Неточные совпадения
Чтоб не думать, он
пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового
театра, писал и чутко вслушивался
в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Вечером сидел
в театре, любуясь, как знаменитая Лавальер, играя роль жены депутата-социалиста, комического буржуа, храбро пляшет, показывая публике коротенькие черные панталошки из кружев, и как искусно забавляет она какого-то экзотического короля, гостя Парижа. Домой
пошел пешком, соблазняло желание взять женщину, но — не решился.
— Думаете — просто все? Служат люди
в разных должностях, кушают, посещают трактиры, цирк,
театр и — только? Нет, Варвара Кирилловна, это одна оболочка, скорлупа, а внутри — скука! Обыкновенность жизни это — фальшь и — до времени, а наступит разоблачающая минута, и —
пошел человек вниз головою.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах домов, точно
в ложах
театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал
в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров
идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
«Хотите вы сегодня
в театр или за город?» — «Как вы хотите», — отвечает другой, и оба не знают, что делать, ожидая с нетерпением, чтоб какое-нибудь обстоятельство решило за них, куда
идти и куда нет.
Были у ляпинцев и свои развлечения —
театр Корша присылал им пять раз
в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные, присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал студентам, требуя за каждую бляху почему-то одну копейку. Студенты охотно платили, но куда эти копейки
шли, никто не знал.
Иногда называл себя
в третьем лице, будто не о нем речь. Где говорит, о том и вспоминает:
в трактире — о старых трактирах, о том, кто и как пил, ел;
в театре в кругу актеров —
идут воспоминания об актерах, о
театре. И чего-чего он не знал! Кого-кого он не помнил!
— Да так. Года два назад написал я комедию. Туда, сюда — не берут. Я — к нему
в театр. Не застаю.
Иду на дом. Он принимает меня
в роскошном кабинете. Сидит важно, развалясь
в кресле у письменного стола.
Однажды,
в театре (Мочалов находился тогда на высоте своей
славы, и Лаврецкий не пропускал ни одного представления), увидел он
в ложе бельэтажа девушку, — и хотя ни одна женщина не проходила мимо его угрюмой фигуры, не заставив дрогнуть его сердце, никогда еще оно так сильно не забилось.
Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь!» Таким же образом он во всеуслышание
в театре кричал: «Теперь самое безопасное время — по Неве
идет лед».
Ярченко
послал через Симеона приглашение, и актер пришел и сразу же начал обычную актерскую игру.
В дверях он остановился,
в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на
театре пожилого светского льва или директора банка. Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.
— Свет велик… А я жизнь люблю!.. Вот я так же и
в монастыре, жила, жила, пела антифоны и залостойники, пока не отдохнула, не соскучилась вконец, а потом сразу хоп! и
в кафешантан… Хорош скачок? Так и отсюда…
В театр пойду,
в цирк,
в кордебалет… а больше, знаешь, тянет меня, Женечка, все-таки воровское дело… Смелое, опасное, жуткое и какое-то пьяное… Тянет!.. Ты не гляди на меня, что я такая приличная и скромная и могу казаться воспитанной девицей. Я совсем-совсем другая.
Вечером того дня, когда труп Жени увезли
в анатомический
театр,
в час, когда ни один даже случайный гость еще не появлялся на Ямской улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались
в зале. Никто из них не осмелился роптать на то, что
в этот тяжелый день их, еще не оправившихся от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению,
в дико-праздничные наряды и
идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.
Вихров между тем, утомленный с дороги, стал раскланиваться. Абреев упросил его непременно приехать вечером
в театр; Петр Петрович тоже обещался туда прибыть, председатель тоже. Молодой правитель канцелярии
пошел провожать Вихрова до передней.
— Ну, если завтра, так это еще ничего. Я бы и не знала, да сынишко у меня гимназист был
в театре и говорит мне: «
В театре, говорит, маменька, был сочинитель Вихров и
в ложе сидел у губернатора!» Ах, думаю, сокол ясный, опять к нам прилетел, сегодня
пошла да и отыскала.
