Неточные совпадения
Две дамы эти были главные представительницы избранного нового
петербургского кружка, называвшиеся, в подражание подражанию чему-то, les sept merveilles du monde. [семь чудес
света.]
— Господа, — сказал он, — это ни на что не похоже. Печорина надо проучить! Эти
петербургские слётки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что он только один и жил в
свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги.
Райский, кружась в
свете петербургской «золотой молодежи», бывши молодым офицером, потом молодым бюрократом, заплатил обильную дань поклонения этой красоте и, уходя, унес глубокую грусть надолго и много опытов, без которых мог обойтись.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада
петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство,
свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
Он принадлежал Петербургу и
свету, и его трудно было бы представить себе где-нибудь в другом городе, кроме Петербурга, и в другой сфере, кроме
света, то есть известного высшего слоя
петербургского населения, хотя у него есть и служба, и свои дела, но его чаще всего встречаешь в большей части гостиных, утром — с визитами, на обедах, на вечерах: на последних всегда за картами.
Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала еще ребенком, по холодным, грязным
петербургским улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на
свете.
После него в состав «большого двора» входили служащие главной
петербургской конторы, как стоявшие ближе других к особе заводовладельца, этому источнику заводского
света: управляющий конторой, заведующий счетной частью и т. д.
Что же касается до отдела"Наш
петербургский high life"[Высший
свет.], то ведение его возлагалось на Очищенного.
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей
петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает какого кавардаку, так как он способен удивить
свет своею подлостью, да и к тому же едва ли не вор, так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
В промежутках этих разноцветных групп мелькали от времени до времени беленькие щеголеватые платьица русских швей, образовавших свой вкус во французских магазинах, и тафтяные капотцы красавиц среднего состояния, которые, пообедав у себя дома на
Петербургской стороне или в Измайловском полку, пришли погулять по Невскому бульвару и полюбоваться большим
светом.
В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех
петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным
светом.
Горб-Маявецкий, возвращаясь от своих по судам занятий домой, всегда, бывало, подшутит надо мною и скажет:"А наш молодец все около барышни?"то жена его и промолвит:"Это что-то не даром. Уж нет ли чего?"Я же, чтоб показать вежливость и что бывал на
свете, шаркну по-петербургски и отпущу словцо прямо, просто, по-дружески:"Помилуйте, это просто без причины, пур пасе летан". Они на такое
петербургское приветствие, не поняв его, и замолкнут.
Чтоб показать себя, что я недаром жил в большом
свете, я начал шаркать и хотел было отпустить какое-нибудь
петербургское банмо, которых у меня запасено было порядочное количество… но тут открылась новая, трогательная картина…
Светлые летние
петербургские ночи всегда производили в нем нервное раздражение и в последнее время только помогали его бессоннице, так что он, недели-две назад, нарочно завел у себя на окнах эти толстые штофные гардины, не пропускавшие
свету, когда их совсем опускали.
В городе получаются в складчину несколько газет: «Новое время», «
Свет», «
Петербургская газета» и одни «Биржевые ведомости», или, как здесь их зовут, «Биржевик». Раньше и «Биржевик» выписывался в двух экземплярах, но однажды начальник городского училища очень резко заявил учителю географии и историку Кипайтулову, что «одно из двух — либо служить во вверенном мне училище, либо предаваться чтению революционных газет где-нибудь в другом месте»…
Опытный в делах подобного рода,
петербургский чиновник, войдя в шарпанскую моленную, приказал затушить все свечи. Когда приказание его было исполнено,
свет лампады, стоявшей пред образом Казанской Богородицы, обозначился. Взяв его на руки, обратился он к игуменье и немногим бывшим в часовне старицам со словами...
А Кишенский не мог указать никаких таких выгод, чтоб они показались Глафире вероятными, и потому прямо писал: «Не удивляйтесь моему поступку, почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на
свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати, потому что, как вы знаете, Горданов всегда умел держаться так, что он ничем не известен и о нем нет повода говорить; во-вторых, это небезопасно, потому что его протекторы могут меня преследовать, а в-третьих, что самое главное, наша
петербургская печать в этом случае уподобилась тому пастуху в басне, который, шутя, кричал: „волки, волки!“, когда никаких волков не было, и к которому никто не вышел на помощь, когда действительно напал на него волк.
Надо было помирить
петербургские долги; упрочить здесь за собою репутацию человека, крайне интересного и страшного; добыть большие деньги, сживя со
света Бодростина и женившись на его вдове, и закабалить себе Ларису так, чтобы она была ему до гроба крепка, крепче всяких законных уз.
Старшие сестры Милицы, которой еще не было тогда и на
свете, Зорка и Селена, теперь уже далеко немолодые женщины, имеющие уже сами взрослых детей, получили образование в
петербургских институтах. Старший брат её, Танасио, давно уже поседевший на сербской военной службе, окончил
петербургское артиллерийское училище. И ее, маленькую Милицу, родившуюся больше, чем двадцать лет спустя после турецкой войны, тоже отдали в
петербургский институт, как только ей исполнилось десять лет от роду.
Это было что-то напоминающее
петербургские сады, только с более кричащей обстановкой и волнами ослепительного
света.
Метко, порою с саркастическими заострениями и преувеличениями охарактеризовав чиновничье-барскую верхушку московского общества, которая, по словам Боборыкина, не столько отстаивает собственную"самобытность", сколько не успевает из лености угнаться за
петербургским"высшим
светом"и
петербургской бюрократией, писатель решительно переходит к сути своей концепции...
