Неточные совпадения
— А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. — Я вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как меня всё величают, а Вразумихин, студент, дворянский
сын, а он мой
приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
— Да, вот как, — говорила она, выходя на улицу. —
Сын мелкого трактирщика, был социалистом, как и его
приятель Мильеран, а в шестом году, осенью, распорядился стрелять по забастовщикам.
Я переписываюсь с одним англичанином, — в Канаде живет,
сын приятеля супруга моего, — он очень хорошо видит, что надобно делать у нас…
После первого акта вошел в ложу хозяйкин
сын, и с ним двое
приятелей, — один статский, сухощавый и очень изящный, другой военный, полный и попроще.
Быв
приятель покойному родителю Ивана Петровича, я почитал долгом предлагать и
сыну свои советы и неоднократно вызывался восстановить прежний, им упущенный, порядок.
Тут
приятели побрались за шапки, и пошло лобызание; наш Голопупенков
сын, однако ж, не теряя времени, решился в ту же минуту осадить нового своего знакомого.
Самойло Евтихыч приехал проведать
сына только через неделю и отнесся к этому несчастию довольно безучастно: у него своих забот было по горло. Полное разорение сидело на носу, и дела шли хуже день ото дня. Петра Елисеича неприятно поразило такое отношение старого
приятеля к
сыну, и он однажды вечером за чаем сказал Нюрочке...
Ульрих Райнер оставил семью у Блюма и уехал в Швейцарию. С помощью старых
приятелей он скоро нашел очень хорошенькую ферму под одною из гор, вблизи боготворимой им долины Рютли, и перевез сюда жену и
сына.
Оба мои дяди и
приятель их, адъютант Волков, получили охоту дразнить меня: сначала военной службой, говоря, что вышел указ, по которому велено брать в солдаты старшего
сына у всех дворян.
Я шел с
сыном Богданова, Василием, который служил писарем в Москве при окружном штабе. Это был развитой малый, мой
приятель, иногда мы с ним охотились. Мы наткнулись на эту компанию и удостоились приглашения отца Памво. У Василия Богданова были все
приятели: представил он и меня им как своего друга.
Приятель мой Милорадович некогда передавал мне, что когда он стал бывать у Екатерины Филипповны, то старику-отцу его это очень не понравилось, и он прислал
сыну строгое письмо с такого рода укором, что бог знает, у кого ты и где бываешь…
— Молодой Углаков,
сын твоего
приятеля.
Я ему объявил, что для нас еще лучше, если он будет выезжать с нашим конвоем, а то Шамиль станет разглашать, что мы держим Хаджи-Мурата взаперти; но при этом я взял с него обещание, что он никогда не поедет в Воздвиженское, так как мой
сын, которому он сперва сдался и которого считает своим кунаком (
приятелем), не начальник этого места, и могли бы произойти недоразумения.
Кожемякину совестно: в трактире служит только
сын Савельева, тихий, точно полинявший подросток Вася, книгочей и гармонист,
приятель Максима.
— Ах, Арина Васильевна, да разве, мол, это можно, чтобы ваш
сын на меня пошел жаловаться? Ведь мы же с ним
приятели.
На другой день я был в селе Ильинском погосте у Давыда Богданова, старого трактирщика. Но его не было дома, уехал в Москву дня на три. А тут подвернулся старый
приятель, Егорьевский кустарь, страстный охотник, и позвал меня на охоту, в свой лесной глухой хутор, где я пробыл трое суток, откуда и вернулся в Ильинский погост к Давыду. Встречаю его
сына Василия, только что приехавшего. Он служил писарем в Москве в Окружном штабе. Малый развитой, мой
приятель, охотились вместе. Он сразу поражает меня новостью...
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту к
приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От
сына до отца недалеко…
На вокзале Николаевской железной дороги встретились два
приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его
сын.
— Разумеется, на Наталье… Вот
приятель привез это известие из Москвы, и письмо к тебе есть… Слышишь, Мишук? — прибавил он, схватив
сына на руки, — дядя твой женится!.. Экая флегма злодейская! и тут только глазами хлопает!
Ему нравилось, что Яков, бывая у дяди, не вмешивался в бесконечные споры Мирона с его
приятелем, отрёпанным, беспокойным Горицветовым. Мирон стал уже совершенно не похож на купеческого
сына; худощавый, носатый, в очках, в курточке с позолоченными пуговицами, какими-то вензелями на плечах, он напоминал мирового судью. Ходил и сидел он прямо, как солдат, говорил высокомерно, заносчиво, и хотя Пётр понимал, что племянник всегда говорит что-то умное, всё-таки Мирон не нравился ему.
Оставляю ученые рассуждения и обращаюсь к своей материи. Батенька не хотели наслаждаться одним удовольствием, доставляемым ученостью
сыновей своих, и пожелали разделить свое с искренними
приятелями своими. На таков конец затеяли позвать гостей обедать на святках. И перебранили же маменька и званых гостей, и учивших нас, и кто выдумал эти глупые науки! И вое однако ж тихомолком, чтоб батенька не слыхали; все эти проклятия ушли в уши поварки, когда приходила требовать масла, соли, оцета, родзынков и проч.
