Ипоходрик

Зала в доме Канорич.

Надежда Ивановна выходит, задумавшись. Михайло Иваныч идет за ней молодцом и курит.

Михайло Иваныч. Ну так как же?.. У вас с ним и того!

Надежда Ивановна (в раздумье). Да!

Михайло Иваныч. Экая ракалия — скажите пожалуйста! Нет, барин, шалишь… Не на того напал. Михайло Иванов сам из обожженных кирпичей… Ух, как я этих-то господ умею учить!.. Как, например, их мошеннические физиономии умею встряхивать! чудо! Без бани жарко у меня будет.

Надежда Ивановна. Не кляни его, Мишель: он не виноват!

Михайло Иваныч. Прах его побери: виноват он тут или нет! Я не приказная строка, вины разбирать; а по-нашему, если он благородный человек, так фокусы выкидывать нечего, а поступай начистоту.

Надежда Ивановна. Он любил меня! Ах, если б ты только знал, как он любил меня… Если бы ты видел, сколько прекрасной души в этом человеке!

Михайло Иваныч. Ну, а теперь что же? Теперь-то куда душа у него девалась? На Нижегородскую, что ли, прекрасная душа его уехала?

Надежда Ивановна. Теперь он совсем переменился: его узнать нельзя.

Михайло Иваныч. Эге, любезнейшая! В том-то и штука, как он смел перемениться! Знаем мы эти дела: шамшурку где-нибудь завел, так и тянет в другую сторону. Врет, мой милый, отобьем! Слава богу, у Михаила Иванова никто еще от рук не отбивался: так пугну, что портрет мой спишет да каждый день и будет ему кланяться, чтобы помиловал. Ох, какой ведь я крутой человек на этих господ: трудно, больно трудно со мной справляться! У Михаилы Иванова вот какой характер: как где увидит он этого щелкопера, так руки и чешутся, чтобы дать барину урок, да такой урок, чтобы до новых веников не забыл. Эх, сестренка! не знаешь ты своего братишку, — огневой я человек!

Надежда Ивановна. Мишель, у меня к тебе одна просьба: не брани его так, не проклинай и прости… Ты посмотри на него, как он грустен и печален.

Михайло Иваныч. Ах вы, бабы! Вам бы все сентиментальничать, а дела вы настоящего не понимаете. Ты в него влюбилась, да и замуж тебе хочется, ну, так и женись, каналья, когда случай есть.

Надежда Ивановна. Но если он, братец, любит другую, если он изменил мне в своих чувствах?

Михайло Иваныч. Тю-тю-тю! Изменил в чувствах, любит другую! Скажите пожалуйста, какие сентиментальности! Мало чего нет, да на деле выходит, чтобы женился, так и женись.

Надежда Ивановна. Не будь так жесток, Мишель! Но только сходи к нему ж расскажи ему будто так историю, что одного человека любила одна девушка и в продолжение десяти лет только об нем и думала.

Михайло Иваныч. То есть это ты об нем десять лет думала? А курчавый капитан — это какого сорта птица, а?

Надежда Ивановна (покраснев). Это была, братец, ошибка, заблуждение.

Михаиле Иваныч. Скажите пожалуйста, этот господин вот — ошибка, курчавый капитан — заблуждение. Ну, а исправнический учитель тоже заблуждение?

Надежда Ивановна. Ах нет, братец, тут была совершенная клевета! Мы были только дружны и больше ничего. Но оставим это… Ты скажи ему, что эта девушка, может быть, в гроб сойдет от любви к нему, и замечай, что в это время с ним будет: побледнеет ли он, встревожится ли? А после все мне и расскажешь.

