Неточные совпадения
Вернувшись с Кити с вод и пригласив
к себе
к кофе и полковника, и Марью Евгеньевну, и Вареньку,
князь велел вынести стол и кресла в садик, под каштан, и там накрыть завтрак.
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая
вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или
князь; в глаза не знал прихотей, какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
— Приведи, приведи ее сюда, — встрепенулся
князь. —
Поведите меня
к ней! я хочу Катю, я хочу видеть Катю и благословить ее! — восклицал он, воздымая руки и порываясь с постели.
Но едва успел он выехать со двора, как отец ее вошел и напрямик
велел ей быть готовой на завтрашний день. Марья Кириловна, уже взволнованная объяснением
князя Верейского, залилась слезами и бросилась
к ногам отца.
В нескольких верстах от Вяземы
князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В селе, у господского дома,
к которому
вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти
к нему.
—
К тому и
вел, что за руки будут держать; на то и тетрадку прочел, — заметил Рогожин. — Прощай,
князь. Эк досиделись; кости болят.
— Я согласен, что историческая мысль, но
к чему вы
ведете? — продолжал спрашивать
князь. (Он говорил с такою серьезностию и с таким отсутствием всякой шутки и насмешки над Лебедевым, над которым все смеялись, что тон его, среди общего тона всей компании, невольно становился комическим; еще немного, и стали бы подсмеиваться и над ним, но он не замечал этого.)
— Если вы позволите, то я попросил бы у
князя чашку чаю… Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется,
князя к себе
вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а
князь наверно нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы добрая,
князь тоже… мы все до комизма предобрые люди…
Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она была в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за руку и
повела к гостям. Перед самым входом в гостиную
князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
Чтобы закончить о всех этих слухах и известиях, прибавим и то, что у Епанчиных произошло
к весне очень много переворотов, так что трудно было не забыть о
князе, который и сам не давал, а может быть, и не хотел подать о себе
вести.
A propos [Между прочим (франц.).] — старшинство отказано, и я остаюсь назло всем благородным [Отказано в повышении чином; чины давали звание: благородие, высокоблагородие и т. п.] человеком. Весьма равнодушно принял сию
весть, присланную
к светлому празднику; все прочие представления
князя [Д. В. Голицына] высочайше утверждены.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что
князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы
поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он
к Любке, — что вы знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.
Князь Чебылкин (Разбитному).
Велите его расспросить там. (
К просителям.) Прощайте, господа!.. Ну, кажется, теперь я всех удовлетворил!
Князь Чебылкин. Кажется, кто-то из вас, господа, забывает, что просителю следует
вести себя скромно. (
К Хоробиткиной.) Что ж такое делает муж ваш, сударыня?
Благодаря земству нам некогда был открыт широкий путь в Константинополь; великий
князь Олег прибил свой щит
к вратам древней Византии; Россия
вела обширный торг медом, воском, пушным товаром.
Барыня ему и сказала, что Иван Голован, говорит, в городе и даже у меня и приставши.
Князь очень этому обрадовался и
велел как можно скорее меня
к нему прислать, а сам сейчас от нее и уехал.
— Хорошо… Вина дай, шампанского: охолодить, конечно,
вели — и дай ты нам еще бутылку рейнвейна. Вы, впрочем, может быть, за столом любите больше красное? — обратился
князь к Калиновичу.
Она вдруг обратилась
к князю и начала рассуждать с ним о
повести Калиновича, ни дать ни взять, языком тогдашних критиков, упомянула об объективности, сказала что-то в пользу психологического анализа.
— Ужасен! — продолжал
князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не
велел, наконец, пускать его
к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Журналы, ma tante, журналы, — подхватил
князь и потом, взявшись за лоб и как бы вспомнив что-то, обратился
к Полине. — Кстати, тут вы найдете
повесть или роман одного здешнего господина, смотрителя уездного училища. Я не читал сам, но по газетам видел — хвалят.
Великий
князь привез меня на гауптвахту, сам
повел к караульному офицеру.
— Великий государь, — ответил Кольцо, собирая все свое присутствие духа, — не заслужил я еще тогда твоей великой милости. Совестно мне было тебе на глаза показаться; а когда
князь Никита Романыч
повел к тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу,
к Ермаку Тимофеичу, не приведет ли бог какую новую службу тебе сослужить!
— Нет, не выкупа! — отвечал рыжий песенник. —
Князя, вишь, царь обидел, хотел казнить его; так князь-то от царя и ушел
к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу
поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
— Так вот что они затевают! — сказал он. — А я уж давно прислушиваюсь, что они там голосят. Вишь, как расходились, вражьи дети! Теперь их сам черт не уймет! Ну,
князь, нечего делать, вышло по-твоему; не держу тебя доле: вольному воля, ходячему путь! Выйди
к ним, скажи, что
ведешь их на Слободу!
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким
князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я
велел бы тем ратникам всех вас перехватать да
к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
Тут младший из людей, которых
князь велел отвязать от седел, подошел
к нему.
Игуменья
повела князя через сад
к одинокой келье, густо обсаженной шиповником и жимолостью.
Трудно было положение Серебряного. Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл время; но все было бы вновь потеряно, если б он отказался
вести буйную ватагу.
