Легкомыслие

Ринат Валиуллин, 2017

Легко ли сыграть роль любовницы на театральной сцене, если репетировать ее придется в личной жизни? И стоит ли так драматизировать, когда на кону мечта, а спектакль на каких-то пару актов? Новый роман Рината Валиуллина – своеобразная матрешка, где одна история скрывается в другой, одна тема порождает множество, задевает за живое многих – роковых или легкомысленных, многообещающих или пустых. Смешивая настолько разные ингредиенты в одном блюде: природу любви и муки творчества, испанскую корриду и закулисную возню, грусть психоанализа и радость любопытства, – автор лукаво подает его под названием «Легкомыслие».

Клубок из сюжетных линий прежде чем образовать узор распадается на узелки, которые всегда последовательны. Лишь иногда они нарушают порядок, чтобы доставить суть романа в нужное время в нужное сердце.

От Автора

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

В книге использованы рисунки автора — Ринат Валиуллин

© Валиуллин Р.Р., 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

###

Психо 1

Дождь капает, снег идет, время бежит. У Вселенной обычная утренняя зарядка. Мало того, что он постоянно сидел в ее голове, так иногда начинал бродить туда-сюда. Не было больше выхода, как налить ему бокал вина, чтобы он угомонился. В итоге вчера налила два. Благо, что сегодня суббота. Она встала с постели, потянулась, достала, достала всех.

* * *

Я шла по улице, дома останавливались, долго смотрели, потом отворачивались от меня и в конце концов отставали. Может, походка выдавала, что я немного волновалась, ища поддержки, вглядывалась в небо. У неба были серые глаза, и это успокаивало.

— Добрый день, — сказала она в самые жабры домофона. — Мне нужен доктор Аурта.

— Добрый день. Вы по какому вопросу?

— По щепетильному.

— По щепетильному? — переспросили жабры поставленным мужским голосом.

— То есть мне нужна консультация. Я вам звонила две недели назад, может, помните?

— Хорошо, заходите, — засвистел доброжелательно вход, будто зеленый на пешеходном переходе дал добро. «Не помнит», — отметила про себя девушка. Потянула тяжелую дверь за ручку.

— От себя, — помог ей тот же голос. Теперь уже дверь схватилась за ее ручку и потянула на себя.

Я провалилась в подъезд, дверь за спиной закрылась, и оставила на пороге всякие сомнения. Внутри дома было тихо, пахло сталинизмом, за стеклом сидела бабушка в очках и что-то плела, то ли сплетни, то ли интриги. Увидев меня, она еще сильнее прижалась губами к телефону и встала, в это время сдвинулся с места лифт. Показалось даже, что между лифтом и ее посадкой есть какая-то связь. Тяжелый, древний, он надвигался на первый этаж. Бабушка поправила стеклянные глаза и, ничего не сказав, села дальше плести свои кружева. Лифт сразу же остановился. «Прямая связь». Я поднялась по каменным ступеням. Лифт открылся, навстречу вышла та же самая бабка: «Вы к кому?» — «К доктору Аурта». — «Это второй этаж. Пешком вам будет ближе», — захлопнула она по-хозяйски его дверь. «Надо же? А пока молчала, была бабушкой». Ступени подняли меня на второй. Я остановилась напротив выдающейся двери под номером двадцать два, обитой черной кожей, и решительно позвонила. Через минуту замок тяжело захрустел суставами и открыл вид на мужчину в джинсах, рубашке и тапочках. «Неужели это доктор?»

— Проходите, — успокоил он девушку одним только словом. — Администратор сегодня ушла раньше, сам в роли портье.

— Мне кажется, одну из них я встретила, когда заходила в лифт.

— Вы про этих двух милых сестричек?

— Сестрички?

— Старушки тоже бывают близнецами. Я, когда в первый раз их увидел, думал, что у меня раздвоение сознания. Потом привык. Им 180 на двоих.

— Солидно, — начала осваивать обстановку девушка. Тяжелая массивная мебель провожала ее из гардероба, где она оставила свое пальто, в кабинет, стены которого были из шкафов с книгами, последние теснились в очереди за стеклом с одним желанием: «Отдамся в добрые руки». Стены из кирпича, стены из букв, я — стена, доктор — стена, с той лишь разницей, что он уже открыл мне дверь, а мою? Я пришла за тем, чтобы он помог мне ее открыть.

