Неточные совпадения
Левин вошел в
залу, получил беленький шарик и вслед за братом Сергеем Ивановичем
подошел к столу, у которого стоял с значительным и ироническим лицом, собирая в кулак бороду и нюхая ее, Свияжский.
Левин
подошел к двери в
залу: она была заперта. Секретарь постучался, дверь отворилась, и навстречу Левину проюркнули два раскрасневшиеся помещика.
Левин
подошел к столу, заплатил проигранные им на тузы сорок рублей, заплатил каким-то таинственным образом известные старичку-лакею, стоявшему у притолоки, расходы по клубу и, особенно размахивая руками, пошел по всем
залам к выходу.
В душе ее в тот день, как она в своем коричневом платье в
зале Арбатского дома
подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот день и час совершился полный разрыв со всею прежнею жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей жизнь, в действительности же продолжалась старая.
Раздался звонок, прошли какие-то молодые мужчины, уродливые, наглые и торопливые и вместе внимательные
к тому впечатлению, которое они производили; прошел и Петр через
залу в своей ливрее и штиблетах, с тупым животным лицом, и
подошел к ней, чтобы проводить ее до вагона.
Войдя в
залу, я спрятался в толпе мужчин и начал делать свои наблюдения. Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с большим жаром; она его рассеянно слушала, смотрела по сторонам, приложив веер
к губкам; на лице ее изображалось нетерпение, глаза ее искали кругом кого-то; я тихонько
подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
Но чай несут: девицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдруг из-за двери в
зале длинной
Фагот и флейта раздались.
Обрадован музыки громом,
Оставя чашку чаю с ромом,
Парис окружных городков,
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в
залу высыпали все,
И бал блестит во всей красе.
К ней
подходил высокий молодой человек, как я заключил, с целью пригласить ее; он был от нее в двух шагах, я же — на противоположном конце
залы.
Вдруг раздались из
залы звуки гросфатера, и стали вставать из-за стола. Дружба наша с молодым человеком тотчас же и кончилась: он ушел
к большим, а я, не смея следовать за ним,
подошел, с любопытством, прислушиваться
к тому, что говорила Валахина с дочерью.
Самгин
подошел к двери в
зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а дама в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим голосом и в тоне обиженного человека начала петь...
В то время как он
подходил к этой комнате, присяжные уж выходили из нее, чтобы итти в
залу заседания. Купец был так же весел и так же закусил и выпил, как и вчера, и, как старого друга, встретил Нехлюдова. И Петр Герасимович не вызывал нынче в Нехлюдове никакого неприятного чувства своей фамильярностью и хохотом.
Во втором
зале этого трактира, в переднем углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный…
К его столику
подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
В
зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит, сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка. Быстро входят Аня и Трофимов. Аня
подходит к матери и становится перед ней на колени. Трофимов остается у входа в
залу.
Он еще с тротуара на Литейной заговорил шепотом. Несмотря на всё свое наружное спокойствие, он был в какой-то глубокой внутренней тревоге. Когда вошли в
залу, пред самым кабинетом, он
подошел к окну и таинственно поманил
к себе князя...
Няня молча
подошла к окну, перекрестясь взяла икону и, вынося ее из
залы, вполголоса произнесла...
Алексей Сергеевич постоял в
зале, на том самом месте, на котором давал отчет своей супруге, потом
подошел к зеркалу, приподнял с подзеркального столика свечу и, внимательно осмотрев свое лицо, тщательно вытер белым платком глаза и переносицу.
Доктор
подошел к Абрамовне, нагнулся
к ее уху, как бы желая шепнуть ей что-то по секрету, и, неожиданно схватив старуху за талию, начал вертеть ее по
зале, напевая: «О мейн либер Августен, Августен, Августен!»
Вход, передняя и
зал также
подходили к лакею. В передней помещалась массивная ясневая вешалка и мизерное зеркальце с фольговой лирой в верху черной рамки; в углу стояла ширма, сверх которой виднелись вбитые в стенку гвозди и развешанная на них простыня.
Зал ничем не изобличал сенаторского жилья. В нем стояли только два большие зеркала с хорошими подзеркальниками. Остальное все было грязновато и ветхо, далее была видна гостиная поопрятнее, а еще далее — довольно роскошный женский будуар.
