Неточные совпадения
Дуня поняла ее, схватила ключ, бросилась к дверям, быстро отомкнула их и вырвалась из
комнаты. Чрез минуту, как безумная, не помня себя, выбежала она на канаву и
побежала по направлению к — му мосту.
Евфросинья Потаповна. Да коли вам что не
по себе, так пожалуйте ко мне в
комнату, а то придут мужчины, накурят так, что не продохнешь. Что я стою-то!
Бежать мне серебро сосчитать да запереть, нынче народ без креста.
Приятелей наших встретили в передней два рослые лакея в ливрее; один из них тотчас
побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек в черном фраке, немедленно явился и направил гостей
по устланной коврами лестнице в особую
комнату, где уже стояли две кровати со всеми принадлежностями туалета. В доме, видимо, царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно в министерских приемных.
Он взял фуражку и
побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни в ее
комнате, ни в старом доме, ни в поле не видать ее, ни в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели
по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо
бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Князь проснулся примерно через час
по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас
побежал к нему; застал же его сидящим на кровати, в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой
комнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
Я выскочил из-за стола, гляжу, он
бежит по коридору прямо в мою
комнату; в руках у него гром и молния, а около него распространяется облако смрадного дыма.
— Нет, Lise, этак лучше, что я не
побежал, — сказал Алеша, встал со стула и озабоченно прошелся
по комнате.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он
по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало,
бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Жюли ущипнула Верочку, вскочила,
побежала, Верочка за нею: беготня
по комнатам, прыганье
по стульям; Лопухов сидел и смеялся.
Она увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в
комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику,
побежала опять в
комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла
по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя
бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной
комнаты,
бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила
по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро
побежала с ним в
комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою
комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она
побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только на другой день Петр лежал в своей
комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным лицом,
по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался
бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не глядел на сестру.
Девочки
побежали тотчас в сад, а Марья Дмитриевна томно прошлась
по комнатам и томно все похвалила.
— Все это так и есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела
бежать в одной рубашке
по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад в
комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и было.
Только что St.-Jérôme, сказав мне, чтобы я шел в свою
комнату, спустился вниз, — я, не отдавая себе отчета в том, что я делаю,
побежал по большой лестнице, ведущей на улицу.
— Нет, даже легко!.. Легко даже! — воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить
по комнате. — Переносить долее то, что я переносил до сих пор, я не могу!.. Одна глупость моего положения может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой,
бегу сюда каждый день — и зачем? Чтобы видеть вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.
Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его
по щеке. Он хотел было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился
бежать, схватив сначала со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел. Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил в кухне, на столе… Вбежав опять в
комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая билась и рвалась у него из рук, как в припадке. Долго мы не могли успокоить ее; наконец нам удалось уложить ее в постель; она была как в горячечном бреду.
Не прощаясь, не оглядываясь — я кинулся вон из
комнаты. Кое-как прикалывая бляху на
бегу, через ступени —
по запасной лестнице (боялся — кого-нибудь встречу в лифте) — выскочил на пустой проспект.
Сейчас
побежал в присутственное место. Стал посредине
комнаты и хочет вред сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит глазами, губами шевелит — больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом всех испугал, что разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком
по столу, расколол его и убежал.
Прежде всего
побежал в присутственное место. Встал посреди
комнаты и хочет вред сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит глаза, шевелит губами — больше ничего. Однако ж так он этим одним всех испугал, что от одного его вида нерассудительного разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком
по столу, разбил его и сам убежал.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в
комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а
по холмам, в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать,
бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Хозяин вошел в
комнату вместе с женой и дочерью. Он выслушал, слегка качаясь, приказание Инсарова, взвалил чемодан к себе на плечи и быстро
побежал вниз
по лестнице, стуча сапогами.
Долинский хотел отойти от окна и вдруг страшно вздрогнул, и
по телу его
побежали мурашки. В
комнате покойной Доры тихо и отчетливо перевернулась страница.
Арина Пантелеймоновна. Ах, мать моя,
беги скорей одеваться! (Мечется
по комнате.)
— Вспыльчивый мельник, ухватя свою шляпу и трость с серебряным набалдашником, бросился, как бешеный, вон из
комнаты, зацепил за что-то ногою, скатился кубарем с лестницы и через минуту
бежал уж
по тропинке, крича во все горло: — Я поговорю с ним — саперлот!.. [черт возьми!.. (нем.)]
Лизавета Ивановна ее не слушала. Возвратясь домой, она
побежала в свою
комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было не запечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна.
Уныло бродил я
по комнатам и от времени до времени посматривал в окно, словно желая удостовериться: все ли стоит на старом месте и не
бежало ли к Разуваеву?