— Присаживайтесь, — предложил психолог девушке место в большом кресле. Сам сел в другое, по диагонали, напротив. Хорошо, что стол остался сбоку и не мог нас разделять, иначе я непременно начала бы туда писать свои мысли. Дайте мне стол, и я найду, что туда написать.

Девушка играла в нерешительность. Было что-то нетронутое, несорванное в ее смуглом образе, будто пришла на съемки к Давиду Гамильтону, но не успела еще скинуть с себя теплое кремовое платье. Тот самый случай, когда образ еще не стал негативом.

— Садитесь, чувствуйте себя как у меня, — указал Герман на кресло, стоящее у стола.

Только теперь девушка как смогла украсила вискозным кремом кожаное кресло. Кресло показалось ей без удобств.

— Как вас зовут?

— Кто? — ляпнула внезапно девушка, исследуя кресло пятой точкой. В кресле было неудобно, не кресло, а чужая тарелка, из которой ее скоро психолог должен был съесть. Даже ее 42-й размер никак не мог найти себе места. Наконец, она закинула одну ногу на другую, колени встали одно на другое, как звенья в одной цепи. Теперь руки, не найдя им место, положила сверху на колени. Закрылась.

— Друзья.

— Друзья — Саня, Саша, родители — Шура.

— Очень приятно, Александра. Я — Герман Николаевич, для друзей — немец, для родителей — Гера.

— А почему немец? — стала она усиленно искать его во мне, будто хотела увидеть срочно подтверждения в виде каски, свастики, Rammstein, на худой конец элегантного акцента.

— Герман — Германия — немец.

— Логично.

— Вам что больше нравится?

— Герман… Николаевич, — добавила она после паузы, рассматривая доктора. «Странный какой-то». У Саши не было большого опыта общения с психологами. Но доктора Аурта она представляла другим. Взрослого, в теле, в очках, с бородкой. В этом не было ничего похожего. «По крайней мере спокойный, но добрый», — заключила она про себя.

— Можно просто Герман, для экономии слов.

— Хорошо, Герман. Шла к вам долгих две недели, — в собрании сочинений заинтересовали Шуру часы на стене.

— Разве это долго? Две недели — это всего две субботы.

— Вы все субботами меряете?

— Не я, все так живут.

— А для меня это вечность, — все еще не могла оторваться от часов Саша. Собственно это была рама от картины, в которую вставили цифры и стрелки. Оригинальности добавляло то, что рама была вытянутой, словно панорамный снимок… времени.

— Это потому что вы думали об этом постоянно.

— Это правда. И еще — о вашем слогане, он никак не выходил из головы:

«Выход всегда есть. Искренне ваша дверь».

— Неплохо, — удивленно натянул бровь как тетиву доктор, будто хотел стрельнуть взглядом на поражение.

— Вы сами это придумали? — увернулась от выстрела Саша.

— Нет, дверь.

— Вы смешной.

— Да, бывает, а вы… по какому вопросу? — снова попытался смутить пациентку доктор.

— Я тоже смешная, но вопрос сложный. Я даже не знаю, с чего начать, — на мгновение приоткрыла замок, но тут же снова захлопнула и вернула ладони на свое колено Александра. — А теперь он мне показался еще сложнее.

— Почему?

— Вы совсем не похожи на психолога.

— А на кого я похож?

— Самое большее на педиатра. Взгляд слишком добрый, хоть вы и пытаетесь быть серьезным. Прямо не удивлюсь, если вы мне сейчас дадите игрушку, чтобы я вела себя тихо. Чтобы не заплакала.

— Это можно, только накину жилетку, — сделал вид, что поднимается Герман.

— Давайте без спецодежды, — засмеялась пациентка.

— Чем серьезнее я отношусь к миру, тем несерьезнее к себе. Игрушек, правда, нет. Могу дать четки, взял он их со стола и показал Саше.

— Что с ними делать?

— Перебирать.

— Боюсь, это будет перебор. Если я начну перебирать все свои проблемы, у меня денег не хватит на следующий визит.

Смуглая кожа, темные волосы, широкие плечи, худые впадины над ключицами и едва уловимый аромат симпатии. Лицо, да, пожалуй, что лицо. Что-то с ним было не так, большие томные глаза. Два черных солнца садилась в белые моря. Глаза внушали доверие, встретить которое — большая редкость сегодня.