Михайло Иваныч. Нет, я совсем буду не так с ним говорить и стану наблюдать его совершенно другим манером. — Я приду, поклонюсь, конечно, и следующую к нему речь поведу: «Не угодно ли вам, скажу, милостивый государь, видеть этот кулак, то есть мой кулак! В нем, я вам доложу, ровно десять фунтов; теперь, изволите видеть, он для вас совершенно безвреден и таковым же останется и на будущее время в таком только случае, когда вы женитесь на такой-то девице — и наименую, конечно, тебя; но если же нет! Если не так!., то извините меня: эти десять фунтов принуждены будут пересчитать ваши ребра и добраться, может быть, еще кой до чего… и до физиономии». Тут уж я и буду наблюдать: побледнеет он или нет. Струсит, — наша взяла, заартачится, — десять фунтов в ход пустим!

Надежда Ивановна (взяв стремительно брата за руку). О, бога ради, брат, что ты говоришь… заклинаю тебя нашею любовью: не делай этого, не убивай его, не обагряй своих рук в его крови!

Михайло Иваныч. Ох вы, женщины: слабый вы сосуд!.. Но, впрочем, изволь… для тебя на первый раз колотить не стану, а покуда словесно ему объясню дело, но только, знаешь, попонятнее, повразумительнее.

Надежда Ивановна. И грубо не говори с ним, братец, а скажи ему, как я тебе говорила. Если же он будет показывать, что не понял, так отдай ему вот это письмо, и тут уж смотри — глаз с него не спускай. Он должен очень сконфузиться: тут я ему напоминаю ужасную вещь.

Михайло Иваныч. Какую же это ужасную вещь? Поцелуй, что ли, во мраке ночи?

Надежда Ивановна. Нет, что поцелуй!.. Мы расстались тогда с ним. Он уехал надолго служить в Петербург, конечно, оба плакали: я заставила его поклясться мне… и подарила ему локон моих волос.

Михайло Иваныч. Вот какая у вас ужасная вещь… ну, а он что же?..

Надежда Ивановна. И он мне своих отрезал. (Со вздохом.) Они тут в письме. Я их возвращаю ему и прошу, чтобы и он мне мои прислал, если не любит меня.

Михайло Иваныч. Фу-ты, канальство, какие конфектности! Волосы друг другу дарили. Ах вы, чувствительные души, разиньте рот, развесьте уши!

Надежда Ивановна. Не смейся, Мишель, это ужасно! Поди поговори с ним, как я тебя просила. (Хочет уйти, но на полдороге останавливается.) Брат, ты не убьешь его? Не заставь меня, мой друг, раскаиваться в моей откровенности!

Михайло Иваныч (рисуясь). А разве тебе жалко будет, как я убью его — а?

Надежда Ивановна. Да, мой друг, я до сих пор еще люблю его!

Михайло Иваныч. Хорошо… там видно будет.

Надежда Ивановна. Прощай, мой друг! Не проклинай его и прости меня! (Уходит.).

Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка — скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну — и сробел, а этот ничего — михрютка — справимся!.. С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, забубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно показать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.

Тот же и Ваничка.

Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с?

Ваничка. Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч. А зачем она вам?

Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.

Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?

Ваничка. Настасья Кириловна!

Михайло Иваныч. Хорошо, скажу…

Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?

Михайло Иваныч. Она там, у себя… Разве вам нужно ее видеть?

Ваничка. Да-с, нужно.

Михайло Иваныч. Посидите тут… она придет.

Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.

Вы служите, что ли, где-нибудь?

Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпустить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.

Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы боитесь вашей маменьки? Сечет она вас?

Ваничка (улыбаясь). Нет-с… как возможно-с! Я не дамся, да меня никто и не повалит: у нас папенька только строг, а маменька ничего, добрая-с.

Михайло Иваныч (показывая головой на ноги Ваничке). Что это какие узенькие на вас брюки, точно дудочки? Кто это вам шил?

Ваничка. Дяденьки Никандра Семеныча портной — он хороший: в Петербурге учился!

Михайло Иваныч. Скверно же в Петербурге учат… Который вам год?

Ваничка. Двадцать второй.

Михайло Иваныч. Только еще… А давно вы бреетесь?

Ваничка. Уж два года-с. Усы так у меня еще на пятнадцатом году выросли; я их все палил да перочинным ножичком подбривал… Какие вы славные кольца пускаете.

