Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в
голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль
покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину
показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет
головуДа и гуляет так...
Еремеевна печально кивнула
головою. Правдин
показывает вид огорченного удивления.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и
показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать
головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
— Поедемте с нами за грибами, вы нам места̀
покажете. — Агафья Михайловна улыбнулась, покачала
головой, как бы говоря: «и рада бы посердиться на вас, да нельзя».
Сходя с лестницы, Серпуховской увидал Вронского. Улыбка радости осветила лицо Серпуховского. Он кивнул кверху
головой, приподнял бокал, приветствуя Вронского и
показывая этим жестом, что не может прежде не подойти к вахмистру, который, вытянувшись, уже складывал губы для поцелуя.
Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее книгою. Чичиков хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением
головы дал знать, что не нужно
показывать.
Насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только
показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над
головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами.
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение
головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова,
показав во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
И
показал движением
головы дверь, чтобы кто-нибудь из нас затворил ее.
— Да что ж в самом деле, отчего он ничего не хочет
показать? Что он за девочка… непременно надо, чтобы он стал на
голову!
И много уже
показал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое; Федора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьем; многим отнес
головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок.
— На диван! Кладите прямо на диван, вот сюда
головой, —
показывал Раскольников.
Он даже успел сунуть неприметно в руку; дело, впрочем, было ясное и законное, и, во всяком случае, тут помощь ближе была. Раздавленного подняли и понесли; нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в тридцати. Раскольников шел сзади, осторожно поддерживал
голову и
показывал дорогу.
Дворник стоял у дверей своей каморки и указывал прямо на него какому-то невысокому человеку, с виду похожему на мещанина, одетому в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившему издали на бабу.
Голова его, в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его
показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.
Он обрил
голову, уничтожил усы, красное лицо его опухло, раздулось, как пузырь, нос как будто стерся, почти незаметен, а толстые, мясистые губы высунулись вперед и жадно трепетали,
показывая золото зубов, точно еще не прожеванную, не проглоченную пищу.
Когда в дверях буфета сочно прозвучал голос Марины, лохматая
голова быстро вскинулась,
показав смешное, плоское лицо, с широким носом и необыкновенными глазами, — очень большие белки и маленькие, небесно-голубые зрачки.
«В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув
голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки,
показывая красное мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий человек с большим,
голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан ножом.
Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над
головой Самгина...
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая
головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на
голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа,
показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Приподняв плечи, Митрофанов спрятал, как черепаха,
голову,
показал пальцем за спину свою.
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней. Зеркало мельком
показало ему довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на большом пальце
голой ноги.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо
показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных,
голую, уставшую.
Дня через два Елена
показала ему карикатуру, грубо сделанную пером: в квадрате из сабель и штыков — бомба с лицом Пуанкаре, по углам квадрата, вверху — рубль с полустертым лицом Николая Романова, кабанья
голова короля Англии, внизу — короли Бельгии и Румынии и подпись «Точка в квадрате», сиречь по-французски — Пуанкаре.
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть на расплющенного человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за
голову. Обернувшись на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил,
показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул
голову,
показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
Прищурясь, вытянув шею вперед, он утвердительно кивнул
головой кому-то из депутатов в первом ряду кресел,
показал ему зубы и заговорил домашним, приятельским тоном, поглаживая левой рукой лацкан сюртука, край пюпитра, тогда как правая рука медленно плавала в воздухе, как бы разгоняя невидимый дым.
— Обломовщина! — прошептал он, потом взял ее руку, хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы. Не поднимая
головы, не
показывая ей лица, он обернулся и пошел.
— Ты не знаешь, Ольга, что тут происходит у меня, — говорил он,
показывая на сердце и
голову, — я весь в тревоге, как в огне. Ты не знаешь, что случилось?
— Да, беззаботный! — сказал Обломов. — Вот я вам сейчас
покажу письмо от старосты: ломаешь, ломаешь
голову, а вы говорите: беззаботный! Откуда вы?
Послушай: хитрости какие!
Что за рассказ у них смешной?
Она за тайну мне сказала,
Что умер бедный мой отец,
И мне тихонько
показалаСедую
голову — творец!
Куда бежать нам от злоречья?
Подумай: эта
головаБыла совсем не человечья,
А волчья, — видишь: какова!