— Так что вас ко мне привело?

— Я изменяю мужу.

— Хо-ро-шо, — растянул Герман «только начнешь доверять человеку».

В кабинете повисла пауза, в которую уместилась целая сцена. Герман представил, как Шура возвращается домой.

Капоте

Впервые Тино увидел ее на День города, когда она, маленькая принцесса, проехала рядом с его носом по центральной улице. Он сидел на плечах отца, которого теснила толпа зрителей на тротуаре, она — в открытой карете, с розовым бантом улыбалась прямо в него. Эта роза проткнула его душу, с первого взгляда взяла и превратилась в куст приятных воспоминаний и приятных грез. После этого он постоянно искал встречи с ней, будь то День города, Рождество или другой праздник, высматривал в полисаднике знати свою розу. Лишь через несколько лет, когда отец взял его на корриду, Тино нашел ее в бинокль в ложе для почетных гостей. Она выросла, расцвела, только роза уже на плече и красного цвета.

— Кого ты там высматриваешь?

— Это дочь герцога? — передал бинокль отцу и указал на трибуну напротив, щурясь от солнца, которое в этот день палило как никогда, как никогда в лицо, потому что трибуны в тени стоили бешеных денег.

— Их там две. Виктория и Хуана.

— Вторая некрасивая.

— Это Хуана.

— Вырасту — женюсь на Виктории.

Отец ничего не ответил, только усмехнулся и пригладил рукой свои черные усы. Он всегда так делал, когда хотел ответить что-нибудь дерзкое, будто успокаивал свои губы, чтобы те не ляпнули лишнего.

— Я знаю, все принцессы влюбляются в тореадоров.

— Ты же собирался быть музыкантом?

— Сам всегда говоришь, одно другому не помеха, — повторил он любимую отцовскую присказку.

— Даже не думай. Да и поздно тебе уже.

— Почему поздно? Пако из соседнего двора ходит в такую школу. Правда, пока вместо быков у них там тачки с рогами. Видел?

Отец кивнул в знак согласия: «Не будь дураком», — взлохматил он челку Тино и улыбнулся.

Сын снова взял бинокль у отца и стал рассматривать ворота, из которых должен был выскочить бык.

— Мы всегда будем на солнце, они в тени, под покровительством больших денег, — продолжал отец перечислять аргументы неравных сословий. — Нам до них, как до Луны на осле.

— Правда, что тореодоры все миллионеры? И денег у них куры не клюют?

— Клюют, еще как клюют. Заведется такая цыпочка, — махнул рукой на девочек из ложи отец, — и все может выклевать, особенно глаза. Сколько я их знал, молодых, талантливых, ослепших от любви. Хотя бы Хосе Мерчер, какой был матадор, связался с одной цыпой, все на нее тратил. Как он дрался! Все ради нее. А когда бык разорвал ему рогами грудь, дамочка вдруг исчезла, нашла себе другого лопуха. Хосе тогда еле выжил, а карьера коту под хвост.

— Все ради нее, — повторил Тино. — Кажется, я влип.

— Что ты говоришь?

— Ничего. Так обычно говорит дядя Пако. Так сколько они зарабатывают?

— Откуда мне знать, одно знаю, что зарабатывают лишь самые именитые из них. Остальным матадорам хватает только на то, чтобы залечивать раны после боев. Еще и со всей своей командой надо поделиться.

«А тебе, отец, разве самому не хотелось когда-то рискнуть, вырваться, стать не тем, кем получилось, а тем, кем хочется». Пекарня, которая досталась ему в наследство от его отца, а тому от деда, где вставать надо в 4 утра, чтобы идти к печке, закладывать хлеб, а вечером допоздна месить тесто на следующий день. И так каждый день, без праздников и выходных, хлеб без зрелищ. О чем ты думаешь, отец, когда месишь свой хлеб? Твои движения похожи на то, что ты все еще убиваешь свою мечту. Она не хочет умирать, ты ее в печь, но и этим ее не убить. Ты раздаешь ее по кусочку всем, кто покупает твой хлеб. Возможно, поэтому он такой вкусный. Но и этим мечту не уничтожить. Снова и снова она поднимается ни свет ни заря вместе с тобой, вместе с тестом, чтобы быть избитой твоими сильными руками. Мечты не горят, не умирают, они передаются по наследству».