Михайло Иваныч. А что?

Ваничка. Да так-с: хорошо. Я никак не могу выучиться… Вы умеете папиросы руками делать?

Михайло Иваныч. Нет, я не курю папирос — бабье кушанье! Я к трубке привык.

Ваничка. Ава охотой вы ходите?

Михайло Иваныч. Прежде ходил… А вы разве охотник?

Ваничка. Я нынче все лето ходил-с; мне дяденька Никандра Семеныч щенка легавого подарил трех месяцев; я его хочу сам учить, чтобы стойку знал; а то вон у нас дворовая Лапка только за белками ходит, а стойки ничего не знает — все спугивает-с!

Михайло Иваныч. Вы хорошо стреляете?

Ваничка. Не знаю; кажется, хорошо-с! Этта вот зайца так важно поддел; гоны четверы был от меня, так и срезал: все четыре лапки отшиб! Дичи нынче около нас очень мало стало-с! Полушубинские ребята всю перевели: им барин каждый месяц по фунту пороху выдает, чтобы только стреляли, даже в наше болото заходят: всех уток, подлецы, расшугали, — теперь ни одной нет!

Михайло Иваныч. Ну, а этак за женщинами вы тоже охотитесь — а?

Ваничка. Нет-с. За ними зачем охотиться?

Михайло Иваныч. А что же?

Ваничка (улыбаясь). Да так-с: они не утки!

Михайло Иваныч. Экая важность, что не утки. Но, может быть, они сами за вами охотятся?

Ваничка. Да-с, может быть, всяко случается… Сами-то вы охотитесь ли?

Михайло Иваныч. За женщинами? Грешный человек… любитель и мастер этого дела; только бы заметил где-нибудь, уж не уйдет.

Ваничка (смеясь). Я тоже-с!..

Михайло Иваныч. То есть, как этак: ловки тоже?

Ваничка (совсем уж смеясь). Да-с!.. Только у нас папенька очень этого не любит: что немного где заметит, тут же и приколотит!

Те же и Надежда Ивановна.

Надежда Ивановна (входя). Ах, Ваничка, давно ли ты здесь?

Ваничка (встает, кланяется и, сконфузясь, говорит). Маменька приказала вам кланяться и велела сказать, что вечером придет чай пить.

Надежда Ивановна. Я буду дома… (Обращаясь к брату.) Ты скоро пойдешь, Мишель?

Михайло Иваныч. Сию минуту-с! (Протягивая ей руку.) Оставляю тебя в приятном, но опасном обществе! Этот молодой человек сам мне признался, что он величайший стрелок на женщин, и потому я как брат советую тебе опасаться…

Ваничка (сконфузясь). Нет-с… А вы разве братец их?

Михайло Иваныч. Есть немного… с левого бока… Да хранит вас аллах! (Уходит.)

Ваничка и Надежда Ивановна.

Несколько минут молчания, в продолжение которого Надежда Ивановна сидит задумавшись; а Ваничке очень хочется с ней заговорить, но он не находится.

Надежда Ивановна. Давно ты здесь, Ваничка?

Ваничка. Сегодня утром приехали-с!.. Я все просил маменьку, чтобы она сюда ехала.

Надежда Ивановна (смотря на Ваничку с некоторым лукавством). Зачем же тебе хотелось сюда?

Ваничка. Мне к вам хотелось.

Надежда Ивановна. Зачем ко мне?

Ваничка (конфузясь). Так-с, хотелось…

Надежда Ивановна. А остановились вы где?

Ваничка. У дедушки, у Николая Михайлыча.

Надежда Ивановна (стремительно). У Николая Михайлыча, у Дурнопечина?

Ваничка. Да-с!

Надежда Ивановна. Ах, я непременно в таком случае буду у Настасьи Кириловны! Скажите, что он постарел, обрюзг, поседел?

