баал приближается, что конец вправду близок; ближе, чем даже сэр Калибурн себе представляет, и никому, кроме Мерлина, Баала не остановить. Пока Мерлин жив — никому. Если он погибнет или подчинится овладевшей его силе, тогда останавливать придется кому-то другому, их шансы будут меньше, чем у Ремли, но их будет достаточно. Люди всегда справлялись, всегда каким-то чудом выживали и, как травинки в щелях мощенной камнем дороги, пробивались к новому солнцу. Если не Ремли, то, может, Тед Карвер? Где он сейчас? Ремли не мог знать, что Тед уже в Муспелльсгейме и готовит племена саламандр отражать дружину духов огня, но чутьем он догадался, что охотник не останется в стороне.

В конюшне, куда в поисках оруженосца явился Ремли, пахло конюшней: лошадиным потом, навозом, сеном, овсом и, если совсем внимательно принюхаться, жиром, которым пахли в амуничнике смазанные от влаги уздечки и подпруги. Оруженосец Калибурна проверял крепления на седлах: все ли ремни и ремешки в порядке, не перехлестнулись ли неверным манером, когда седла снимали и раскладывали; все ли пряжки крепки, не разъела ли железо коварная ржа, не нужно ли что заменить, сбегать в кузницу или к шорнику.

— Твое лицо мне приглянулось знакомым. Где мы могли бы встречаться? — обратился Ремли к оруженосцу.

— Змея тебя знает, колдун, с чего ты меня узнаешь, — ответил, не поворачиваясь, оруженосец.

— И голос твой я слышал давно, но звучал он иначе. В чем же загадка? Где же память моя? Куда подевалась? Как тебя зовут?

— Ним. А тебя?

— Ремли.

— Ремли? Странное имя, будто сказочный Мерлин решил за ним скрыться, да не придумал ничего получше. — Оруженосец удивил Ремли меткой догадкой. Он первым отгадал нехитрую перестановку букв в имени Ремли и того, кто за ней скрывался.

— Может, и так, — не стал отпираться Ремли, — но откуда нам знать?

— Ты, верно, знаешь, — ответил Ним.

— Кто твои родители?

— Я вырос в приюте святой Ядвиги Силезской. Родителей нет.

— Где мы — где Силезия! — изумился Ремли.

— Сэр Калибурн странствовал во многих землях. Заглянул на пути из Орхуса.

— Как сэр Калибурн узнал тебя?

— Он спас наш приют от тевтонцев. Ты же слышал, как крестят тевтонцы? Даже прежде крещенного разденут, привяжут к колесу, познают да заново перекрестят. Я сам мог за себя постоять, но нас, детей, было много. Сэр Калибурн нас спас.

— Не слышал об этом, но подвиг его славен, раз ты так говоришь. Все же мне не понятно, с чего ему подбирать тебя? — спросил Ремли.

— Его оруженосца убили тевтонцы. Потом они с рыцарями замирились. Тевтонцы подарили ему стихотворный Апокалипсис Генриха Геслера или Хеслера, со многими странными картинками на полях, и с той поры, как он его прочитал, сэр Калибурн уверовал, что видел ангелов — истребителей рода людского. До той книги он пребывал как в тумане.

— Да не может же быть! — вдруг вспомнил эту девочку Ремли. — Ты не Ним, ты — Ниам! Именем этим Брес-отец и мать Фанд тебя нарекли, я ж стоял тогда рядом!

— Откуда тебе стоять рядом или помнить об этом, когда ты немногим старше меня? — Ниам не выдала своего волнения. Лишь по тому, как замерли пальцы, ощупывавшие ремень в поисках невидимых изъянов и трещин, Ремли понял, что вспомнил верно.

— Отгадку я знаю! Ты пила молоко древней волчицы, которой заботу о тебе я поручал. От ее молока — пищи могучих мужей и воинственных дев — детство твое миновало быстрей, чем у прочих детей. Ты сама это знаешь, хоть не подашь вида! Я же сам старше, чем с виду кажусь, — объяснил Ремли. — Но если имя Ниам твое урожденное имя, ошибки не может быть.

