Неточные совпадения
В первом письме Марья Николаевна
писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять в нищете, но ничего не просит, не желает, а что только убивает ее
мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости
своего здоровья, и просила брата следить за ним.
Письмо начиналось очень решительно, именно так: «Нет, я должна к тебе
писать!» Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами; эта истина скреплена была несколькими точками, занявшими почти полстроки; потом следовало несколько
мыслей, весьма замечательных по
своей справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: «Что жизнь наша?
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал
свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив
свои заметки, он красиво, рондом,
написал на первом их листе...
«Ночью
писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить
мысль, душу
свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать
свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все
писать, все
писать, как колесо, как машина:
пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все
пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная
мысль —
писать роман. И я хочу теперь посвятить все
свое время на это.
Идет ли она по дорожке сада, а он сидит у себя за занавеской и
пишет, ему бы сидеть, не поднимать головы и
писать; а он, при
своем желании до боли не показать, что замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой, поднимет уголок занавески и следит, как она идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее
мысль. А она уж, конечно, заметит, что уголок занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
Измученные, мы воротились домой. Было еще рано, я ушел в
свою комнату и сел
писать письма. Невозможно: мною овладело утомление; меня гнело; перо падало из рук;
мысли не связывались одни с другими; я засыпал над бумагой и поневоле последовал полуденному обычаю: лег и заснул крепко до обеда.
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от имени сектантов государю. Богатырев
своим крупным, решительным почерком
писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему пришла
мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
В статьях этих я жил вместе с войной и
писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность
своих живых реакций. Но сейчас к
мыслям моим о судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали от разрыва с великим прошлым моей родины.
Несмотря на скрытность моего характера, я ни сознательно, ни бессознательно не задавался целью скрывать себя в
своей мысли и
писать обратное тому, что я есть в
своей глубине.
В конце XIX и начале XX века считали огромным достижением в познании человека, в понимании писателей и разгадки написанных ими книг, когда открыли, что человек может скрывать себя в
своей мысли и
писать обратное тому, что он в действительности есть.
У меня была непреодолимая потребность осуществить
свое призвание в мире,
писать, отпечатлеть
свою мысль в мире.
Это не значит согласовать
свою мысль и
свое поведение с директивами советского посольства, думать и
писать с постоянной оглядкой на него.
Я
мыслю и
пишу афористически и стараюсь находить формулировки для
своих интуиций.
Я много думал всю мою жизнь о проблеме свободы и дважды
написал философию свободы, стараясь усовершенствовать
свою мысль.
Уже в конце восьмидесятых годов он появился в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того,
писал в «Русской
мысли». В Москве ему жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал в Москву, останавливаясь у друзей. В редакции, кроме самых близких людей, мало кто знал его прошлое, но с друзьями он делился
своими воспоминаниями.
Я уже
написал туда и изложил
свои мысли…
Меня удивил твой вопрос о Барятинском и Швейковском. И тот и другой давно не существуют. Один кончил жизнь
свою в Тобольске, а другой — в Кургане. Вообще мы не на шутку заселяем сибирские кладбища. Редкий год, чтоб не было свежих могил. Странно, что ты не знал об их смерти. Когда я
писал к тебе, мне и не пришло в
мысль обратиться к некрологии, которая, впрочем, в нашем кругу начинает заменять историю…
Пишет она письмо к
своему батюшке родимому и сестрицам
своим любезныим: «Не плачьте обо мне, не горюйте, я живу во дворце у зверя лесного, чуда морского, как королевишна; самого его не вижу и не слышу, а
пишет он ко мне на стене беломраморной словесами огненными, и знает он все, что у меня на
мысли, и тое ж минутою все исполняет, и не хочет он называться господином моим, а меня называет госпожою
своей».
И вспало ей на
мысли написать письмо к
своему родителю и дать ему о себе весточку.
Она в самом деле любила Клеопатру Петровну больше всех подруг
своих. После той размолвки с нею, о которой когда-то Катишь
писала Вихрову, она сама, первая, пришла к ней и попросила у ней прощения. В Горохове их ожидала уже вырытая могила; опустили туда гроб, священники отслужили панихиду — и Вихров с Катишь поехали назад домой. Всю дорогу они, исполненные
своих собственных
мыслей, молчали, и только при самом конце их пути Катишь заговорила...