Нинка была так растеряна, что правая рука ее дернулась, чтобы сделать крестное знамение, но она исправилась, громко чмокнула протянутую руку и отошла в сторону. Следом за нею также
подошли Зоя, Генриетта, Ванда и другие. Одна Тамара продолжала стоять у стены спиной
к зеркалу,
к тому зеркалу, в которое так любила, бывало, прохаживаясь взад и вперед по
зале, заглядывать, любуясь собой, Женька.
Был случай, что Симеон впустил в
залу какого-то пожилого человека, одетого по-мещански. Ничего не было в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом
подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
Катенька, Любочка и Володя посмотрели на меня в то время, как Jérôme за руку проводил меня через
залу, точно с тем же выражением, с которым мы обыкновенно смотрели на колодников, проводимых по понедельникам мимо наших окон. Когда же я
подошел к креслу бабушки, с намерением поцеловать ее руку, она отвернулась от меня и спрятала руку под мантилью.
Вихров вскоре после того хотел было и уехать, но за ним зорко следила m-lle Прыхина. Каким-то вороном мрачным ходила она по
зале и, как только заметила, что Вихров один,
подошла к нему и сказала ему почти строгим голосом...
В это время они
подошли к квартире Вихрова и стали взбираться по довольно красивой лестнице. В
зале они увидели парадно накрытый обеденный стол, а у стены — другой столик, с прихотливой закуской. Салов осмотрел все это сейчас же орлиным взглядом. Павел встретил их с немножко бледным лицом, в домашнем щеголеватом сюртуке, с небрежно завязанным галстуком и с волосами, зачесанными назад; все это
к нему очень шло.
Наконец наступила и минута разлуки. Экипаж стоял у крыльца; по старинному обычаю, отец и сын на минуту присели в
зале. Старый генерал встал первый. Он был бледен, пошатываясь,
подошел к сыну и слабеющими руками обнял его.
Ощущая боль в бровях, она крепко провела ладонью по лбу, оглянулась — родственники подсудимых
подходили к решетке,
зал наполнился гулом разговора.
От этого, понятно, зáмок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы
подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых
залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.
Через всю
залу, пятясь и отскакивая от танцующих пар,
к ним
подошел муж Раисы, капитан Петерсон.
Два-три молодых офицера встали, чтобы идти в
залу, другие продолжали сидеть и курить и разговаривать, не обращая на кокетливую даму никакого внимания; зато старый Лех косвенными мелкими шажками
подошел к пей и, сложив руки крестом и проливая себе на грудь из рюмки водку, воскликнул с пьяным умилением...
Я заметил, что сидевшие по стенам
залы маменьки с беспокойством следили за Корепановым, как только он
подходил к их детищам, и пользовались первым удобным случаем, чтобы оторвать последних от сообщества с человеком, которого они, по-видимому, считали опасным.
Калинович, нехотя танцевавший все остальные кадрили и почти ни слова не говоривший с своими дамами, ожидал только мазурки, перед началом которой
подошел к княжне, ходившей по
зале под руку с Полиной.
В
залу вошел торопливо, с озабоченным лицом, полицеймейстер, прямо
подошел к председателю казенной палаты и шепнул ему что-то на ухо.
От управляющего губернией был послан между тем жандарм за начальником арестантской роты, и через какие-нибудь полчаса в приемной
зале уж стоял навытяжке и в полной форме дослужившийся из сдаточных капитан Тимков, который, несмотря на то, что владел замечательно твердым характером и столь мало подвижным лицом, что как будто бы оно обтянуто было лубом, а не кожей человеческой, несмотря на все это, в настоящие минуты, сам еще не зная, зачем его призвали, был бледен до такой степени, что молодой чиновник, привезенный вице-губернатором из Петербурга и теперь зачисленный в штат губернского правления,
подошел к нему и, насмешливо зевая, спросил...
Калинович, наконец, вышел из кабинета и, хоть в
зале было несколько человек других чиновников, прямо
подошел к капитану.
— Подите
к маменьке, — сказала Наденька, когда они
подошли к дверям
залы.
Она сверху вниз протянула ему маленькую ручку, туго обтянутую тонкой лайковой перчаткой, и сошла на паркет
зала со свободной грацией. «Точно принцесса крови», — подумал Александров, только недавно прочитавший «Королеву Марго». Под руку они
подошли к строящемуся полонезу и заняли очередь. За ними поспешно устанавливались другие пары.