Князь обратился мыслию
к богу и предался его воле.
На другой день Пугачев получил из-под Оренбурга известие о приближении
князя Голицына и поспешно уехал в Берду, взяв с собою пятьсот человек конницы и до полуторы тысячи подвод. Сия
весть дошла и до осажденных. Они предались радости, рассчитывая, что помощь приспеет
к ним чрез две недели. Но минута их освобождения была еще далека.
— Меня послал
князь Пожарский с грамотою
к нижегородцам, и я было уже совсем отправился с одним только казаком, да Жигулин
велел мне взять с собою этих ребят.
— Я уже отвечал, — сказал Черкасский. — Избранный нами главою земского дела,
князь Димитрий Михайлович Пожарский пусть
ведет нас
к Москве! Там станем мы отвечать гетману; он узнает, чего хотят нижегородцы, когда мы устелем трупами врагов все поля московские!
Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший
князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и
велел ей ехать со своим Федькою Лапотком
к конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили в уголок у двери.
Князь бесновался, бесновался, наконец один раз, грозный и мрачный как градовая туча, вышел из дома, взял за ворот зипуна первого попавшегося ему навстречу мужика, молча привел его в дом, молча же поставил его
к купели рядом со своей старшей дочерью и
велел священнику крестить ребенка.
Бабушка,
к дому которой никакие
вести не запаздывали, слушала об этом новом лице с каким-то недоверием и неудовольствием. Я забыла сказать, что в числе ее разных странностей было то, что она не жаловала графов. По ее правилам, в России должны быть царский род,
князья, дворяне, приказные, торговые люди и пахотные, но графы… Она говорила, что у нас искони никаких графов не было, и она будто бы вовсе не знает, откуда они берутся.
В ссылке
князь Яков Львович, по отеческому завету, обратился
к смирению: он даже никогда не жаловался на «Немца», а весь погрузился в чтение религиозных книг, с которыми не успел познакомиться в юности;
вел жизнь созерцательную и строгую и прослыл мудрецом и праведником.
И вот, когда Хлопов в урочный час приехал
к князю с полною уверенностью, что его сейчас примут, швейцар объявил ему, что
князь хотя и дома, но никого не
велел принимать.
Жуквич писал Елене: «Я получил от
князя очень грубый отказ от дому: что такое у вас произошло?.. Я, впрочем, вам наперед предсказывал, что откровенность с
князем ни
к чему не может
повести доброму. Буду ли я когда-нибудь и где именно иметь счастие встретиться с вами?»
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что
князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали
к флигелю, занимаемому
князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой
к лакею: «Дома ли
князь?», услышал ответ, что
князь дома, но только никого не
велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Князю Елпидифор Мартыныч поклонился почтительно, но молча: он все еще до сих пор считал себя сильно им обиженным; а
князь, в свою очередь, почти не обратил на него никакого внимания и
повел к жене в гостиную Миклакова, которого княгиня приняла очень радушно, хоть и считала его несколько за юродивого и помешанного.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко
князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя
ведут.
Князя Григорова он,
к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Прочитав это письмо,
князь сделался еще более мрачен;
велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел
к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с
князем к училищу, и когда его спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.
Не сознавая хорошенько сама того, что делает, и предполагая, что
князя целый вечер не будет дома, княгиня
велела сказать Миклакову через его посланного, чтобы он пришел
к ней; но едва только этот посланный отправился, как раздался звонок.
— Вероятно, забежала куда-нибудь
к приятельницам! — отвечала Елизавета Петровна; о том, что она
велела Марфуше лично передать
князю письмо и подождать его, если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.
Но что Елена?.. Как она живет, и какое впечатление произвело на нее известие о самоубийстве князи? Вот те последние вопросы, на которые я должен ответить в моем рассказе.
Весть о смерти
князя Елене сообщил прежде всех Елпидифор Мартыныч и даже при этом не преминул объяснить ей, что
князь, собственно, застрелился от любви
к ней.
Управляющий на другой же день принес
князю занятые под именье деньги, более ста тысяч.
Князь, внимательно и старательно пересчитав их, запер в свой железный шкаф и потом,
велев подать себе карету, поехал
к нотариусу. Нотариус этот был еще старый знакомый его отца. Увидав
князя, он произнес радостное восклицание.
— Теперь, конечно, давайте! Не с голоду же умирать! — отвечала Елена, пожимая плечами. — Не думала я так
повести жизнь, — продолжала она почти отчаянным голосом, — и вы, по крайней мере, — отнеслась она
к князю, — поменьше мне давайте!.. Наймите мне самую скромную квартиру — хоть этим отличиться немного от содержанки!
Анна Юрьевна ушла сначала
к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина.
Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая.
Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века.
Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
— Хорошо! — отвечал
князь и, встав из-за стола, сейчас же
велел подать себе карету и поехал
к Миклакову.
Возвратясь домой, Елена
велела своей горничной собираться и укладываться: ей сделался почти противен воздух в доме
князя. Часам
к восьми вечера все было уложено. Сборы Елены между тем обратили внимание толстого метрдотеля княжеского, старика очень неглупого, и длинновязого выездного лакея, малого тоже довольно смышленого, сидевших, по обыкновению, в огромной передней и игравших в шашки.