Я упросил дирекцию, через одного
приятеля, чтобы через два дня дали мне сыграть „
Сына любви“ и — был так принят, как меня никогда в этой роли не принимали: публика почувствовала разницу между актером, понимающим свое дело, и красивым, хотя даровитым невеждой.
Прозаическому, осеннему царствованию Николая не нужно было таких людей, которые, раненные насмерть, помнят о старом лекаре и, умирая, не знают, что завещать, кроме просьбы о
сыне приятеля.
Милорадович тотчас потребовал нотариуса; но когда тот пришел, он думал, думал — и сказал наконец: «Ну, братец, это очень мудрено, ну, так все как по закону следует, разве вот что — у одного старого
приятеля моего есть
сын, славный малый, но такая горячая голова, он, я знаю, замешан в это дело, ну, так напишите, что я, умирая, просил государя его помиловать — больше, ma foi, ничего не знаю».
У нас, мальчиков, дело шло труднее: некоторое время мы ходили по аллеям смущенные и неловкие. Не знаю, как обошлось бы это первое знакомство и не кончилось ли бы оно охлаждением и скукой, если бы его не облегчило постороннее вмешательство. Из сада нашего соседа, г-на Дробыша, внезапно перескочил через забор единственный его
сын, Степа Дробыш, мой одноклассник, и остановился в удивлении при виде незнакомых посетителей. Но долго удивляться было не в обычае этого моего развязного
приятеля.
Помню, что я не спал ночи, терял аппетит и не мог ничего делать, когда кто-нибудь в доме был болен; помню, что не раз приходил я в некоторого рода бешенство при виде истязаний, какие чинил один мой родственник над своим
сыном, моим
приятелем.
Вот у тятеньки
приятель был, тоже русский купец, с бородой ходил, а сына-то в Англию посылал.
Нас было шестеро знатоков и любителей цирка, шесть
приятелей, и в наш кружок входил окончивший с нами гимназический курс
сын киевского генерал-губернатора графа П.
Болезнуя о забитом Никитушке, други-приятели Федора Меркулыча на беседах ему советовали, отдал бы он
сына в ученье в Москву либо в Питер.
«А ежели разлюбила?.. Прямо спрошу у нее, как только увижусь… не по ответу — а по лицу правду узнаю. На словах она не признается — такой уж нрав… Из гордости слова не вымолвит, побоится, не сочли б ее легкоумной, не назвали бы ветреницей… Смолчит, все на душе затаит… Сторонние про сватовство знают. Если Митеньке сказано, отчего и другим было не сказать?.. Хоть бы этому Смолокурову?.. Давний
приятель Зиновью Алексеичу… Нет ли
сына у него?..»
Из «дворянчиков» у него в низших классах водились
приятели. К ним его тянуло сложное чувство. Ему любо было знаться с ними, сознавая свое превосходство, даром что он приемыш крестьянина, бывшего крепостного, и даже «подкидыш», значит, незаконный
сын какой-нибудь солдатки или того хуже.
Отчего же тут вот, в этой Гефсимании, размякла его душа? Неужели там, у Троицы, ему чуть не противно сделалось только от нищих, мужичья, простонародной толкотни и шлянья по церквам и притворам? Кто же он-то сам, как не деревенский подкидыш, принятый в
сыновья крестьянином и его старухой? Или чистая публика охладила его, не позволила отдаться простой мужицкой вере? Все эти брюхатые купцы, туполицые купчихи, салопницы, барыни и их
приятели, откормленные монахи и служки в щеголеватых триповых шапках?
Он же свел меня с кружком русских молодых людей, которые состояли при И.А.Гончарове, жившем в Берлине как раз в это время, перед отправлением на какие-то воды. Ближайшими
приятелями Бакста был
сын Пирогова от первой жены и брат его второй жены.
Не то чтобы выдрать —
приятелем сделал его, дом каменный в Москве подарил. Бывало, что есть — вместе, чего нет — пополам. Двух дочерей замуж повыдал; в посаженых отцах у них был,
сына вывел в чины; после в Зимогорске вице-губернатором был, от соли да от вина страх как нажился…
В Hotel de Rome, где я обедал за табльдотом, нашел я целое русское общество: племянника В. Ф. Корша и его двух молодых
приятелей — слушателей Берлинского университета:
сына одного знаменитого хирурга и брата второй жены этого хирурга. Душой кружка был Бакст, прекрасно знакомый с Берлином и отличавшийся необыкновенной способностью пленять русских высокопоставленных лиц. Его
приятели называли это «укрощением генералов».