— Пусть так. Тебе-то что? — спросила Ниам.

— Ничего в этом нет, но забавны мне кажутся по временам те узоры судьбы, что плетутся вокруг человеческих жизней, пальцев невидимых дивное кружево, в котором людям заблудшим, людям, забывшим корни, рода и общины, ослепшим в привычной покорности перед друг другом, мерещатся издревле боги и парки.

— Красиво сказано! — вздохнула Ниам, но тут же одернула себя и съязвила: — Ты записываешь за собой?

— Обхожусь без того, — вздрогнул Ремли. — Я за делом пришел. Теперь я хожу с Калибурном, точнее, он со мной ходит, а тебе дал расчет. Можешь идти.

— Сэр Калибурн сказал бы мне об этом сам, если бы так хотел. Но он послал тебя. — Ниам наконец отвлеклась от ухода за седлами. — Я знаю сэра Калибурна. Он захотел, чтобы мы это решили меж собой? Ты не первый, кто хочет странствовать с Калибурном вместо меня.

— И как споры такие пристало решать?

Ниам подхватила щит, которым раньше оглушила гостя по голове, и швырнула в Ремли, не ожидая, что после такого он оправится. Но Ремли поймал щит, словно брошенный ветром лист, и мягко отставил в сторону.

— Нет, честным приемом меня не возьмешь, — ответил Ремли на бросок. — Я б повернулся спиной, чтоб, как раньше, могла ты ударить, да где это видано — бить недруга сзади в голый затылок? Низость и подлость! И тебе бы ответить кровью за подлость, не будь ты девицей. Разумеется, если враг твой бежит, добровольно спиной повернувшись, подставив трусливую голову тылом, бить не зазорно в затылок, и в шею, и по хребту такого вояку. В базарной же свалке, в схватке кулачной, в трактирном бою низким поступком я такие удары считаю, но ущерба он мне не нанес, так иди себе с миром.

— Любой может поймать щит. Поборемся без оружия, — предложила Ниам и выставила вперед руки.

Они с Ремли сцепились, как греческие борцы.

— В игрищах древних, что просвещенный народ посвящал богам-олимпийцам, первенство было б твое, кабы женщин туда допускали, — процедил Ремли, ощущая на себе нечеловеческую хватку Ниам. Хоть плоть, сотканная пауками, была крепче любой человеческой, хоть колдовство удесятеряло его силы, но пришлось и ему припомнить, какими силачами вырастали люди, вскормленные молоком древней волчицы.

Никто из них не мог одолеть, пока Ремли не вспомнил легенду об Антее, который черпал силу от матери-земли. Тогда Ремли, подобно Гераклу, победившему Антея, поднял Ниам над головой.

— Кабы на игрища те допустили меня, второй тебе быть! — победно провозгласил он и швырнул Ниам в тщательно убранные седла. — Я победил, и тем спор наш решен. Уберись перед тем, как идти восвояси. — Ремли указал рукой на беспорядок.

— Ты теперь оруженосец, тебе и убирать, — поднялась, отряхиваясь, Ниам и, больше ничего не прибавив, вышла из конюшни.

— Сами управятся, — махнул рукой Ремли, оглядев нанесенные разрушения, и пошел проведать свою компанию.

В «Кильке», куда он отправил Уитби, Ремли первым делом подошел к трактирщику.

— Где могу видеть Уитби, снявшего комнату в столь дружелюбной обители?

— К которому рыцарь прошел? — подозрительно глянув на Ремли, спросил хозяин.

— Это он, мой Уитби. Его я ищу.

— По лестнице два пролета и налево вторая дверь. Только не много ли вас туда набилось? Комнату мне всю разнесете. Кто платить будет? — спросил трактирщик.

— Ты прав, управитель жилища. — Ремли выудил из-за широкого пояса причудливый золоченый кошелек, расшитый греческими буквами. Буквы не составляли надпись, а складывались в шараду, которую Ремли никак не удосуживался разгадать, потому что для этого нужно было отыскать знатока греческого языка, который имел бы больше интереса к шарадам, чем черствый Мельхиор.