— Э, ты все глупишь, Павел Павлыч. Нет, ты отвечай серьезно. Вот
идешь ты где-нибудь на гулянье или
в театре, или, положим, тебя
в ресторане оскорбил какой-нибудь шпак… возьмем крайность — даст тебе какой-нибудь штатский пощечину. Ты что же будешь делать?
И Махин ушел
в театр, а Митя
пошел к Грушецкому и рассчитался с ним.
После обеда иногда мы отправлялись
в театр или
в кафе-шантан, но так как Старосмысловы и тут стесняли нас, то чаще всего мы возвращались домой, собирались у Блохиных и начинали играть песни. Захар Иваныч затягивал:"Солнце на закате", Зоя Филипьевна подхватывала:"Время на утрате", а хор подавал:"
Пошли девки за забор"…
В Париже,
в виду Мадлены 13,
в теплую сентябрьскую ночь, при отворенных окнах, — это производило удивительный эффект!
Затем, куда бы мы с вами ни
пошли —
в театры, рестораны и проч. — вы предоставляете мне то же удобства, какими будете сами пользоваться.
—
Иду в ад и буду вечно пленен! — воскликнул он, простирая руки кверху; но пол за ним задвинулся, и с противоположной стороны вошел на сцену Калинович, сопровождаемый содержателем
театра, толстым и оборотливым малым, прежде поверенным по откупам, а теперь занимавшимся
театром.
—
Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься
театром. Приехал сюда — так не то что на сцене,
в зале было хуже, чем
в мусорной яме.
В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
Бывало, уж я и не забочусь
посылать человека за билетом
в театр: Сурков непременно привезет.
— Дмитрий Павлович, вы поедете со мной
в театр? немецкие актеры ужасны, но вы поедете… Да? Да! Какой вы любезный! Пышка, а ты не
пойдешь?
Надо испить фиал до дна, надо одеться,
идти обедать — а оттуда
в театр…
Утром,
в дневной полутьме, на сцене большого провинциального
театра идет репетиция. Анемподистов, антрепренер, он же директор и режиссер, предлагает второй актрисе — Струниной пройти роль Вари.
Дело
пошло. Деньги потекли
в кассу, хотя «Новости дня» имели подписчиков меньше всех газет и
шли только
в розницу, но вместе с «пюблисите» появились объявления, и расцвел А.Я. Липскеров. Купил себе роскошный особняк у Красных Ворот. Зеркальные стекла во все окно, сад при доме, дорогие запряжки, роскошные обеды и завтраки, — все время пьют и едят. Ложа
в театре, ложа на скачках, ложа на бегах.
Приходилось
в одиннадцать часов ночи
посылать секретаря дежурить у подъезда цензора и ждать его возвращения из
театра, чтобы получить гранки.
Туда
в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что
театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он
идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Предполагалось, что
слава острожного
театра прогремит далеко
в крепости и даже
в городе, тем более что
в городе не было
театра. […
в городе не было
театра.
Приедет дежурный: «Где караульный офицер?» — «
Пошел в острог арестантов считать, казармы запирать», — ответ прямой, и оправдание прямое. Таким образом, караульные офицеры каждый вечер
в продолжение всего праздника позволяли
театр и не запирали казарм вплоть до вечерней зари. Арестанты и прежде знали, что от караула не будет препятствия, и были покойны.
В продолжение праздника обыкновенно каждый день, перед вечером,
посылали из острога с покорнейшей просьбой к караульному офицеру: «позволить
театр и не запирать подольше острога», прибавляя, что и вчера был
театр и долго не запирался, а беспорядков никаких не было.
В тот же день, вечером,
в новом,
в восточном вкусе отделанном
театре шла итальянская опера. Воронцов был
в своей ложе, и
в партере появилась заметная фигура хромого Хаджи-Мурата
в чалме. Он вошел с приставленным к нему адъютантом Воронцова Лорис-Меликовым и поместился
в первом ряду. С восточным, мусульманским достоинством, не только без выражения удивления, но с видом равнодушия, просидев первый акт, Хаджи-Мурат встал и, спокойно оглядывая зрителей, вышел, обращая на себя внимание всех зрителей.