Герой мой тоже возвратился в
свою комнату и, томимый различными
мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал
писать письмо к Мари, — обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
— Слушаю-с! — отвечал Иван и, будучи все-таки очень доволен милостями барина, решился в
мыслях еще усерднее служить ему, и когда они возвратились домой, Вихров, по обыкновению, сел в кабинете
писать свой роман, а Иван уселся в лакейской и старательнейшим образом принялся приводить в порядок разные охотничьи принадлежности: протер и прочистил ружья, зарядил их, стал потом починивать патронташ.
С Фатеевой у Павла шла беспрерывная переписка: она
писала ему письма, дышащие страстью и нежностью; описывала ему все
свои малейшие ощущения, порождаемые постоянною
мыслью об нем, и ко всему этому прибавляла, что она больше всего хлопочет теперь как-нибудь внушить мужу
мысль отпустить ее в Москву. Павел с неописанным и бешеным восторгом ждал этой минуты…
С самодовольством вычитывал генерал из газет загадочные, но захватывающие дух известия, и торжествующе улыбался при
мысли, что все это он предвидел и предрекал еще в то время, когда
писал свой проект"но ежели".
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на
мысль пойти к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время ходил в волнении по комнате, но потом сел к письменному столу и начал
писать. Ей сделалось совестно
своей нескромности, и она убежала.
Через полгода он уже занимает хороший пост и
пишет циркуляры, в которых напоминает, истолковывает
свою мысль и побуждает. В то же время он — член английского клуба, который и посещает почти каждый вечер. Ведет среднюю игру, по преимуществу же беседует с наезжими добровольцами о том, que tout est a recommencer, но момент еще не наступил.
— Что мне до публики? Я хлопотал о себе, я приписывал бы
свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с
мыслью, что
писать не нужно, и сам бы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я, узнавши все, упал духом?..
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась в изложении
своих мыслей и начала
писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что
написала, а потому, разорвав с досадой
свое сочинение, сказала потом Тулузову...
Но всему же, наконец, бывает предел на свете: Сверстову, более чем когда-либо рассорившемуся на последнем следствии с исправником и становым, точно свыше ниспосланная, пришла в голову
мысль написать своему другу Марфину письмо с просьбой спасти его от казенной службы, что он, как мы видели, и исполнил, и пока его послание довольно медленно проходило тысячеверстное пространство, Егор Егорыч, пожалуй, еще более страдал, чем ученик его.
Стыд начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили глазам
своим.
Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили, была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи
пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.
— Вот что, Дыма, — сказал Матвей, отрываясь от
своих горьких
мыслей. — Надо поскорее
писать письмо Осипу. Он здесь уже
свой человек, — пусть же советует, как сыскать сестру, если она еще не приехала к нему, и что нам теперь делать с собою.
Осторожно, словно боясь порвать полосу
своих новых
мыслей, он сел за стол и начал
писать, — теперь он знал, кто прочитает его записки.
Написав эти строки, он поглядел на них, прищурясь, с тоскою чувствуя, что слова, как всегда, укоротили, обесцветили
мысли, мучившие его, и задумался о тайном смысле слов, порою неожиданно открывавших пред ним
свои ёмкие души и странные связи
свои друг с другом.
— Нет, это не то! я вижу, что вы меня не понимаете! Вы исполняете
свои обязанности, а публицист должен исполнять
свои! В Петербурге это ведется так: чиновники
пишут свое, публицисты —
свое. Если начальник желает распорядиться келейно, то приказывает чиновнику; ежели он желает выразить
свою мысль в приличной форме, то призывает публициста! Вы меня поняли?
У хозяев был сговор. Лукашка приехал в станицу, но не зашел к Оленину. И Оленин не пошел на сговор по приглашению хорунжего. Ему было грустно, как не было еще ни разу с тех пор, как он поселился в станице. Он видел, как Лукашка, нарядный, с матерью прошел перед вечером к хозяевам, и его мучила
мысль: за что Лукашка так холоден к нему? Оленин заперся в
свою хату и стал
писать свой дневник.