— Сколько заплатим хозяину мы за обещанный кров? — спросил он у кошелька и перевернул его. Шарада сообщала, как пользоваться этой затейливой вещицей, но Ремли, в случае чего, прибегал к угрозам и справлялся со своим банкиром, не зная текста.

Две выпавшие на стол монеты он пододвинул к хозяину.

— Уитби тот, я скажу по секрету, порядочный скряга — под стать моему кошельку. Вечно нас принуждает ютиться в затхлых каморках. Я сниму еще одну комнату для себя, — уведомил хозяина Ремли.

Хозяин пальцем пододвинул к себе монету, затем вторую. Такая странная проверка подлинности его удовлетворила. Он не стал взвешивать монеты, пробовать на зуб и делать другие фокусы. Легкомысленно? Но кто знает все секреты? Может быть, за этим простым с виду движением монет к себе скрывался тщательно хранимый секрет многих поколений трактирщиков?

— Занимай любую свободную, только рыцарей бы сюда не водить, у меня скоромное место для простых людей, и плата у меня для простых людей, — ответил хозяин.

— Не тревожься, — пообещал Ремли. — Мы хоромы твои бранным людям не дадим в разорение. Сэр Калибурн нас покинет до ночи.

У Уитби вечер шел почти так, как представлял в воображении Ремли. При виде младенца Ричарда рыцарь, ссылаясь на Матфея, пробурчал что-то про горе беременным и питающим сосцами в те дни, но «те дни» недолго занимали его. Калибурн все же схватил пищащего мальца и посадил верхом на свою ногу, как на лошадку, которая даже немного скакала вверх и вниз, когда сэр Калибурн качал ногой, постукивая по полу пяткой.

Вместо схоластики Ансельма Кентерберийского рыцарь с Уитби нашли общую тему за шахматами. Старик таскал с собой малюсенькую клетчатую досочку с деревянными фигурами. У сэра Кормака Уитби играл на малахитовой плите фигурами из слоновой кости, резными королями с позолотой на коронах. Сейчас ему приходилось довольствоваться потертыми деревянными конями и пешками, вырезанными каким-то бродягой за подаяние; все фигуры были сотворены по единому образу и такому близкому подобию, что едва можно было разобрать, где кто. Впрочем, партия у игроков не складывалась по другой причине: на шестом ходу Уитби принялся поучать рыцаря, как правильно разыгрывать венецианскую партию, из чего у них возник спор о лучшем ходе, о котором сэр Калибурн (к неудовольствию Уитби) знал из самой Венеции. Потом они пустились в обсуждение тонкостей староиндийской защиты и вместо целой игры лишь переигрывали различные варианты дебюта.

За этим увлекательным занятием рыцарь совсем забыл, что на его ноге, как на лошади, скакал будущий сэр Ричард. Стоило рыцарю потянуться за фигурами и убрать поддерживавшие грудного всадника руки, как мальчик потерял равновесие, упал на пол и, расквасив себе нос, залился плачем. Лионора подхватила его на руки и принялась укачивать да успокаивать, коря рыцаря за невнимательность, но сэр Калибурн не смутился:

— Кормилица, ты воешь как баньши, когда ребенок упал всего лишь с коленки. Подумай, как придется драть тебе глотку, когда он впервые упадет с настоящей лошади? Или ты думаешь, что вечно сможешь держать его на руках?

Рыцарь подошел к Лионоре, и, поскольку та укрывала ребенка своим телом, сэр Калибурн грубо раздвинул их, чтобы добраться до Ричарда. Он посмотрел на кровоточащий нос, обмакнул палец в кровь и начертал на его распашонке крест.

— Вот так должен выглядеть будущий рыцарь!

— Воистину! — подтвердил Ремли, который вошел к ним как раз на кровавое крещение. — Но отложим семейные радости. Наш старец убедил тебя, сэр Калибурн, что не ангелов видел ты, а дружину кровавого короля? — спросил Ремли, снимая с доски короля, которого тут же, будто бы случайно, разломил пополам.