В самой отдаленной и даже темной
комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который,
по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это от него и от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова
бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только уехать к отцу.
На конце отъезда, когда домине Галушкинский,
по обычаю, управлялся с другою тарелкою борщу, вдруг… как обваренный, кидает ложку, схватывается за живот, вскакивает со стула и
бежит… формально
бежит из
комнаты…
Анне Акимовне вдруг стало стыдно, что у нее горят щеки и что на нее все смотрят, она смешала на столе карты и
побежала из
комнаты, и когда
бежала по лестнице и потом пришла наверх и села в гостиной у рояля, из нижнего этажа доносился гул, будто море шумело; вероятно, говорили про нее и про Пименова и, быть может, пользуясь ее отсутствием, Жужелица обижала Варварушку и уж, конечно, не стеснялась в выражениях.
Бегу я будто
по комнате, и много, много этих
комнат впереди, и все они заперты…
И когда наступила ночь, Егор Тимофеевич никак не мог уснуть: ворочался, кряхтел и наконец снова оделся и пошел поглядеть на покойника. В длинном коридоре горела одна лампочка и было темновато, а в
комнате, где стоял гроб, горели три толстые восковые свечи, и еще одна, четвертая, тоненькая, была прикреплена к псалтырю, который читала молоденькая монашенка. Было очень светло, пахло ладаном, и от вошедшего Егора Тимофеевича
по дощатым стенам
побежало в разные стороны несколько прозрачных, легких теней.
Становится неприятно, мысли разбиваются и
бегут; и резко, по-губернаторски, дернув левым погоном, он отходит от окна и снова меряет
комнату.
Степан Петрович, прогуливаясь
по комнате, подходил к ним, вслушивался в речи Вязовнина, бормотал: «Брау, брау!» — и время так и
бежало…
Только Колибри
бежит всё вперед
по комнатам, и косы ее волочатся за нею
по полу, и никак она не хочет обернуться, и всё меньше она становится, всё меньше…
— Черт!.. Дьявол!.. Издохнуть бы ему! — неистово вскрикнул Онисим Самойлыч, хватив изо всей мочи кулаком
по столу. Схватив картуз и надев его в
комнате, кивнул головой Веденееву и вон
побежал.
Работница
побежала, сдав опять своего ребенка Филетеру Ивановичу, и через несколько минут доставила вино и водку. Форов выпил водки и начал ходить
по комнате.
Колпаков не стеснялся ни подруг Паши, ни почтальонов, но на всякий случай взял в охапку свое платье и пошел в смежную
комнату, а Паша
побежала отворять дверь. К ее великому удивлению, на пороге стоял не почтальон и не подруга, а какая-то незнакомая женщина, молодая, красивая, благородно одетая и,
по всем видимостям, из порядочных.
Александр Васильевич сделался серьезен и
по окончании делового разговора, выйдя из кабинета,
побежал вприпрыжку
по комнате, напевая...
— Барин молодой проснулись!
Бежать одевать их надо… Ахти беда, поднимет дым коромыслом… Опять в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, a потом к девяти часам, глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь пройти в вашу
комнату, барышня. Вот отсюда
по коридору третья дверь на право. A я
бегу!
О. Иоанн не заставил себя долго ждать. Через несколько дней после отправки письма, к подъезду княжеского дома подъехала карета,
по следам которой
бежала толпа народа, и из нее вышел о. Иоанн. Благословляя
по обе стороны собравшуюся у подъезда толпу, он прошел в швейцарскую и приказал доложить о себе княгине. Она приняла его в
комнате, смежной со спальней больного.
По приезде Бирона домой Липман имел еще дух доложить своему патрону, что исполнительный Гроснот найден в своей
комнате застреленным, вероятно вследствие
побега конюхов, обливавших Горденку. Обратить свой гнев на Липмана было опасно, и потому решились временщик и клеврет его стараться отыскать тайных производителей этого дела и устремить всю коварную политику свою на исполнение прежде начертанных планов. Лучших, более действительных, нельзя было и придумать.
Не прошло и десяти минут, как молодая девушка выбежала из толпы, как обожженная, и бросилась
бежать по анфиладам
комнат наверх.
Княжна Людмила спаслась каким-то чудом.
По всей вероятности, она услыхала шум в соседней
комнате, встала с постели, приотворив дверь и увидав отвратительную и ужасную картину, выскочила в открытое окно в сад, бросилась
бежать куда глаза глядят и упала в изнеможении в кустах и лишилась чувств.
Соня выскочила из кареты и
побежала к графине. Графиня уже одетая
по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила но гостиной, ожидая домашних с тем, чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в
комнате.
Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней
комнаты послышался
бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в
комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась
по середине
комнаты.