Неточные совпадения
Самгин
повел ее
в «Эрмитаж»; стол она выбрала среди
зала на самом видном месте, а когда лакей подал карту, сказала ему с обаятельнейшей улыбкой, громко...
Она пришла
в экстаз, не знала, где его посадить,
велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле
в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она никого не принимает; вошел человек
в комнату, она повторила то же и
велела опустить шторы даже
в зале.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите
в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже
велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста,
в меня целится из ружья Марк…
Он достал из угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры, взял краски, палитру. Молча пришел он
в залу, угрюмо, односложными словами,
велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей кресло и сел сам.
Я до того закричал на лакея, что он вздрогнул и отшатнулся; я немедленно
велел ему отнести деньги назад и чтобы «барин его сам принес» — одним словом, требование мое было, конечно, бессвязное и, уж конечно, непонятное для лакея. Однако ж я так закричал, что он пошел. Вдобавок,
в зале, кажется, мой крик услышали, и говор и смех вдруг затихли.
Мы успокоились и спрятались под спасительную тень, пробежав двор, наполненный колясками и лошадьми, взошли на лестницу и очутились
в огромной столовой
зале, из которой открытая со всех сторон галерея
вела в другие комнаты; далее следовали коридоры с нумерами.
От эконома
повели нас на самый верх,
в рекреационную
залу.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату,
в которую нас
повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел
в отдыхальню без башмаков: они остались
в приемной
зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их
в шляпу, и дело там и осталось.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных
в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его
вели в суд.
В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть
в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
Из передней одна дверь
вела прямо
в уютную небольшую
залу, другая —
в три совершенно отдельных комнаты и третья —
в темный коридор, служивший границей собственно между половиной, где жили Заплатины, и пансионом.
Подумав несколько, старик
велел малому ввести посетителя
в залу, а старуху послал вниз с приказанием к младшему сыну сейчас же и явиться к нему наверх.
Вы сердитесь и не можете говорить спокойно, так мы поговорим одни, с Павлом Константинычем, а вы, Марья Алексевна, пришлите Федю или Матрену позвать нас, когда успокоитесь», и, говоря это, уже
вел Павла Константиныча из
зала в его кабинет, а говорил так громко, что перекричать его не было возможности, а потому и пришлось остановиться
в своей речи.
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по
зале, он взглянул нечаянно
в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек
в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и
велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Мортье вспомнил, что он знал моего отца
в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон
велел на другое утро представить его себе.
В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика,
в сапогах, несколько дней не чищенных,
в черном белье и с небритой бородой, мой отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился
в тронную
залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
Нас сначала собрали
в здания гимназии, а потом попарно
повели нас
в зал Дворянского собрания.
В зале настала глубокая тишина, когда на эстраде появился молодой человек с красивыми большими глазами и бледным лицом. Никто не признал бы его слепым, если б эти глаза не были так неподвижны и если б его не
вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
Отворивший князю человек провел его без доклада и
вел долго; проходили они и одну парадную
залу, которой стены были «под мрамор», со штучным, дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною, проходили и какие-то маленькие клетушки, делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз, и наконец постучались
в одну дверь.
На Катрю Анфиса Егоровна не обратила никакого внимания и точно не замечала ее.
В зале она
велела переставить мебель,
в столовой накрыли стол по-новому,
в Нюрочкиной комнате постлали ковер — одним словом, произведена была маленькая революция, а гостья все ходила из комнаты
в комнату своими неслышными шагами и находила новые беспорядки. Когда вернулся с фабрики Петр Елисеич, он заметно смутился.
Встревоженный Петр Лукич проводил дочь на крыльцо, перекрестил ее,
велел Яковлевичу ехать поскорее и, возвратясь
в залу, начал накручивать опустившиеся гири стенных часов.
Одна из этих дверей, налево от входа,
вела в довольно просторную кухню; другая, прямо против входа, —
в длинную узенькую комнатку с одним окном и камином, а третья, направо, против кухонной двери, —
в зал, за которым
в стороне была еще одна, совершенно изолированная, спокойная комната с двумя окнами.
В дверях
залы встретил гостей мой отец; после многих взаимных поклонов, рекомендаций и обниманий он
повел их
в гостиную.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног
в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого
вели под руки; бабушку также
вели сначала, но скоро посадили
в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись
в землю.
Прасковья Ивановна взяла за руки моего отца и мать и
повела их
в залу, где ожидало нас множество гостей, съехавшихся к празднику.
У нас
в доме была огромная
зала, из которой две двери
вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них выходили
в длинные сени, служившие коридором;
в одной из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его вещи: письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч.
Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже и не замечала этого.
В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по
зале, желая перед сестрой показать, что он даже не
в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения
повестей.
—
Вели собраться хору и зажги
в зале и гостиной свечи.
В зале они увидели параднейшим образом накрытый стол с чаем и легким ужином. Это все устроила та же Катишь: она
велела ключнице вынуть серебро, лучший чайный сервиз, прийти прислуживать генеральше всей, какая только была
в Воздвиженском, комнатной прислуге.
В освещенную
залу генеральши, где уж было несколько человек гостей, Петр Михайлыч вошел,
ведя дочь под руку.
Адуев не совсем покойно вошел
в залу. Что за граф? Как с ним
вести себя? каков он
в обращении? горд? небрежен? Вошел. Граф первый встал и вежливо поклонился. Александр отвечал принужденным и неловким поклоном. Хозяйка представила их друг другу. Граф почему-то не нравился ему; а он был прекрасный мужчина: высокий, стройный блондин, с большими выразительными глазами, с приятной улыбкой.