Чем обмануть меня хотела!
Не стыдно ль ей меня пугать?
И для чего? чтоб я не смела
С тобой сегодня убежать!
Возможно ль?
Он
показал ему на
головы двух фигур и ребенка. Тот молча и пристально рассматривал. Райский дрожал.
Он срисовал ее,
показал Марфеньке и Вере: первая руками всплеснула от удовольствия, а Вера одобрительно кивнула
головой.
После завтрака бабушка взяла большой зонтик, надела ботинки с толстой подошвой,
голову прикрыла полотняным капором и пошла
показывать Борису хозяйство.
Идет ли она по дорожке сада, а он сидит у себя за занавеской и пишет, ему бы сидеть, не поднимать
головы и писать; а он, при своем желании до боли не
показать, что замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой, поднимет уголок занавески и следит, как она идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее мысль. А она уж, конечно, заметит, что уголок занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и
показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по
голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его
головы на ковер.
— Я плюну и отойду. Разумеется, почувствует, а виду не
покажет, прет величественно, не повернув
головы. А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами, на бульваре, — разумеется, не скверными словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен.
— Хозяин давеча, — зашептал он, — приносит вдруг фотографии, гадкие женские фотографии, все
голых женщин в разных восточных видах, и начинает вдруг
показывать мне в стекло… Я, видишь ли, хвалил скрепя сердце, но так ведь точно они гадких женщин приводили к тому несчастному, с тем чтоб потом тем удобнее опоить его…
«На сумасшедших не сердятся, — мелькнуло у меня вдруг в
голове, — а Татьяна озверела на него от злости; значит, он — вовсе не сумасшедший…» О, мне все казалось, что это была аллегория и что ему непременно хотелось с чем-то покончить, как с этим образом, и
показать это нам, маме, всем. Но и «двойник» был тоже несомненно подле него; в этом не было никакого сомнения…
Сегодня Иван Григорьев просунул к нам
голову: «Не прикажете ли бросить этот камень?» Он держал какой-то красивый, пестрый камень в руке. «Как можно! это надо
показать в Петербурге: это замечательный камень, из Бразилии…» — «Белья некуда девать, — говорил Иван Григорьев, — много места занимает. И что за камень? хоть бы для точила годился!»
Голова вся бритая, как и лицо, только с затылка волосы подняты кверху и зачесаны в узенькую, коротенькую, как будто отрубленную косичку, крепко лежавшую на самой маковке. Сколько хлопот за такой хитрой и безобразной прической! За поясом у одного, старшего, заткнуты были две сабли, одна короче другой. Мы попросили
показать и нашли превосходные клинки.
Мы
показывали ему знаками, что хотим войти, но он ласково улыбался и отрицательно мотал
головой.
В театрах видел я благородных леди: хороши, но чересчур чопорно одеты для маленького, дрянного театра, в котором
показывали диораму восхождения на Монблан: все — декольте, в белых мантильях, с цветами на
голове, отчего немного походят на наших цыганок, когда последние являются на балюстраду петь.
Хозяйка, заметив, как встречает нас арабка,
показала на нее, потом на свою
голову и поводила пальцем по воздуху взад и вперед, давая знать, что та не в своем уме.
Моему рисовальному учителю, конечно, и в
голову не приходило, чтоб я
показывал свое искусство на Ликейских островах.
«Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он
показал на ухо, помотал
головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Когда Вольф кончил свои доводы, Бе, не дорисовав гирлянду, с грустью — ему было грустно за то, что приходилось доказывать такие труизмы — мягким, приятным голосом, коротко, просто и убедительно
показал неосновательность жалобы и, опустив
голову с белыми волосами, продолжал дорисовывать гирлянду.
«Нет, я ей
покажу, этой девчонке! — решила Хиония Алексеевна, закидывая гордо свою
голову. — Она воображает, что если у отца миллионы, так и лучше ее нет на свете…»
«Да, — неслось в
голове Алеши, уже лежавшей на подушке, — да, коль Смердяков умер, то показанию Ивана никто уже не поверит; но он пойдет и
покажет!
— Где же ты? — крикнул опять старик и высунул еще больше
голову, высунул ее с плечами, озираясь на все стороны, направо и налево, — иди сюда; я гостинчику приготовил, иди,
покажу!