В комнате повисло неловкое молчание. Лионора принялась укачивать Ричарда, напевая его любимую колыбельную:

Острое зрение, острые клыки —

Что за наваждение

Глядит из темноты?

Лучше берегитесь вы,

Милые мои:

Не кажите ночью вы носа из избы!

В колыбельной было еще несколько куплетов, в которых подробно рассказывалось о том, как «наваждения», являясь в самых жутких обличьях, потрошат непослушных детей, которые не хотят спать. Неудивительно, что эта песня так усыпляюще действовала. Даже взрослые после такой песенки лежали бы, боясь пошевельнуться.

О конце света и Хмуром Брузе как-то забыли, даже Мельхиор успокоился и устало прикорнул на полу, завернувшись в свой шерстяной плащ. Ремли продолжил:

— Сегодня я слышал своими ушами, как благородный сэр Калибурн утверждал, что видел ангелов на конях… Как ты там говорил? На конях в бронях серных, бронях огненных. Как дальше?

— Бронях гиацинтовых, — покраснев от смущения, завершил перечисление сэр Калибурн.

Теперь, когда его история подвергалась пристальному разбору в присутствии свидетелей, она перестала казаться ему незыблемой истиной. Все слова подсудны, проверяемы даже пророки. Вера его в свою избранность пошатнулась.

— Впереди них, словно красное пламя заката, шел Абаддон — ангел бездны, — закончил обращение к Откровению Иоанна сэр Калибурн.

— «Гиацинтовый» — странное слово, чтобы броню описать, — усмехнулся Ремли. — Скажи мне, Уитби, что за войско явилось при тебе в замок Кормака? Сэр Калибурн сам сравнит, похожи ли те два войска, или видел он нечто иное.

— Если память мне не изменяет, пятый ангел должен явиться верхом на саранче размером с коня и с человечьим лицом, — неохотно пробормотал Уитби, не упустив случая щегольнуть ученостью. — Я ничего такого — никаких саранчей, ангелов, Абаддонов, агнцев, рогатых, исполненных глазами, с пятью головами — не видал. Из бездны, открывшейся не вниз, как это представлено на картинах, а словно ворота, вышли к нашим стенам кони. Размером они в полтора раза превосходили самых рослых коней, что я видел. Одеты они были в броню из камня, по виду похожего на железную руду, листы той руды были сшиты между собой цепями, как нитями. Всадники на крупах были гигантами, больше самых рослых людей на две головы. Впереди них шел король, его корона горела вокруг головы не золотом, а красным огнем ореола. В трех глазах его горел тот же красный огонь, у прочих же такого свечения в глазах не было, и самих глаз было по две штуки.

— Как ты все так хорошо разглядел? — спросил сэр Калибурн. — Мне бы, стой я так близко, чтобы все хорошо разглядеть, не уйти оттуда живым.

— Они пришли с внешней стороны стен, в сумерках, и прежде, чем разбили нам без тарана ворота, я мог на них поглядеть. — Уитби сжался в комок, поджал колени и обнял себя руками, как делал всякий раз, когда вспоминал о тех всадниках. — Я стоял на стене, почти над воротами. Я видел их вблизи. А как разбили они ворота, словно связали мы их из веток, а не из струганых дубов, так я и бросился со стены к потайному входу.

— Да, это правда. Я тоже видел корону красного пламени, — согласился со словами Уитби сэр Калибурн. — Ты говорил, что знаешь, кто это, если это не ангелы? — спросил он у Ремли.

— Знаю, кто они, откуда пришли и что приходить будут впредь. Если не обуздать их сегодня, то, когда твой конец света наступит, истреблять и судить ангелам некого будет. Ты ж не допустишь такого? Чтоб Хмурый Бруз все жертвы пожал перед ними? — отвечал Ремли.

— Зачем тебе я? — спросил рыцарь. — Я не могу победить их. Ни единого из них. Я позорно бежал, приняв их за ангелов, но даже достань во мне знания разобраться и найди я смелость бросить им вызов, мне не победить ни единого из них. Никому из живущих не сравниться с силой этого войска.

