Неточные совпадения
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе
с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном
экипаже, то совершенно одновременно — уехал
с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно,
говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Губернатор все это, как и
говорил, поехал сам отправить на почту, взяв
с собою в карету управляющего, причем невольно обратил внимание на то, что сей последний, усевшись рядом
с ним в
экипаже, держал себя хоть и вежливо в высшей степени, но нисколько не конфузливо.
Отправка Лябьева назначена была весьма скоро после того, и им даже дозволено было ехать в своем
экипаже вслед за конвоем. Об их прощании
с родственниками и друзьями
говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и все кричала своему обожаемому Аркаше...
Неточные совпадения
— Такая дрянь! —
говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший
экипаж. — Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь
с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!
Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть
экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме
с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны
говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Разгорался спор, как и ожидал Самгин.
Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый человек
с седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он
говорил что-то, обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
И малаец Ричард, и другой, черный слуга, и белый, подслеповатый англичанин, наконец, сама м-с Вельч и Каролина — все вышли на крыльцо провожать нас, когда мы садились в
экипажи. «Good journey, happy voyage!» —
говорили они.
Вот нас едет четыре
экипажа, мы и сидим теперь: я здесь, на Каменской станции, чиновник
с женой и инженер — на Жербинской, другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец сидит,
говорят, не на станции, а на дороге.