Неточные совпадения
— Такая дрянь! —
говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший
экипаж. — Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь
с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!
Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть
экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме
с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны
говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Разгорался спор, как и ожидал Самгин.
Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый человек
с седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он
говорил что-то, обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
И малаец Ричард, и другой, черный слуга, и белый, подслеповатый англичанин, наконец, сама м-с Вельч и Каролина — все вышли на крыльцо провожать нас, когда мы садились в
экипажи. «Good journey, happy voyage!» —
говорили они.
Вот нас едет четыре
экипажа, мы и сидим теперь: я здесь, на Каменской станции, чиновник
с женой и инженер — на Жербинской, другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец сидит,
говорят, не на станции, а на дороге.
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы
поговорим после, потому что теперь к второму подъезду
с дребезгом подкатился
экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей головой какой-то девушке, которая только что вышла на террасу.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету,
говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского
экипаж…»
Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая
с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
В тот день, когда произошла история
с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем
экипаже до дому. Я отказывался,
говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Девочки, в особенности Катенька,
с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в
экипаж Володи, папа
говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему
говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем,
с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось
с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой
экипаж и лошадей, чтобы она ехала сюда.
С тем же серьезным лицом, как и вчера, она села в
экипаж и начала приказывать кучеру, куда ехать: «Направо, налево!» —
говорила она повелительным голосом.
Виссарион Захаревский, по окончательном расчете
с подрядчиками, положив,
говорят, тысяч двадцать в карман,
с совершенно торжествующим видом катал в своем щегольском
экипаже по городу. Раз он заехал к брату.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом
говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо было проводить Алешу до самого
экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел
с лестницы.
— Нет. Как же. Будет. Она будет, голубчик. Только, видите ли, мест нет в фаэтоне. Они
с Раисой Александровной пополам взяли
экипаж, ну и, понимаете, голубчик,
говорят мне: «У тебя,
говорят, сапожища грязные, ты нам платья испортишь».
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он не был особенно нежен
с нею, ничего не обещал, не
говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из
экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
В своем мучительном уединении бедный герой мой, как нарочно, припоминал блаженное время своей болезни в уездном городке; еще
с раннего утра обыкновенно являлся к нему Петр Михайлыч и придумывал всевозможные рассказы, чтоб только развлечь его; потом, уходя домой,
говорил, как бы сквозь зубы: «После обеда, я думаю, Настя зайдет», — и она действительно приходила; а теперь сотни прелестнейших женщин, может быть, проносятся в красивых
экипажах мимо его квартиры, и хоть бы одна даже взглянула на его темные и грязные окна!
— Даже безбедное существование вы вряд ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно… возьмем самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо по крайней мере две тысячи рублей серебром, и то
с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не
говоря уж об
экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и будем теперь рассчитывать уж по цифрам: сколько вы получили за ваш первый и, надобно сказать, прекрасный роман?
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе
с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном
экипаже, то совершенно одновременно — уехал
с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно,
говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Отправка Лябьева назначена была весьма скоро после того, и им даже дозволено было ехать в своем
экипаже вслед за конвоем. Об их прощании
с родственниками и друзьями
говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и все кричала своему обожаемому Аркаше...
Губернатор все это, как и
говорил, поехал сам отправить на почту, взяв
с собою в карету управляющего, причем невольно обратил внимание на то, что сей последний, усевшись рядом
с ним в
экипаже, держал себя хоть и вежливо в высшей степени, но нисколько не конфузливо.
— Я думал, бог знает что случилось: останавливаюсь… он соскакивает
с своего
экипажа, подбегает ко мне: „Дайте-ка,
говорит, мне вашу шляпу, а я вам отдам мою шапку.
«Посылаю вам
экипаж; когда вы возвратитесь домой, то пришлите мне сказать или сами приезжайте ко мне: я желаю очень много и серьезно
с вами
поговорить».
Но гуляли женщины редко, — и день и вечер проводили в стенах, мало замечая, что делается за окнами: все куда-то шли и все куда-то ехали люди, и стал привычен шум, как прежде тишина. И только в дождливую погоду, когда в мокрых стеклах расплывался свет уличного фонаря и особенным становился стук
экипажей с поднятыми верхами, Елена Петровна обнаруживала беспокойство и
говорила, что нужно купить термометр, который показывает погоду.
Я
говорю о самых обыкновенных представителях культурной массы, о тех исчадиях городской суеты, для которых деревня составляет, наравне
с экипажем, хорошим поваром и пр., одну из принадлежностей комфорта или общепризнанных условий приличия — и ничего больше.
Переговорив таким образом, сваха пришла к Юлии и посоветовала ей велеть горничной тотчас же укладываться. Таким образом, на другой день поутру супруги вышли, каждый из своей комнаты, не
говоря друг
с другом ни слова, сели в
экипаж и отправились в путь.
Флор Федулыч. Пора переменить-с; да это дело минутное, не стоит и говорить-с.
Экипажи тоже надо новенькие, нынче другой вкус. Нынче полегче делают и для лошадей, и для кармана; как за коляску рублей тысячу
с лишком отдашь, так в кармане гораздо легче сделается. Хоть и грех такие деньги за
экипаж платить, а нельзя-с, платим, — наша служба такая. Я к вам на днях каретника пришлю, можно будет старые обменять
с придачею.
Ты сам можешь взбеситься!» — «Очень хорошо-с, —
говорю я, — только дайте мне
экипаж, потому что я теперь пешком идти домой опасаюсь».
Говорят, что
с Калининым сделалось дурно и что Надя, желая помочь ему, не могла подняться
с места.