Разнесся по городу слух, что актеры здешнего
театра устраивают
в общественном собрании маскарад с призами за лучшие наряды, женские и мужские. О призах
пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.
Поп позвал меня к себе, и она тоже
пошла с Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы
в городе
театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а Люба вдруг заплакала, и все они ушли
в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
Еще одно мгновение, и мы на потолке Большого
театра, представлявшем собой громадный сарай размером
в хороший манеж. Посредине из широкого отверстия воронкой
шел свет от главной люстры. Несколько рабочих толпились около этого отверстия, точно сказочные гномы.
Вечером мы отправились
в Большой
театр, где играла итальянская труппа. Билетов у нас не было, но мы
шли с видом людей, у которых есть абонемент. Прежде всего Пепко отправился
в кассу, чтобы получить билет, — расчет был настолько же верный, как возвращение с того света.
В Саратове я
пошел прямо на репетицию
в сад Вервье на окраине, где был прекрасный летний
театр, и сразу был принят на вторые роли.
Я пользовался общей любовью и, конечно, никогда ни с кем не ссорился, кроме единственного случая за все время, когда одного франта резонера, пытавшегося совратить с пути молоденькую актрису, я отвел
в сторону и прочитал ему такую нотацию, с некоторым обещанием, что на другой день он не явился
в театр,
послал отказ и уехал из Пензы.
Это так интересовало класс, что многие, никогда не бывавшие
в театре,
пошли на «Идиота» и давали потом представление
в классе.
Я
в 6 часов уходил
в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я
иду на войну, делал мне разные поучения, которые
в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой.
В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три
в неделю.
Большаков взял мою табакерку,
пошел к себе
в уборную
в театр, нам сказал, чтобы мы выходили, когда
пойдет парочка домой, и следовали издали за ней.
Счастливцев. Ну, убежал куда-то. Уж не топиться ли? Вот бы хорошо-то. Туда ему и дорога! Зайду
в беседку, соберу свою библиотеку, и прощайте! Посижу
в кустах до свету, и марш. Деньги есть;
слава Богу, занял-таки, удалось наконец. Хороший это способ доставать деньги; да все как-то мне не счастливилось до сих пор, такой мнительный народ стал. Ну, теперь доберусь до какого-нибудь
театра. (Уходит
в беседку.)
— Вы не
пойдете завтра
в театр? — произнесла она громко.
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, — а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с тобой, Nicolas? а он
в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой, а между тем
в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну, не поехал, меня вместо себя
послал. Только приезжаем мы из
театра, а он уж и отлетел!
Летом, когда перед спектаклем покажется туча, начинает рокотать гром и грозит дождь, который сорвет сбор, он влезал на крышу
театра с иконой молить Илью-пророка, чтобы он направил свою колесницу мимо Харькова, а если Илья-пророк не слушал и дождь
шел, он брал икону под мышку, грозил кулаком
в тучи и с привизгом кричал...
Мы познакомились с Бурлаком
в 1877 году и сразу подружились, вместе служили
в саратовском летнем
театре, а потом уж окончательно сошлись у А. А. Бренко, несмотря на то, что он был актер, окруженный
славой, а я — актер на маленькие роли.
Пьеса «На пороге к делу», которая
шла с Ермоловой
в Малом
театре, сделала
в первые дни приезда гастролеров огромный сбор и показала публику совершенно особую.
На другой день, как мы условились раньше, я привел актеров Художественного
театра к переписчикам. Они, раздетые и разутые, сидели
в ожидании работы, которую Рассохин обещал прислать вечером. Лампа горела только
в их «хазе», а
в соседней было темно: нищие с восьми часов улеглись, чтобы завтра рано встать и
идти к ранней службе на церковную паперть.
Вернувшись
в театр, мы рассказали о проделке всей труппе. Вечером
шел «Лес». Ильков, игравший Милонова, был очень сконфужен, потому что Вася рассказал ему за вечерним чаем о нашей шутке. Но никто не подавал виду, что знает о мухах. Ильков успокоился, но перед самым выходом Глама спросила его.