В кабинете — большой комнате, аршин десять в длину, —
свет шел справа из итальянского и четырех простых окон и падал на стол, помещенный поперек, — огромный стол в обыкновенном
петербургском столярном вкусе.
Такое стремление отгораживаться от
света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения
петербургского цензурного комитета.
В громадном, роскошном доме князей Гариных, на набережной реки Фонтанки, царила какая-то тягостная атмосфера. Несмотря на то, что это был разгар сезона 187* года, солидному швейцару, видимо из заслуженных гвардейцев, с достоинством носившему княжескую ливрею и треуголку, привычно и величественно опиравшемуся на булаву, с блестевшим, как золото, медным шаром, — было отдано строгое приказание: никого не принимать. Было воскресенье, четвертый час дня — визитные часы
петербургского большого
света.
Этот полный достоинства ответ молодого офицера не замедлил сделаться известным при
петербургском дворе и в высшем
свете.
День спустя, Екатерина двинулась в Петергоф, во главе ликующего войска. В поэтическом
свете прозрачной
петербургской ночи, красовалась на коне, верхом по-мужски, искусная и изящная наездница. На ней был гвардейский мундир времен Петра I, через плечо русская голубая лента, на голове шляпа в ветвях, из-под которой выбивались красивые локоны. Подле ехала молоденькая восемнадцатилетняя графиня Екатерина Романовна Дашкова в таком же наряде.
Рой поклонников окружал ее, призванную царицей всех великосветских балов и звездой
петербургского большого
света.
Толки эти проникли, не говоря уже о «полусвете», где они положительно царили, и в
петербургский высший «
свет».
Княгиня Зоя Александровна Гарина принадлежала в былые годы к выдающимся
петербургским красавицам большого
света.
Самоубийство баронессы фон Армфельдт в течение нескольких месяцев было предметом жарких пересудов в
петербургских гостиных, а главным образом в Павловске, Петергофе и на Островах, куда вскоре на летний сезон переселилась часть
петербургского большого
света, лишенная родовых поместий и не уехавшая «на воды».
В уютной гостиной этого дома собирался тесный кружок наших старых знакомцев, живших своею особою, удаленною от
света жизнью и настолько замкнуто, что даже любопытный
петербургский «
свет», после тщетных попыток проникнуть в их мир, оставил их в покое и как бы забыл о их существовании.
Тут был и
петербургский «
свет» и «полусвет», последний старавшийся затмить первый искусственным сиянием — сиянием драгоценностей и вполне этого достигавший.
Таинственная история семейства князей Святозаровых снова заняла умы
петербургского большого
света и заняла бы на более долгое время, если бы его внимание не отвлек данный светлейшим князем Потемкиным волшебный праздник в Таврическом дворце.
Тут было много представителей и представительниц
петербургского «
света», а в особенности представительниц «полусвета».
Племянницы князя, поставленные в особые условия в высшем
петербургском обществе, не отличавшемся тогда особенно строгим нравственным кодексом, как ближайшие родственницы могущественного вельможи, тоже не выделялись особенною нравственною выдержкою, а напротив, были распущены через меру даже среди легкомысленных представительниц тогдашнего
петербургского «большого
света».
Наконец, наступил день свадьбы, которая и была отпразднована с надлежащим великолепием и пышностью. Весь
петербургский большой
свет принес свои поздравления «прелестным, созданным друг для друга» — как утверждали все — новобрачным. Княжна Анна Васильевна Гарина стала княгиней Шестовой.
Небольшая планета, восшедшая на
петербургском медицинском горизонте в лице Федора Осиповича Неволина, позаимствовав свой
свет от этой самосветящейся звезды, засветилась, в свою очередь, довольно ярким блеском, и пациенты, как бабочки в темную летнюю ночь, полетели на этот
свет.
Самою равною для нее партиею, по мнению и приговору высшего судилища
петербургского большого
света, разделяемому и родителями красавицы, был князь Владимир Александрович Шестов, но с ним-то княжна Анна и вела себя еще загадочнее, чем с другими: она прямо не обращала на него ни малейшего внимания, всецело и всюду игнорируя его присутствие, даже у себя дома.
Но, к счастью, для графини Белавиной ее муж оказался таким же плохим руководителем своей жены в
петербургском полусвете, как и в первых месяцах ее замужества в заграничном уединении и в «
свете».
В то время, когда совершались описанные нами в предыдущих главах события, которыми семья Потемкиных, сперва сын, а затем мать, роковым образом связала свою судьбу с судьбою семьи князей Святозаровых, Григорий Александрович вращался в придворных сферах, в вихре
петербургского «большого
света», успевая, впрочем, исполнять свои многочисленные обязанности.
Слух об этом несвоевременном отъезде молодого князя, единственного наследника титула и богатств, с быстротою молнии облетел
петербургский большой
свет и еще более подтвердил правдивость великосветской романической сплетни.
Сидели мы сейчас со Степой на террасе. Кругом все замерло. Сквозь деревья виднелся бледный перелив воды. Наши
петербургские ночи точно каждую минуту хотят перейти в мрак и все-таки не переходят. Ждешь: вот-вот все померкнет, но полубелый, полутемный
свет стоит над вами и обволакивает вас особой, грустною тишью.
Княгиня Анна Шестова имела свое более чем независимое состояние и, не смотря на положение соломенной вдовы, сумела занять почетное место среди
петербургского большого
света, тем более, что все симпатии были далеко не на стороне ее мужа, не забытого в высшем кругу только по имени, но считавшегося потерянным из общества навсегда.