«У них такие красивые плащи», — ушел в бинокль Тино и прошел по нему за деревянные кулисы, где готовились к представлению матадоры.

Психо 2

Герман представил, как она приходит домой, снимает с себя плащ или внимательный муж, открыв дверь, помогает ей раздеться. Одновременно вдыхая с ее шеи аромат духов и духов чужого мужчины, которого он не чувствует, даже не может допустить. Как он может допустить кого-то к своей жене? К своей верной супруге, с которой у него одна общая кожа. Что там кожа, общие части тел, которые так или иначе они дают друг другу в пользование, пока вместе укрываются одним чувством.

А что она? Она сама невинность. Только голос немного дрожит, хотя держится молодцом, держится за прямой позвоночник. Вид у нее счастливо усталый, как приходят с любимой работы. Она ни в чем ему не откажет. Сегодня она его кожаная софа.

Раздевшись, она вошла в ванную. Зеркало ничего не заметило. «Вот и хорошо». Саша ополоснула лицо и почувствовала, как муж засунул ей руку под бюстгальтер и взял грудь: — Спать, спать, спать, — сказала одна грудь другой. — Я не могу, у меня гость. И вообще, я не хочу спать — ответила вторая.

— Сейчас они подерутся, — прокомментировала диалог мужа Саша.

— Представляешь, две груди подерутся? Они могут, как ты думаешь?

— Если только я убегу от тебя, — спрятала лицо в полотенце Шура, будто в подушку, вспоминая, как несколько часов назад любовь била в ее колокола, пока звонарь, стоя сзади, впивался губами в шею и в спину.

— Куда? — не понял муж.

— Когда я бегала кросс в школе. Они дрались под футболкой.

Муж прижался к ней сзади. Она почувствовала, как он начал твердеть.

— Давай позже, после ужина. Я страшно голодная. Хорошо?

Психо 3

— Что хорошо?

— Не знаю, — улыбнулся доктор. — Хорошо, что пришли. Хорошо, что он не знает.

— Не знает, но догадывается, — опустила глаза Саша, изучая пальцами какую-то невидимую зацепку на платье.

— Но если вы ничего не говорили, то вряд ли. Мужчины слепы, пока женщина сама не расскажет, даже не рассчитывайте. Все подозрения — обычная ревность, она не имеет ничего общего с реальностью. Все люди ревнивы, но некоторых от этого плющит. Потом плющ по всему дому, ходишь и спотыкаешься.

— Если бы вы видели эти сцены.

— Уже вижу: «Мне много не надо, мне надо с собой».

— Ревность переполняет его и выплескивается, почти как у Маяковского: «Я для меня мало, и что-то из меня вырывается упрямо».

— Мне кажется, там было не о ревности.

— Ревность тоже чувство. Иное чувство рождается именно из ревности. Не знаю, было ли у вас такое? Знаете, когда в детстве влюбляешься в какого-нибудь музыканта или спортсмена, но сначала начинаешь интересоваться его личной жизнью, читать о нем, о его интрижках и только потом понимаешь, что ревнуешь его жутко, — оставила Саша в покое крем платья.

— Чего у меня только не было.

— Не было — это наше все. Есть к чему стремиться, — позволила себе пошутить Саша.

— Надеюсь, — улыбнулся ей в ответ Герман. — А с вами это давно? Это чувство.

— Если про ревность, то с детства, если про адюльтер, то как только предложили роль.

— То есть не чувство, а пока только предчувствие, — казалось, разговаривал сам с собой Герман.

— Я работаю сейчас над одним спектаклем, точнее сказать, хочу получить главную роль. В общем-то вопрос решенный. Есть только одно но. Вопрос чести.

— А с кем надо поделиться?

— С главным режиссером.

— Стать любовницей? — начал перебирать четки Герман. Будто это был стартер, который медленно начал крутить ремень ГРМ, запуская мыслительный процесс.

— Именно.

— Театр начинается с вешалки или искусство требует жертв?

— Нет, не то что бы он мне не нравится. Вообще для театра и кино — это вроде как само собой разумеющееся, если ты не звезда, а только хочешь ею стать.

«Электрики! Ходят тут и зажигают звезды», — отметил про себя режиссерскую работу Герман. «Мы говорим о мечте, подразумеваем карьеру, мы говорим о любви, подразумеваем койку, мы говорим о счастье, подразумеваем достаток. Потом понимаем, что все это подделка, китайская штамповка для массового потребителя. Настоящие мечты легкомысленней птиц, они могут вить гнезда прямо на звездах».