— Не принижай себя, рыцарь, и других, равных тебе. Не так те духи сильны: одного или двух в конном бою ты заборешь. Мне ты нужен затем, что привычнее при рыцарях мне, — объяснил Ремли. — Их благородство и честь для меня — воплощение лучшего, что есть в человеках. До тебя мне сэр Кормак был путеводной звездой, до него сэр… — остановился Ремли, не решаясь упомянуть Артура, — сэр другой и другие пред ними, — так закончил Ремли, чтобы избежать в разговоре с Калибурном громких имен.

— Зачем мне странствовать с тобой? — повторил тот же вопрос с другой стороны сэр Калибурн.

— Легко проповедовать словом, делом — труднее, самое сложное не в ведрах дырявых вести о гибели мира носить от села до села, из деревни в деревню, а исправить поступком, что можно. Если считаешь, что дело свое ты исправно справляешь, что призвание свое оправдал, словно кликуша стращая народ, то иди — поищу я другого смелого духом себе в провожатые. Мне же понятно, что храбросердному мужу больше пристал разговор на железных мечах, за прочность которых ржавчина старая скажет на острых краях кромки лезвия, чем речи вести как монах, страхов набравшийся в ветхих скрижалях.

— Но как ты хочешь побить их? Ты знаешь, где откроется бездна? У тебя есть воины, равные этой дьявольской дружине? — не мог взять в голову сэр Калибурн.

— Я брошу им вызов и место назначу.

— Они так честны, что придут?

— Хмурый Бруз, их король, не лишен честолюбия злобного. Разбить людей сила на силу, войско на войско, дружина с дружиной ему веселей, чем беззащитные замки громить, сжигать города. Мне их главарь не откажет.

— Завтра с примкнувшими ко мне рыцарями я собирался отправиться в Утрехт на большое собрание, — сообщил сэр Калибурн. — Верно ли понял я, что в эту дорогу мне не отправиться?

— Это не по пути? — спросил Ремли, вопросительно взглянув на Мельхиора.

— Нет, — кратко ответил с пола волшебник, сквозь дрему следивший за разговором.

— Да, мы пойдем иначе. Тебе стоит поведать всем соратникам, что ты взялся за новый обет, и от себя добавь, что захочешь, сверх правды. Твой язык сослужит нам службу. Будешь всех созывать, но не на света конец, а на битву с выходцем бездны. Помнишь, я говорил, — Ремли обратился к Мельхиору, — что бой последний мы в одиночестве встретим? — (Мельхиор согласно кивнул.) — Этот еще не последний. Предательский Бруз, дух зловонный из серных клоак Муспелльсгейма, расклад изменил. Снова придется войска собирать…

— Я запутался, — обратился сэр Калибурн к Мельхиору, который изъяснялся яснее, чем Ремли. — Что мне делать?

— Я уточню, и завтра утром ты будешь все знать, — пообещал Мельхиор и едко добавил, кивнув в сторону Ремли: — Питаю скромную надежду его понять.

Мельхиор был в серьезных сомнениях, что поймет задуманное своим спутником.

Сэр Калибурн вздохнул, поняв нерешительность Мельхиора, и встал, чтобы удалиться в свои покои через дорогу.

— Зачем ты сказал ему, что Утрехт не по пути? — спросил Ремли у Мельхиора, когда сэр Калибурн вышел. — Ты же не знаешь, куда мы пойдем.

— Я этого не знаю, и ты знал об этом, — согласился Мельхиор.

— О чем? — запутался в «знаю — не знаю» Ремли.

— О том, что я не знаю. Ты спросил меня лишь затем, чтобы я сказал «нет» и освободил рыцаря от мыслей отправиться в Утрехт. Вот я и сказал «нет». Когда я узнаю, куда мы пойдем, я точно скажу, по пути это или нет. Может, и по пути, ведь отсюда не так много дорог, а в Утрехт ведут многие.

Ремли пропел:

Много знаний — много слез.

Мало знаний — красный нос.

— Экклезиаст? — встрепенулся Уитби.