Нашего уезда помещик есть Андрей Васильич Абдулин. Не изволите ль знать? У него еще конный завод в деревне… Тут вот неподалеку от Федяковской станции, — ехали сюда, мимо проезжали. Сынок у него Василий Андреич вместе с моим Митькой учился и такой был ему закадычный
приятель, ровно брат родной. Митька у господина Абдулина дневал и ночевал: учиться-то вместе было поваднее… Ох, пропадай эти Абдулины! Заели век у старика, погубили у меня
сына любимого!..
Когда мать Потемкина, Дарья Васильевна, привезла
сына в Москву и посетила с ним
приятеля своего покойного мужа, то последний сам предложил ей поместить Грица — так звали мальчика в родительском доме — у него, не позволив, конечно, даже заикнуться о каком-нибудь вознаграждении.
В настоящее время Павел Кириллович боялся, как бы такая участь не постигла
сына его старого, года с три как умершего,
приятеля Петра Ивановича Костылева.
— Ай да
приятель! услужил!.. заплатил за серебряную суду!.. — говорил Мамон
сыну с восторгом, которого скрыть не мог. — Слышал?..
С годами эта склонность к торговле стала возрастать, и отец, видя призвание
сына, отдал его на выучку к одному из своих
приятелей — новгородских купцов, ведших торговлю хлебом, солью и кожами.
Чаще других посещал молодой моряк дом Сизокрылова, очень значительного лица в губернском городе, и потому чаще, что у этого лица был
сын,
приятель Волгина.
Дело благополучно уладилось и тем успешнее, что моему
приятелю нужно было устроить своего
сына в штат канцелярии его превосходительства.
— Добро пожаловать, господин обер-кригскомиссар, — произнес важно и ласково фельдмаршал, обратившись к вошедшему с
сыном его; махнул рукою последнему, чтоб он удалился, а гостю показал другою место на складных креслах, неподалеку от себя и подле стола. — Вести от вашего
приятеля! Адрес на ваше имя, — продолжал он, подавая Паткулю сверток бумаг, полученный через маленького вестника.
— Письмом от имени моего попросите его величество кесаря [Известно, что в отсутствие государя Ромодановский уполномочен был правами царскими и носил титло кесаря.] обнародовать указ о прощении Последнего Новика ради его заслуг нам и отечеству; пошлите
приятеля Мурзу отыскать его по Чуди — кстати, не удастся ли где прихлопнуть нагайкою шведского комара — и дайте знать во дворцовый приказ, чтобы отписали Владимиру
сыну Кропотова, десять дворов в Софьине; но горе ему, если он… захочет отыскивать себе другой род, кроме Кропотова!..
Особенною роскошью отличались два
приятеля Алексея Григорьевича Разумовского: великий канцлер Бестужев, у которого был погреб «столь великий, что
сын его капитал составил, когда по смерти его был продан графам Орловым», у которого и палатки, ставившиеся на его загородном дворе, на Каменном острове, имели шелковые веревки. А второй — Степан Федорович Апраксин, «всегда имевший великий стол и гардероб, из многих сот разных богатых кафтанов состоявший».
— Могу вас уверить.
Приятель мой Венцеслав Балдевич… Вы не подумайте между прочим, что я поляк: я пензенский помещик. Так вот этот самый Венцеслав Балдевич камер-юнкерскую карьеру свою этим устроил. До такого дошел совершенства в игре подушкой, что как раз все кидал ее некоторой особе и заставлял ее наклоняться. А позади этой особы стоит часто другая особа и смотрит вниз… В третьем салоне поместит старушка
сынов Марса. В четвертом для пикантной беседы с дамами выберет...
Сын Лелькина квартирного хозяина, молодой Буераков, рамочник с их же завода, был ухажер и хулиган, распубликованный в газете лодырь и прогульщик. Раз вечером затащил он к себе двух
приятелей попить чайку. Были выпивши. Сидели в большой комнате и громко спорили.
Отдышался он, вокруг себя проверку сделал: вверху пол, внизу — потолок. Правильно. В отдалении гости гудят, вальц доплясывают. Поддевка царского сукна под мышкой пасть раскрыла — продрали, дьяволы. Правильно. Сплюнул он на самаркандский ковер — кислота винная ему поперек глотки стала. Глянул в угол — икнул: на шканделябре черт, банный
приятель, сидит и, щучий
сын, ножки узлом завязывает-развязывает. Ах ты, отопок драный, куда забрался.
Александр Васильевич, впрочем, прослужив даже несколько лет в военной службе, все остался прежним «дикарем» в обществе. Сослуживцы и
приятели отца вращались к тому же в то время в придворных сферах, которых боялся молодой Суворов, и несмотря на то, что Василий Иванович указывал в письмах к
сыну возможность «найти случай», при дворе поддерживая эти знакомства, последний не ловил этого «случая».
Между тем Эдвига замечала, что в
сыне ее Владиславе не было тех горячих патриотических увлечений, которых от него ожидала, действия его были вялы, на пирах он был угрюм и молчалив. Волк подшучивал над своим
приятелем, говоря, что «Москва надломила его и уроки Пржшедиловского, видно, не пропадали даром».