— Что вы подумали, простите, я не расслышала?

— Легкомыслие.

— Вы считаете это легкомыслием?

— В высшей степени.

«Было бы легкомыслием, пусти я его по первому половому признаку, войди он в меня и выйди. Это было бы легко, и мыслей потом никаких, только главная роль приятно оттопыривает карман», — молча дала лексический разбор слову Саша.

— Нет, я не дура какая-нибудь, что пришла к вам за свои деньги, чтобы вы мне отпустили грехи. В этом случае я пошла бы в церковь. Я не та, на кого похожа сейчас, спокойную, смирную. И сердце мое порой так несется, будто хочет выскочить из груди за кого-то другого и жить там отдельно.

— Сердце никогда не врет, но может заблуждаться. Давайте еще раз, по порядку. «На чем я остановился? Мечты вьют гнезда на звездах, да. Но приходит это поздно, если приходит. Потому что некогда. Получаешь высшее, потом еще одно, а потом любовь одним поворотом головы делает из тебя глупца».

Пятьдесят грамм коньяка, опрокинутые незадолго до пациента, никак не давали сосредоточиться Герману. Янтарный сок позолотил вегето-сосудистую систему, в ветвях которой запели райские птицы. Мозг размяк и уже не хотел умничать, он откинулся на гамак и стал раскачиваться, что-то напевая себе в извилины, будто рабочий день кончился и теперь ему ни в какую не хотелось иметь сверхурочных. Думать не хотелось. Тем временем коньяк развесил все свои звездочки в лабиринтах мыслей, и последние начали весело потирать ручки в предчувствии праздника — следующих пятидесяти грамм. В праздник небо должно быть звездным.

— Давайте.

— Шура, вы были когда-нибудь замужем?

— Иногда, — посмотрела она на свою правую руку, нашла там среди прочих пустой безымянный палец. Потом на пустой безымянный палец доктора. Безымянным без золота было свободно, так свободно, что даже немного одиноко.

— Что это значит — иногда?

— Иногда мне казалось, что я замужем, что он мой муж, что у нас будут дети. Такой детский сад разбит в голове каждой женщины. Мне нравилось, что когда он приходил, то всегда приносил что-нибудь с собой. В основном, праздник. Сначала театр, потом кино, под бесконечные разговоры о его избранности, таланте и признании, потом кино дома, сериалы с доставкой еды домой и снова разговоры о его гении и творческом кризисе. Все. Знакомство исчерпано, только пустой картон из-под «Карбонаре». Точнее сказать, знакомство осталось, любовь исчерпана.

— А в остальное время?

— Я чувствовала себя любовницей.

— Значит, опыт у вас уже есть, это хорошо.

— Будь мне хорошо, не пришла бы. Такое впечатление, что теперь я начала еще больше запутываться в себе.

— Просто вы с собой притащили целую труппу, — улыбнулся доктор. «Ничего, сейчас распутаем, расставим всех по ролям», — крутил в руках четки Герман, перебирая кости по кругу, будто костоправ, который искал слабый позвонок в ее позвоночнике.

— Вам не хотелось крикнуть ему: верни те годы, которые я истратил на тебя?

— Часто.

— У женщины всегда так, она, значит, тратит, а муж — возвращай. Хочется спросить: а чек есть?

— Вы смеетесь?

— Я нет. Вы проверяете меня на профнепригодность. А мне потом с этим жить.

— Нет, это мне потом с ним жить. Поэтому я и пришла. Знаете, что самое сложное в отношениях? Гнетущее ощущение, что чего-то не хватает.

«Самое трудное в отношениях — любить в восемь утра, когда опаздываешь на работу, обнимая в дверях жену, поглаживая рукой ее плечи, на самом деле мысленно уже сметая щеткой снег с автомобиля». «Я люблю тебя», — сказал он в очередной раз. Она вышла из очереди и не поверила. Вышла не сразу, лет пять назад.

Пасадобль

— Если хочешь знать, хорошие музыканты тоже не бедствуют, — будто ответил на его вопрос отец. — Некоторые рождаются в рубашке, а ты с гитарой. Гитарист от Бога. Она в твоих руках так душевно плачет. Многие хотели бы иметь такие же виртуозные пальцы, как у тебя. А здесь что? Будешь все время натыкаться на быка, как на тень собственной гордыни, на потеху публике.