В манерах простота, изящество, какая-то мягкость. Он, кажется, расположил бы к себе всякого, но Адуева не расположил.
Александр трепетал. Он поднял голову и поглядел сквозь слезы через плечо соседа. Худощавый немец, согнувшись над своим инструментом, стоял перед толпой и могущественно
повелевал ею. Он кончил и равнодушно отер платком руки и лоб.
В зале раздался рев и страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся
в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения
велит тотчас же вделать
в стену своей белой
залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом
в первый раз простился с русскою публикой
в лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то есть всего только пять часов спустя после того, как будет прочитано «Merci».
Далее Аггей Никитич не
в состоянии был подслушивать. Он, осторожно поднявшись с кресла, вышел из боскетной и нашел, наконец,
залу, где, поспешно подойдя к инвалидному поручику и проговорив ему: «Мне нужно сказать вам два слова!», — взял его под руку и
повел в бильярдную,
в которой на этот раз не было ни души.
Прибыв
в губернский город, он первое, что послал за приходскими священниками с просьбою служить должные панихиды по покойнике, потом строго разбранил старших из прислуги, почему они прежде этого не сделали,
велев им вместе с тем безвыходно торчать
в зале и молиться за упокой души барина.
В станционном
зале мы нашли многочисленную компанию, которая ела, пила и
вела шумную беседу. По объяснению буфетчика, компанию составляли представители весьегонской интеллигенции, которые устроили кому-то проводы. Не успели мы проглотить по рюмке водки, как начались тосты. Застучали стулья, пирующие встали, и один из них звонко и торжественно провозгласил...
Протопопица показала на это мужу, но прежде чем протопоп успел встать с своего места, дверь передней с шумом распахнулась, и
в залу протоиерейского дома предстал Ахилла, непосредственно
ведя за собой за ухо раскрасневшегося и переконфуженного Данилку.
То он воображает себе, что стоит перед рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я сам
поведу вас на них?» — и этою речью приводит всех
в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных гостей обязательство
в том, что они никогда ничего против него злоумышлять не будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры, влетает во главе эскадрона
в залу…
Впрочем, рассуждая глубже, можно заметить, что это так и должно быть; вне дома, то есть на конюшне и на гумне, Карп Кондратьич
вел войну, был полководцем и наносил врагу наибольшее число ударов; врагами его, разумеется, являлись непокорные крамольники — лень, несовершенная преданность его интересам, несовершенное посвящение себя четверке гнедых и другие преступления;
в зале своей, напротив, Карп Кондратьич находил рыхлые объятия верной супруги и милое чело дочери для поцелуя; он снимал с себя тяжелый панцирь помещичьих забот и становился не то чтобы добрым человеком, а добрым Карпом Кондратьичем.
Знаете, наша должность медика
ведет нас не
в гостиную, не
в залу, а
в кабинет да
в спальню.
Мать решила, что это прекрасно и, взяв с хозяина слово, что он
в залу уже никого, кроме нас, не пустит,
велела подать самовар. Последнее распоряжение матушки тотчас же вызвало со стороны Бориса осторожное, шепотом выраженное замечание, что, мол, этак, не спросивши наперед цены, на постоялом дворе ничего спрашивать невозможно.
Прихожу,
велел о себе доложить и ожидаю
в зале. Выходит хозяин, молодой человек, высокий, румяный, пухлый, с кадычком и очень тяжелым взглядом сверху вниз.
Жду и наблюдаю из
залы, как мальчишка-лакейчонок
в передней читает старому лакею газету «
Весть», и оба ею очень довольны.
— Никак нет-с, — отвечает, — они после послеобеденного вставанья на диване
в кабинете лежат, дыню кушают.
Велел доложить, а сам вступаю
в залу.
Костоправ вышел, осмотрев ногу графа, и, выйдя
в зал, чтобы
велеть подать себе таз с взбитою мыльною пеной, объявил княгине, что у больного просто небольшой вывих и что он может ходить через неделю.
— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и
повел Елену через
залу, где ей невольно бросились
в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына
в жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку
в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
В переднюю вошли несколько замаскированных людей; это были знакомые нам разбойник, кучер и капуцины. Горничная как бы от испугу вскрикнула и затем, убежав
в кухню, спряталась там. Разбойник
повел своих товарищей хорошо, как видно, знакомым ему путем. Они вошли сначала
в залу, а потом через маленькую дверь прямо очутились
в спальной.
— Ну, так
вели ее просить
в залу и давай мне поскорей одеться! — затараторил Николя.
Далее
залы княгиня не
повела гостей своих и просила их усесться тут же, а сама начала прислушиваться, что делается
в кабинете. Вдруг князь громко крикнул лакея. Тот на этот зов проворно пробежал к нему через
залу. Князь что-то такое приказал ему. Лакей затем вышел из кабинета.
Кучумов (с сердцем). Ничего нет удивительного! Будто уж я и не могу выиграть! Заезжаю я вчера
в купеческий клуб, прошел раза два по
залам, посмотрел карточку кушанья,
велел приготовить себе устриц…
Янсутский и Офонькин были тоже
в зале и
вели себя омерзительно.
Так точно думал и Истомин. Самодовольный, как дьявол, только что заманивший странника с торной дороги
в пучину, под мельничные колеса, художник стоял, небрежно опершись руками о притолки
в дверях, которые
вели в магазин из
залы, и с фамильярностью самого близкого, семейного человека проговорил вошедшей Софье Карловне...