— Студенческая песня. В трактире подхватил, — ответил Ремли. — Вы видели эти новые школы — уни-вер-си-теты? Они растут как грибы после дождя подле городов. Потрясающее изобретение! Еще никогда учение не было таким веселым! Как это люди раньше об этом не додумались?! Вот если б твое учение, Уитби, случилось не за школьною партой под розгой священника, ты веселее глядел бы на мир. Если бы ты, Мельхиор, в башне зубрил заклинания не узником бледным, а кружкою горького пива их запивая, сидел бы и ты передо мной веселее, чем лунь, ночью безлунной крота заклевавший.

Мельхиор спрятал лицо в ладонях. Он проклинал тот день, когда решил отправиться на дьявольский праздник в Андзороканд; проклинал того случайного путника, который на привале поведал ему о том празднике и о том городе; проклинал ткача, который выткал платье, в котором мать того путника приглянулась его отцу; проклинал кузнеца, который подковал лошадь, на которой его дед выкрал из деревни его бабку… и еще много кого проклинал он, без кого не состоялась бы встреча волшебника Мельхиора и доппельгангеров.

Если бы он знал, на сколько лет затянется это приключение, насколько сложнее станет его путь, насколько он успеет постареть, не в силах даже в мечтах увидеть конец своим странствиям… если бы он только знал… Великий волшебник ютится по трактирам и постоялым дворам, вместо того чтобы жить чинно, спокойно, наслаждаясь нажитым добром, почетом соседей, уважением учеников и другими плодами славно прожитой жизни.

Жаль, что нельзя вернуть этого болтливого мертвеца времен короля Артура под тот камень, из-под которого он выполз, и воткнуть в него Длань, чтобы навсегда успокоить. Баал приближается. Как много раз Мельхиор думал об этом. Пусть бы Баал уже скорее пришел и все было кончено.

— Я вижу усталость твою и мысли твои, хоть сокрыты от глаз и в молчании не сказаны, но мне они ясны, ты не впервой им предаешься в вечернюю пору. — Ремли похлопал Мельхиора по плечу. — Когда снова тобой овладеет усталость, сердце твое повернется к отчаянию, вспомни, что мне во сто крат тяжелее: ты можешь забыть и прогнать, отвлечься, уйти и не помнить, во мне же всегда этот зов, словно звон со всех колоколен. Я ни на миг не могу глас Баала утишить. Во мне он горит, и чем ближе Баал, тем сильнее пылает. Потому я иду лишь вперед, не по карману мне остановки.

— Прости, — отозвался из-под ладоней Мельхиор. — Это находит иногда.

— Я сделал, как вы просили, — напомнил о себе Уитби, когда увидел, что Ремли закончил говорить с волшебником. Ремли для него оставался лишь немного повзрослевшим оруженосцем сэра Кормака, которому он хранил верность в память о своем почившем господине. Настоящее обличье и подлинное имя Ремли Уитби не знал и не узнал до самой смерти. — Так не рассчитаться ли нам? — предложил Уитби.

— Заплати ему. — Ремли вручил свой кошелек Мельхиору. Ремли до сих пор не разбирался в деньгах. Их было так много, и все разные: золотые, серебряные, медные. Каждый, кто мог позволить себе рудник и монетный двор, чеканил свои монеты. Лишь седовласые менялы и длиннобородые евреи, всю жизнь просидевшие в лавках, где совершался обмен денег, понимали, сколько стоит та или иная монета в эту фазу луны, да и те менялы между собой часто спорили, не в силах прийти к единому мнению.

Кошелек сам раскрылся в руках Мельхиора, поняв волю своего хозяина. Тому, кто полезет в него без разрешения, кошелек мог запросто переломать пальцы, а то и кисть оттяпать. На дне кошелька валялось немало таких истлевших трофеев. У Ремли никак не доходили руки в нем прибраться и выкинуть кости.

Мельхиор вытряхнул на стол горку монет вдвое больше, чем размер кошелька. Среди них, подтверждая плотоядные повадки волшебной вещицы, оказался дешевый перстенек, который Ремли туда не клал. Сложно сказать, когда перстень там оказался и оказался он внутри вместе с пальцем или кошелек тогда пребывал в миролюбивом расположении духа, наказав вора лишь на один перстенек, без членовредительства.