Стоило только отцу сказать слово «музыка», как тут же включились фанфары. Музыканты возвестили о начале корриды. Застучали кастаньеты, затянулись трубы. Оркестр включил пасадобль. Все участники корриды вышли на сцену: первыми — верхом на конях выехали распорядители. Они поприветствовали президиум.

— Это президент корриды, рядом его помощники, — объяснил отец Тино, указывая на мужчину в ложе. Тот встал, кивнул головой и снова сел в гардероб других фраков.

Сын снова невольно нашел взглядом свою розу. Та внимательно, затаив дыхание, смотрела на парад. Тино заметил, как она приподнялась с кресла, когда на арену вышли главные герои корриды. Три матадора в роскошных костюмах, закутанные в изысканно расшитые плащи. Они сняли с головы свои каракулевые шапки с ушками и помахали ими сначала президиуму, затем остальным зрителям.

— Знаешь, сколько весит монтера? Около килограмма.

— Ага, — не слушал его сын. Он смотрел в бинокль, и ему хотелось оказаться там, на месте одного из матадоров, чтобы лично отправить воздушный поцелуй юной леди.

— Такой шапкой и убить можно. А костюмы, знаешь, какие они тяжелые?

— Представляю, — все еще не хотел возвращаться со сцены в зрительный зал Тино, чтобы занять свое место на каменных ступеньках среди публики.

— Шесть килограммов каждый, — в голосе отца свербило нетерпение и желание стать хоть на толику ближе к матадорам. — Представляю, как ему жарко. — Вот и пикадоры пошли. За ними бандерильерос, — продолжал комментировать происходящее он.

— А это кто? — наконец, возвращается на место сын.

— Мулы, на них будут увозить убитых быков.

Под звук бубенцов, улетающий вслед за тройкой мулов, матадоры скидывают плащи. Помощники ловко подхватывают их и меняют на плащи-капоте.

Психо 5

— А кто вам больше нравится, муж или режиссер? — смел уже весь снег со своего первого авто Герман. Это была восьмерка, мокрый асфальт, она, как любимая женщина, которая могла завестись с утра, а могла не заводиться из-за вчерашнего мороза, могла заглохнуть на ровном месте и долго играть в молчанку. То капризная, как принцесса, то простая как крестьянка, двухдверная: вход и выход, не считая багажника, полного скелетов.

— Трудный вопрос. Режиссера я знаю давно, еще с театрального училища, когда даже боялась мечтать оказаться в его театре. С мужем все сложнее, иногда мне кажется, что я вообще его не знаю. Чужой.

— Для семейной жизни нужна сила воли. Вы знаете, что это такое?

Саша замолчала, давая понять, что готова послушать определение. «Театр — это одна семья», — отозвалась в ней эхом фраза худрука. Это действительно была та еще семейка со своими пращурами и со своим многоуровневым потомством. Динозавры ходили медленно, говорили медленно, даже медленно смеялись, пытаясь сохранить школу, в которую ходили мы, их дети.

— Сила воли — это встать раньше мужа, приготовить ему кофе. Но мужа нет. Нет силы воли, и можно спокойно спать, — позволил себе зевнуть Герман. — Зачем вам муж? Чужой?

— Откуда вы знаете, что он женат? — она чувствовала, что кто-то начал беспардонно рыться в ее чердаке, под сорванной крышей, в ее романах и читать, читать, читать. Вот что значит пойти к психологу на прием».

— Кто?

— Режиссер.

— Случайно узнал от вас, только что.

— А вы ему нравитесь? Режиссеру? — уточнил на всякий случай Герман. Ему срочно нужно было выпить еще, чтобы быть в курсе событий.

— Мечты сбываются… все зависит от их цены. Хотите жить спокойно — не будите свою мечту. Это цитата из одной постановки.

«Значит, нравится, а может быть, даже обещал взять замуж, когда разведется. Все так делают. Но разводиться сложнее, это не на мосты по ночам смотреть».

— Я бы поставил: хотите жить спокойно — не будите жену. Оставьте в покое женщину. Не надо ее удовлетворять. Дайте ей просто выспаться, и потом вы тоже будете удовлетворены, — поделился опытом Герман.