Она, может быть, бежала бы в полк или не знаю куда, если б она была мужчиной; но девушкой она бежала в самое себя; она годы выносила
свое горе,
свои обиды,
свою праздность,
свои мысли; когда мало-помалу часть бродившего в ее душе стала оседать, когда не было удовлетворения естественной, сильной потребности высказаться кому-нибудь, — она схватила перо, она стала
писать, то есть высказывать, так сказать, самой себе занимавшее ее и тем облегчить
свою душу.
Он вынул из кармана тетрадку и подал ее брату. Статья называлась так: «Русская душа»; написана она была скучно, бесцветным слогом, каким
пишут обыкновенно неталантливые, втайне самолюбивые люди, и главная
мысль ее была такая: интеллигентный человек имеет право не верить в сверхъестественное, но он обязан скрывать это
свое неверие, чтобы не производить соблазна и не колебать в людях веры; без веры нет идеализма, а идеализму предопределено спасти Европу и указать человечеству настоящий путь.
И что же! не успели мы оглянуться, как он уж окунулся или, виноват — пристроился. Сначала примостился бочком, а потом сел и поехал. А теперь и совсем в разврат впал, так что от прежней елейной симпатичности ничего, кроме греческих спряжений, не осталось. Благородные
мысли потускнели, возвышенные чувства потухли, а об общем благе и речи нет. И
мыслит, и чувствует, и
пишет — точно весь
свой век в Охотном ряду патокой с имбирем торговал!
Больше я не
написал ни одного слова.
Мыслей было много в голове, но все они расплывались и не укладывались в строки. Не окончив письма, я подписал
свое звание, имя и фамилию и пошел в кабинет. Было темно. Я нащупал стол и положил письмо. Должно быть, в потемках я натыкался на мебель и производил шум.
Он кончил
писать и встал. У меня еще оставалось время. Я торопил себя и сжимал кулаки, стараясь выдавить из
своей души хотя каплю прежней ненависти; я вспоминал, каким страстным, упрямым и неутомимым врагом я был еще так недавно… Но трудно зажечь спичку о рыхлый камень. Старое грустное лицо и холодный блеск звезд вызывали во мне только мелкие, дешевые и ненужные
мысли о бренности всего земного, о скорой смерти…
Этот превосходный художник тогда был в большой моде и горячее чем когда-нибудь преследовал
свою мысль для полного выражения жизни в портретах
писать их с такою законченностью, чтобы в тщательной отделке совсем скрывать движения кисти и сливать колера красок в неуловимые переходы.
Никто теперь так не
пишет, никто так не
мыслит, и уж, конечно, никто не переписывает
своих"Маланий"набело и не переплетает их!
Долгов, разумеется, по
своей непривычке
писать, не изложил печатно ни одной
мысли; но граф Хвостиков начал наполнять
своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не
написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их
мыслями и, чтобы оправдать
свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
Несмотря на то что я уже немало прочитал книг, любил читать стихи и сам начинал
писать их, — говорил я «
своими словами». Я чувствовал, что они тяжелы, резки, но мне казалось, что только ими я могу выразить глубочайшую путаницу моих
мыслей. А иногда я грубил нарочито, из протеста против чего-то чуждого мне и раздражавшего меня.
Павел
написал и тот же час отправил это письмо к себе на дом. Бешметев еще часа два сидел у тестя. Допили всю бутылку. В припадке нежности Павел дал слово Владимиру Андреичу отказаться от
своей мысли о профессорстве и завтра же начать приискивать себе должность. Возвратившийся слуга донес, что Перепетуя Петровна по получении письма тотчас же уехала.
Она указывала Русским Авторам новые предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта;
писала для юных Отраслей Августейшего Дому
Своего нравоучительные повести; но всего более, чувствуя важность отечественной Истории (и предчувствуя, что сия История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!), занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими
мыслями, и драгоценные труды
Свои для Публики издавала.
В ответ на это Стародум, со
своей стороны, тоже восхваляет «век, в котором честный человек может
мысль свою сказать безбоязненно». Между прочим, он
пишет (Сочинения Фонвизина, стр. 545–548...
Я
писал «Историю железных дорог»; нужно было прочесть множество русских и иностранных книг, брошюр, журнальных статей, нужно было щёлкать на счетах, перелистывать логарифмы, думать и
писать, потом опять читать, щёлкать и думать; но едва я брался за книгу или начинал думать, как
мысли мои путались, глаза жмурились, я со вздохом вставал из-за стола и начинал ходить по большим комнатам
своего пустынного деревенского дома.