Уитби шустро рассортировал монеты по кучкам: новые, старые, старые золотые, старые серебряные, старые неизвестные. По беглому расчету тут хватит на…

— Домик купить хватит, — подсчитал и Мельхиор. — И еще лет на пять.

— По самому скромному счету — года на три, — поморщился Уитби. Денег много не бывает. Может, в легендах о Крезах и Мидасах, но не в обычной жизни.

Снова развязав шнурок на кошельке, Мельхиор решил добавить Уитби на безбедную старость, но строптивый кошелек отказался открываться: хватит. Волшебник бросил несговорчивого, как итальянские банкиры, кредитора обратно Ремли.

— Да меня таким жалованьем разве что не обокрали! — Уитби трагически складывал монеты в столбики, ведя им точный счет. — Даже сэр Калибурн спускает столько за год, а сэру Кормаку тут даже на зиму не хватило бы.

— Давай-ка, не жмись! Покажи мне твои лучшие ауреусы, солиды да иперпиры! Все покажи, не то я на тебе алчную жабу, стяжательства образ, прикажу вышивальнице вышить! — прикрикнул Ремли и грубо встряхнул свой кошелек. Угроза подействовала, и на его руку посыпалось старинное круглое золото с головами консулов, триумвиров и императоров. — Так-то лучше, строптивое злата хранилище! Умеешь быть щедрым и ты, как купец под ножом лиходея!

Ремли под жадным взглядом Уитби, пожиравшего сверкающие, будто только отчеканенные и еще теплые от клише, монеты, спрятал все вытрясенное из кошелька золото за пазуху — словно у котенка из-под доверчивой мордашки миску сметаны отобрал.

— На сохранение вечное! — вместо монет он бросил бывшему местоблюстителю кошелек, но тот, едва поймав подарок, в страхе, будто горячую головню, бросил кошель на стол, рассыпая заботливо собранные столбики монет. — Не тревожься, — успокоил Ремли встревоженного подарком Уитби, — он даст, сколько будет потребно, лишь по своему разумению понимая «потребно». Но юный сэр Ричард не будет нуждаться — вот мое слово. Ты слышишь меня, скряга, старинный мешок из шкур златорунных овец?! — заорал Ремли на кошель. — Сэр Ричард не будет нуждаться и получит все, что по рождению он заслужил! — пригрозил он кошельку. — Иначе порежу тебя в лоскуты да в косы деве гулящей вплету, проведя с ней без сна и без совести три ночи кряду.

Уитби показалось, что кошель на столе в ответ тихо вздохнул, подчиняясь воле своего владельца. Кому же хочется закончить свою жизнь порезанным на ленточки для украшения особы от ремесла хоть и древнего, но почитаемого низким как никакое другое?

— Теперь ты посвятишь меня в то, куда мы идем? — спросил Мельхиор, когда денежные дела с Уитби были решены.

Вместо ответа Ремли достал мятый пергамент с картой и, сметя со стола те монеты, которые не улетели прежде, разложил ее на ровной поверхности.

— Гунред разбит здесь, — пометил он мелом замок в северных землях, — сэр Кормак — здесь, — сделал он вторую отметку. — Твердыня паладинов — здесь. — Он поставил третью точку. — Нам нужно сюда. — Он положил мел в середину треугольника.

— Почему? — не понял Мельхиор. — Карты неточны. Как можно вычислить? Да даже коли так, то нам нужно в середину моря! Можно неделями бороздить волны, не зная точно места.

— Я знаю место, — ответил Ремли.

— Как? Вычислив середину треугольника? — всплеснул руками Мельхиор.

— Ничего я не вычислял, я и так знаю, где стоит Хрустальная Башня. — Ремли стер свои отметки, так что остался только мелок посреди моря. — Так ясно? Идем сюда! Вот же порок возрос средь людей — во всем видеть смысл, будто вам кто его обещал и распиской «Везде найдешь смысл» снабдил. Хуже разврата и пьянства этот порок, ведь те умножают веселье, а смысл искать — только мысли корежить, бередить тревоги.