Первая встреча с холерой была у меня при выходе из вагона в Ростове.
Подхожу к двери в
зал первого класса — и передо мной грохается огромный, толстый швейцар, которого я увидел еще издали, сходя с площадки вагона. Оказалось — случай молниеносной холеры. Во время моей поездки я видел еще два таких случая, а слышал о них часто.
Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и
к которому никто и не обращался, вдруг
подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по
зале два-три шага.
Между тем кадриль кончилась. Сенатор пошел по
зале. Общество перед ним, как море перед большим кораблем, стало раздаваться направо и налево. Трудно описать все мелкие оттенки страха, уважения, внимания, которые начали отражаться на лицах чиновников, купцов и даже дворян. На средине
залы к сенатору
подошел хозяин с Марфиным и проговорил...
Хозяин наконец возвратился в
залу и, услыхав все еще продолжавшиеся возгласы Марфина,
подошел к нему.
Далее Аггей Никитич не в состоянии был подслушивать. Он, осторожно поднявшись с кресла, вышел из боскетной и нашел, наконец,
залу, где, поспешно
подойдя к инвалидному поручику и проговорив ему: «Мне нужно сказать вам два слова!», — взял его под руку и повел в бильярдную, в которой на этот раз не было ни души.
— Вероятно, — слукавил Аггей Никитич, так как, будучи несколько наметан в масонских терминах, он сейчас догадался, что почтмейстер и аптекарь были масоны, и, весьма обрадовавшись такому открытию, возымел по этому поводу намерение нечто предпринять; но, чтобы доскональнее убедиться в своем предположении, он оставил откупщицу и
подошел к ходившему по
зале с заложенными назад руками ополченцу.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой
к матери, не выдержала, наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю
залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и,
подойдя к барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
Володин
подошел к нему с серьезным и понимающим лицом и осторожно принимал книги, которые передавал ему Передонов. Себе взял Передонов пачку книг поменьше, Володину дал побольше и пошел в
залу, а Володин за ним.
Условившись, где разыщет нас, он кивнул и, круто повернувшись, осмотрел
зал; потом щелкнул пальцами, направляясь
к группе стоявших под руку женщин тяжелой, эластичной походкой.
Подходя, он поднял руку, махая ею, и исчез среди пестрой толпы.
Когда он
подошёл к двери
зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в лицо ему, Павел тоже улыбнулся — неохотно, с явным усилием.
Долинский просмотрел заметки и,
подойдя к окну, пробежал три страницы далее Дорушкиной закладки, отнес книгу на стол в комнату Доры и сам снова вышел в
залу. В его маленькой, одинокой квартире было совершенно тихо. Городской шум только изредка доносился сюда с легким ветерком через открытую форточку и в ту же минуту замирал.
Все двигалось, все шумело вокруг, один я стоял, прислонившись
к кулисе, пораженный тем, что произошло, не понимая, не зная, что мне делать. Я видел, как ее подняли и увели. Я видел, как ко мне
подошла Анюта Благово; раньше я не видел ее в
зале, и теперь она точно из земли выросла. Она была в шляпе, под вуалью, и, как всегда, имела такой вид, будто зашла только на минуту.
Далее князь не в состоянии был выслушивать их разговора; он порывисто встал и снова вернулся в
залу,
подошел к буфету, налил себе стакан сельтерской воды и залпом его выпил. Елпидифор Мартыныч, все еще продолжавший стоять около ваз с конфетами, только искоса посмотрел на него. Вскоре после того в
залу возвратилась княгиня в сопровождении всех своих гостей.
В
зале князя встретила улыбающаяся своей доброй улыбкой и очень, по-видимому, обрадованная приездом мужа княгиня. Впрочем, она только
подошла к нему и как-то механически поцеловала его в щеку.
Прочие гости тоже все ушли в сад гулять, и в
зале остался только Елпидифор Мартыныч, который, впрочем, нашел чем себя занять: он
подошел к официанту, стоявшему за буфетом, и стал с ним о том, о сем толковать, а сам в это время таскал с ваз фрукты и конфеты и клал их в шляпу свою.