— Жена — мечта. Неплохо. Приходите домой вечером, а там мечта. Хорошо быть вместе ночью.

«Ночью хорошо спать, а вместе — это мечта многих. Перед сном кто-то смотрит телевизор, кто-то читает книгу, кто-то пьет снотворное, всё что угодно, только бы не начать говорить со своей душой. Завтра надо быть свежим». — танцевали мысли в голове Германа под коньяк.

— Но я-то пока ему не жена, — оборвала музыку в его голове Саша.

— Вспомнился анекдот на эту тему, хотите расскажу? — хотелось как-то снять напряжение с разговора Герману. Электриком он не был, но хорошо владел языком.

— Конечно.

«Девушка, вы выходите?»

— А какая остановка?

— «Понедельник».

— А «замуж» когда?

— Уже проехали.

— Вот дура. Выскочи я вовремя, может, и не пришлось бы выходить по понедельникам».

— А сегодня что, понедельник?

— Нет, к счастью, суббота. Но надо быть готовым.

— Выйдешь замуж, и все становится одним днем. Это правда, — погрустнела как ива на мгновение девушка. Затем поправила свою густую темную крону и улыбнулась. — Хорошо, если субботой.

Бандерильерос

Оркестр продолжал подогревать публику ритмами труб и ударных. На арену вышел распорядитель с плакатом.

— Видишь плакат?

— Вижу.

— Что там написано?

— Шестьсот, что такое шестьсот? — таращился в бинокль Тино.

— Сейчас на бой выйдет бык весом в шестьсот килограммов. Машина. Судя по весу — хороший бык. А хороший бык — это хорошая коррида. Есть такая шутка: если хочешь попасть на хорошую корриду, ставь не на матадоров, а на быков. Ставь в смысле иди.

— Я понял, папа.

— Это хорошо, что ты все понимаешь. Весь в меня, — прижал он к себе сына.

— А плохие быки тоже бывают?

— Бывают. Ленивые, не хотят драться. Однажды я видел, как быка удалили с поля.

— Без боя?

— Без боя.

— Повезло быку.

— Ему — да, хозяину ганадерии — нет. Для фермера это позор. У них тут свои интересы, свое мясо, своя борьба. Чем лучше быки, тем лучше для бизнеса.

— Лучшие — это какие?

— Умные. Хотя глупых я и не встречал. Бык всегда умен, у него отличная память, удары его трудно просчитать. Их можно только предвидеть, но это дано лишь великим. Бык опасен, в любом состоянии он может наброситься, как бы тяжело ни был ранен, так было с великим Мулетино, когда умирающий бык насадил его на рога и забрал с собой, — кинул взгляд на небо отец. — Помню, как сейчас, он всадил клинок быку точно между лопаток, Мулетино вскинул руки, — отец поднял свои в букву V, — виктория, вот она, уже у него в кармане.

— Виктория, — повторил движением губ Тино.

— И как только победа окатила его с ног до головы и уже поселилась там, именно в этот момент бык в конвульсиях махнул головой, воткнул свои рога Мулетино в пах и подкинул высоко вверх. А когда тот упал, ударил его рогами еще несколько раз и сам рухнул рядом, — он говорил с таким азартом и страстью, что Тино было видно, как у него надувалась вена на виске, будто это была струна, ответственная за его голос, видел, как из-под усов вылетают капельки слюней. Они терялись в клетчатой ткани впереди сидящей рубашки. Тино слушал и наблюдал, как те быстро исчезали в хлопке под палящими лучами.

— Как ты думаешь, им страшно?

— Еще как. Уж они знают, насколько опасен бык. Поэтому матадор должен быть хитер. Для победы ему необходимы три У, — сделал паузу отец, будто ожидая вопроса.

— Что за три У?

— Ум, умение и удача — его основное оружие плюс команда.

— Он ведь все равно убьет быка?

— Убьет.

— Как глупо.

— Что?

— Выходит, что самые умные из быков те, что ленивы и не лезут в драку вовсе?

— Умные они… — спрятал остальные слова в усы отец.

Психо 5

— Почему вы стали звать меня Шура? Александра вам уже надоела?

— Да, вы правильно заметили, слишком закрытая. Сейчас вы открыли свой цербер, — сомкнул и разомкнул свои пальцы для наглядности Герман. «Замок открыт, добро пожаловать на бал», — поставил я ударение в первом слове на первый слог.