Говорят, что многие поспешили сесть в свои
экипажи и уехать. Я всего этого не видел. Помню, что я пошел в лес, и, ища тропинки, не глядя вперед, направился, куда ноги пойдут [Тут в рукописи Камышева зачеркнуто сто сорок строк. — А. Ч.].
Нужно было видеть то блаженство, которое было написано на лице мирового, когда он садился в свой
экипаж и
говорил: «Пошел!» Он так обрадовался, что забыл даже наши
с ним контры и на прощанье назвал меня голубчиком и крепко пожал мне руку.
На небе брезжит утренняя заря. Холодно… Ямщики еще не выехали со двора, но уж
говорят: «Ну, дорога, не дай господи!» Едем сначала по деревне… Жидкая грязь, в которой тонут колеса, чередуется
с сухими кочками и ухабами; из гатей и мостков, утонувших в жидком навозе, ребрами выступают бревна, езда по которым у людей выворачивает души, а у
экипажей ломает оси…
Козулькой называется расстояние в 22 версты между станциями Чернореченской и Козульской (это между городами Ачинском и Красноярском). За две, за три станции до страшного места начинают уж показываться предвестники. Один встречный
говорит, что он четыре раза опрокинулся, другой жалуется, что у него ось сломалась, третий угрюмо молчит и на вопрос, хороша ли дорога, отвечает: «Очень хороша, чёрт бы ее взял!» На меня все смотрят
с сожалением, как на покойника, потому что у меня собственный
экипаж.
Утро прошло скучно. Глафира Васильевна
говорила о спиритизме и о том, что она Водопьянова уважает, гости зевали. Тотчас после обеда все собрались в город, но Лариса не хотела ехать в свой дом одна
с братом и желала, чтоб ее отвезли на хутор к Синтяниной, где была Форова. Для исполнения этого ее желания Глафира Васильевна устроила переезд в город вроде partie de plaisir; [приятной прогулки (франц.).] они поехали в двух
экипажах: Лариса
с Бодростиной, а Висленев
с Гордановым.
Особенно расположены крестьяне были к нему за то, что он по первому призыву ехал куда угодно и не стеснялся доставляемым ему
экипажем или лошадьми — едет на одной. Рассказывали как факт, что однажды его встретили переезжавшим из одного села в другое на телеге рядом
с бочкой дегтя, — и это по округу, раскинутому на громадное пространство, при стоверстных расстояниях между селениями. Словом, это был, как
говорили крестьяне, «душа-человек».
Алексей Петрович
с горькой усмешкой
говаривал, что высылая других, он не знает дня и часа, когда ему придется самому сесть в один из приготовленных на его дворе
экипажей.
Следователь
говорил и — то пожимал плечами, то хватал себя за голову. Он то садился в
экипаж, то шел пешком. Новая мысль, сообщенная ему доктором, казалось, ошеломила его, отравила; он растерялся, ослабел душой и телом, и когда вернулись в город, простился
с доктором, отказавшись от обеда, хотя еще накануне дал слово доктору пообедать
с ним вместе.
Они не переменили местожительства и остались жить в собственном доме, так как собственные лошади и
экипажи скрадывали расстояние, отделявшее их от города или «центра города», как
говорила Ираида Ивановна, ни за что не соглашавшаяся
с тем, что их дом стоит за городской чертой.
— Это-то все-таки… А вот вы
говорите выбрать себе девушку по душе… Где выбрать-то? Из кого?.. Девушки-то нынче пошли какие-то, и как назвать, не придумаешь… Ежели образованная, так в министры метит. Какая уж она жена? Если немножко лоску понабралась, шелк да бархат подавай,
экипажи, развлечения, а совсем уж необразованную, простую, как бы только для кухни, тоже взять зазорно… Словом
с ней не перекинешься… Никому не покажешь ее… Вот тут и задача…
«Жаль, что мы не убили его, когда он, больной, ехал
с доктором Левенмаулем», —
говорили некоторые паны, сделавшие на его
экипаж ночное нападение.
Особенно расположены были к нему крестьяне за то, что он, по первому призыву, ехал куда угодно и не стеснялся доставляемыми ему
экипажем и лошадьми. Подадут телегу — едет в телеге, дадут одну лошадь — едет на одной. Рассказывали, как факт, что однажды его встретили переезжающим из одного села в другое на телеге рядом
с бочкой дегтя, и — это на округе, раскинутом на громадное пространство, при стоверстном расстоянии между селениями. Словом, это был, как
говорили крестьяне, «душа-человек».
— Пойдем со мной, Осип, —
говорила она тем нежным, неотразимым тоном, который делал ее, как и сына, чуть не всемогущей. — Я давно все предвидела и все подготовила; ведь я знала, что день, подобный сегодняшнему, настанет. В получасе ходьбы отсюда ждет мой
экипаж, он отвезет нас на ближайшую почтовую станцию, и раньше, чем в Зиновьеве догадаются, что ты не вернешься, мы уже будем
с тобой далеко, далеко…
«Чародей», впрочем, оказывается, знался не
с одним простым черным народом. У его избушки видели часто
экипажи бар, приезжавших
с той стороны Невы. Порой такие же
экипажи увозили и привозили патера Вацлава. По одежде он, вероятно, принадлежал к капуцинскому монашескому ордену, но, собственно
говоря, был ли он действительно монах или только прикрывался монашеской рясою — неизвестно.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили
с собой всё, чтò было награблено. Наполеон тоже увозил
с собой свой собственный trésor. [сокровище.] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как
говорит Тьер). Но он,
с своею опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал
с повозками маршала, подходя к Москве; он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что
экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то
экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп,
с испуганным лицом и
с другою свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос,
говорил что-то.
У дома губернатора, Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный
экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ-дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник,
говорил с жаром...