Мельхиор не стал возражать. Ничего удивительного, что Мерлин знал, где Хрустальная Башня; эта легенда из времен таких же древних, как сам воскресший от волшебного сна чародей. Лишь бы она не стояла на дне моря. Мельхиор поглядел на карту и прикинул курс.

— Тогда завтра у нас однодневный переход до моря. На лошадях. Пешком не дойдем. В Утрехт не пойдем, — поводил он пальцами по пергаменту, — сэр Калибурн не попадет по своим делам. Потом на корабле пойдем к Хрустальной Башне.

— Где взять нам сподручней корабль, многоопытный странник, скажи мне! — попросил Ремли.

— Пойдем в Дордрехт. — Мельхиор поставил палец на карту. — За день туда доберемся, там места обжитые и хороший порт.

— Ты был там?

— Нет, еще не бывал, но слыхал, что там грузят суда вином и хлебом. Следовательно, там есть с кем договориться о фрахте.

— Тогда до утра отдохнем. Я за стеной сны вкушаю, если понадоблюсь. — Ремли церемонно отметил каждого в комнате кивком головы и ушел к себе в отдельную комнату.

— Долго тебе еще с ним мучиться? — спросил Уитби, собирая по полу рассыпанные монеты.

— Пока не успокоится, — прошипел Мельхиор. Вопрос Уитби задел за больное.

— Вот и я думаю… — начал Уибти, но что хотел сказать, толком не придумал и принялся, как это водится у стариков, вспоминать прошлое: — Подумал я тогда, как ты к нам заявился, что лучше бы Хельмут тебя сразу молотом перешиб — ты б меньше мучился. А когда этот второй стукнул… Ты помнишь, он нам еще церквушку обвалил, тут уж я подумал, как бы меня самого не перешибли…

— Не перешибли же, — заметил Мельхиор. — Однако я бы на твоем месте так не делал! — вдруг поднял голос волшебник, стараясь уберечь Уитби от опрометчивого поступка.

— Как? — озабоченно спросил Уитби, но было поздно.

Он долго возился на полу, аккуратно собирая рассыпанные Ремли монеты. Собрав деньги, он их еще раз пересчитал и по привычке отправил в подаренный кошель, совсем позабыв, каким скаредным и сложным для такой простой вещицы характером наделена его новая мошна.

— Вот так. — Мельхиор показал, что опускает монеты в кошель.

— Стой, сволочь! Отдай! — Уитби попытался разжать пасть кошелька, чтобы вернуть полученные от Ремли деньги, но кошель прочно захлопнулся и накрепко замотался шнуром. — Из какой же жадной свиньи тебя, сволочь бессердечная, выдрали. Обрекаешь старика с малолетним юнцом на голодную смерть, — чуть не заплакал Уитби, как плакали его денежки.

— Ты помнишь сказку Лионоры «Бережливая курица»? — спросил Мельхиор и поглядел в налитые слезами глаза Уитби. — Жила-была бережливая курица, и решила она сочинить о себе сказку. Сочиняла она и день и ночь. Сочиняла и лето и зиму, да только дошла до середины сказки, как на словах «в хозяйстве» спохватилась: «Только поглядите, сколько слов я извела понапрасну! А могли бы они пригодиться в хозяйстве!»

— По-твоему, я — курица? — с недоумением спросил Уитби.

— Да, и очень бережливая, поэтому береги слова, а кошель отдаст. Потом, — философски произнес Мельхиор и улегся на плащ. — Свечи! — шепнул волшебник и сделал пальцами фигуру, от которой все свечи в комнате погасли.

Скоро все заснули. В этот день было сделано немало. Сэр Калибурн найден и привлечен на службу. Уитби с выдуманным семейством получил расчет и пожизненную ренту и больше не будет таскаться с ними, задерживая продвижение. Курс к Хрустальной Башне установлен. Можно отдохнуть, не виня себя за очередной бесполезно прожитый день.