— Какой замок?

Доктор показал пальцем на ее руки: — Раньше вы были под замком и держали себя в руках, а теперь развели их, они лежат спокойно на спинках кресла.

— Просто мне надоело держать себя в руках, я их отпустила. По домам. Хочется расслабиться, нет, не так, хочется чего-то позитивного в жизни.

— Чего-то или кого-то?

— И того и другого.

— Может, коньячку?

— Я пас, у меня завтра утром репетиция.

— Опять пойдете к своему рыцарю с косичкой, который распускает ее на репетиции. «Ее», — выделил я про себя, но Саша этого не заметила.

— И слова, и даже руки… чтобы показать, куда и как должны двигаться наши.

— Кстати, как его зовут?

— Давид.

— И как он собой?

— Сделан он, как настоящий мужчина: из рук, дел и вовремя вставленных слов.

— Можно я выпью с вашего разрешения? Ваша история меня так растрогала.

— Вы хотите сказать утомила.

— Вы томная, а история как история, работа как работа. Что-то я тоже заработался.

— Устали? Отдохните. Как вы обычно отдыхаете?

— Гуляю. Гуляю по дому.

— Отлично! Это откуда?

«Какой пронзительный голос», — мелькнула у меня мысль и тут же заняла очередь за коньяком. «Ничего особенного», — отозвалась впередистоящая. «Ты слишком трезвая, чтобы рассуждать». «Зато ты пьешь как лошадь» И пошло-поехало. Совесть, все время она не вовремя.

«Это от коньяка, детка».

— Кстати, ваш режиссер пьет?

— Конечно, как и нормальные режиссеры.

— А как вы считаете, нормальные психологи могут себе это позволить?

— Вы спрашиваете у меня разрешения? «Я, конечно, все понимаю, клиенты, усталость, суббота. Мне, может, тоже хочется, но я же терплю. Надеюсь, он не начнет распускать руки?» — посмотрела Саша внимательно на сильные волосатые руки Германа, растущие из-под закатанных рукавов рубашки.

— Не начну, — снова прочел он меня. — Даже если вы будете просить. Просто хотел вам предложить прогуляться вместе.

— Вы про коньяк?

— Да. Стоит только выйти немного из себя, и ты дома, — открыл я стеклянную дверь шкафа, достал початую бутылку.

— Ну, скажите, откуда это. Что-то очень знакомое? — звонко засмеялась Шура.

— Это от коньяка, — повторил я вслух свой ответ, снова выпуская джинна из бутылки. Скорее всего это был не джинн, а орел, потому что коньяк был армянский, но летал не хуже. Почему пойманных джиннов держат в бутылках, а орлов в клетках?

— По-моему не хватает какой-то детали.

— А что за деталь? Вы про закуску, наверное? — снова отозвалась хозяйка приятного голоса, который она так легко сдавала всем. Ей было не жалко.

— Знаешь главное правило однолюба? После первой не закусывают.

— Золотое правило.

— И вообще. Хорошему коньяку закуска не нужна, хорошему коньяку нужна компания.

— А если я не хочу быть компанией вашему коньяку.

— Поздно, — махнул пятьдесят Герман. — Я о другом, точнее сказать, о другой. Детали.

— Я, кажется, знаю какой, если вы про жену режиссера, то она тоже работает в нашем театре.

— Пазлы сложились. Она тоже играет в этом спектакле?

— Да, она очень хочет быть Викторией.

— Пожалуй, вам лучше подойдет роль Виктории, а Хуану пусть сыграет жена режиссера.

— То есть вы настаиваете на карьере?

— Безусловно. Лестница в небеса, вопрос только: пешком или на лифте. На лифте, конечно, быстрее.

— Не знаю. Точно уверена, что вниз только на лифте или из окна, если будет мучить совесть.

— Давайте без крайностей, без совести.

— Бессовестно, — улыбнулась Саша.

— Правильно, играть так бессовестно, — согласился я и сделал глоток. Те мысли, что стояли в очереди, расслабились и стали снисходительны.

— А вы кого хотели бы сыграть в этой испанской балладе?

— Честно? Я бы предпочел быть тем музыкантом.

— Вы хотите переложить меня из одной постели в другую? В свою.

— Честно? Хочу. Уже часа два как хочу.