Ваничка. Нет, какое-с! Он все так прокуратит. Как приехали мы в первый-то день-с, так притворился, что умирает… Меня маменька даже за попом было послала, я прихожу назад, а дедушка сидит да ест; целую почесть индейку оплел… Я было, Надежда Ивановна, вам уток настрелял, да проклятые собаки и сожрали их. У нас ведь их никогда не кормят, все, чтоб сами промышляли, — вот они этак и промышляют.

Надежда Ивановна. Merci, мой друг; но только я уток не ем: они мне как-то противны.

Ваничка. Нет, ничего-с! Эти были хорошие-с. Они противны, как травы хватят, а эти еще не хватили… Я вот вам скоро селезня подарю-с: маленького еще поймал, — все овсом теперь кормят.

Надежда Ивановна. Ну, хорошо, подари.

Ваничка. А вы сами что мне подарите?

Надежда Ивановна. Я тебе кисет вышью шерстями.

Ваничка. Нет-с, я не хочу кисета.

Надежда Ивановна. Отчего же?

Ваничка. Да так-с. Зачем мне кисет-то? Что он мне такое? Я и без него могу жить. Мне бы лучше, как летом тогда, ручку вашу давали, так это лучше-с.

Надежда Ивановна. Разве ты любишь мою ручку?

Ваничка. Очень люблю-с!

Надежда Ивановна. Ну, на тебе ее! Садись около меня!.. (Подает ему руку.) Ну, что ты теперь станешь с нею делать?

Ваничка. Что делать-то? Известно что! (Целует руку.)

Надежда Ивановна. Послушай, Ваничка, ты любил кого-нибудь, кроме меня?

Ваничка. Нет-с. Право нет — вы первые-с.

Надежда Ивановна. А что же ты Мишелю говорил?

Ваничка. Да я смеялся так… Они спрашивают меня: хожу ли я за охотой — за женщинами. Я и сказал-с…

Надежда Ивановна. Что ж ты сказал?

Ваничка. Я говорю, что женщины не утки, и больше ничего, право ничего… так только… посмеялись.

Надежда Ивановна. А про меня что-нибудь ты не сказал ли ему?

Ваничка. Ай нет, как возможно-с. Я про вас никому в свете не скажу-с. Мы говорили так… о других.

Надежда Ивановна. А разве ты любил других?

Ваничка. Да что?., как же? я не знаю-с.

Надежда Ивановна. Как же не знаешь? Стало быть, ты меня обманываешь и был влюблен в другую?

Ваничка. Ни в кого-с… умереть на этом месте, ни в кого-с. Мы так только… смеялись.

Надежда Ивановна. Над чем же вы смеялись? Ты, верно, что-нибудь ему рассказывал?

Ваничка. Я ничего не рассказывал, право-с! Они сами все выдумывали.

Надежда Ивановна. И пожалуйста, никому ничего не говори, тем больше, что мы с тобой скоро должны будем совершенно расстаться.

Ваничка. Зачем? нет-с… я на службу определюсь… Вы прежде, Надежда Ивановна, добрев были-с… Помните, в саду… а теперь вот не хотите!

Надежда Ивановна. Что это? Поцеловать тебя? Не могу… ни за что в свете не могу!.. Я теперь совсем в другом положении. Я со стыда сгорю, если позволю себе поцеловать тебя.

Ваничка. Да что же тут со стыда-то сгореть?.. Экая важность!

Надежда Ивановна. Клянусь тебе честию, не могу… Ну, изволь: я в последний раз поцелую тебя, но только раз — не больше. (Целует его, но Ваничка при этом проворно обнимает ее и начинает целовать другой раз, третий…)

Надежда Ивановна (отталкивая его). Перестань!.. Сумасшедший!.. Довольно!.. Ты волосы мне все растрепал. (Вырывается и бежит от него к себе в комнату.)

Ваничка (преследуя ее). Врешь, не уйдешь теперь у меня. Надежда Ивановна захлопывает за собой дверь и запирает ее.

(В азарте.) Пустите! Право, ведь сломаю! (Начинает ломиться в дверь сначала руками, ногами, а потом и всем телом.)

Занавес падает.