Неточные совпадения
Не забудем,
что летописец преимущественно ведет
речь о так называемой черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Что сила,
о которой идет
речь, отнюдь не выдуманная — это доказывается тем,
что представление об ней даже положило основание целой исторической школе.
Как они решены? — это загадка до того мучительная,
что рискуешь перебрать всевозможные вопросы и решения и не напасть именно на те,
о которых идет
речь.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича
о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял,
что ежели человек начинает издалека заводить
речь о правде, то это значит,
что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Потом завел
речь о прелестях уединенной жизни и вскользь заявил,
что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение в стенах монастыря.
В
речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос
о подспорьях вообще и
о горчице, как
о подспорье, в особенности; но оттого ли,
что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого,
что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков,
что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой, не могло быть
о том
речи. Всего же неприятнее тут было то,
что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И мысль,
что он может руководиться этим интересом,
что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Это было ему тем более неприятно,
что по некоторым словам, которые он слышал, дожидаясь у двери кабинета, и в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался,
что между ними должна была итти
речь о матери.
—
О чем у вас нынче
речь? — спрашивал Левин, не переставая улыбаться.
— Ничего, папа, — отвечала Долли, понимая,
что речь идет
о муже. — Всё ездит, я его почти не вижу, — не могла она не прибавить с насмешливою улыбкой.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их
о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла
речь об обеде,
о политике,
о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал,
что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
— Я одно хочу сказать… — начала княгиня, — и по серьезно-оживленному лицу ее Кити угадала,
о чем будет
речь.
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты»,
чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужденность, но уже не было
речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
Обдумывая,
что он скажет, он пожалел
о том,
что для домашнего употребления, так незаметно, он должен употребить свое время и силы ума; но, несмотря на то, в голове его ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей
речи.
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные
речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также говорила
о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том,
что он разлюбил свою джанечку…
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то,
что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные
речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста.
О моя юность!
о моя свежесть!
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник бог знает
что расскажет: или поведет
речь о том,
что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется,
чем та, которая его слушает.
Чичиков понял и то,
что с этаким нечего толковать
о мертвых душах и самая
речь об этом будет неуместна.
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли
речь о лошадином заводе, он говорил и
о лошадином заводе; говорили ли
о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал,
что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение
о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли
о добродетели, и
о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок;
о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и
о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить
речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет;
И кстати я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто
о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!
Услыхав,
что речь идет
о нем, Гриша повернулся к столу, стал показывать изорванные полы своей одежды и, пережевывая, приговаривать...
Несмотря на то,
что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил,
что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ
о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую
речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Тощий жид, несколько короче Янкеля, но гораздо более покрытый морщинами, с преогромною верхнею губою, приблизился к нетерпеливой толпе, и все жиды наперерыв спешили рассказать ему, причем Мардохай несколько раз поглядывал на маленькое окошечко, и Тарас догадывался,
что речь шла
о нем.
Он изредка бараньим и мутным взглядом глядел на оратора, но, очевидно, не имел никакого понятия,
о чем идет
речь, и вряд ли что-нибудь даже и слышал.
А тем вошёл в такую славу
Он в муравейнике своём,
Что только и
речей там было,
что о нём.
Василиса Егоровна увидела коварство своего мужа; но, зная,
что ничего от него не добьется, прекратила свои вопросы и завела
речь о соленых огурцах, которые Акулина Памфиловна приготовляла совершенно особенным образом.
Все мнения оказались противными моему. Все чиновники говорили
о ненадежности войск,
о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали,
что благоразумнее оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец генерал, выслушав все мнения, вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую
речь...
Она навела
речь на музыку, но, заметив,
что Базаров не признает искусства, потихоньку возвратилась к ботанике, хотя Аркадий и пустился было толковать
о значении народных мелодий.
Николай Петрович попал в мировые посредники и трудится изо всех сил; он беспрестанно разъезжает по своему участку; произносит длинные
речи (он придерживается того мнения,
что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же слов доводить их до истомы) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией
о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию».
Одинцова произнесла весь этот маленький спич [Спич (англ.) —
речь, обычно застольная, по поводу какого-либо торжества.] с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось,
что мать ее знавала Аркадиеву мать и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил
о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. «Какой я смирненький стал», — думал он про себя.
Самгин начал рассказывать
о беженцах-евреях и, полагаясь на свое не очень богатое воображение, об условиях их жизни в холодных дачах, с детями, стариками, без хлеба. Вспомнил старика с красными глазами, дряхлого старика, который молча пытался и не мог поднять бессильную руку свою. Он тотчас же заметил,
что его перестают слушать, это принудило его повысить тон
речи, но через минуту-две человек с волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать
о женщинах,
о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную
речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось,
что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой не слышал, не знал,
о чем идет
речь. Она как будто боится,
что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она не любит возбуждать их. Может быть, она думает,
что каждый человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая
о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные
речи Лютова, он вспомнил,
что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто,
чего Лидия не должна знать и
что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Отказаться от встреч с Иноковым Клим не решался, потому
что этот мало приятный парень, так же как брат Дмитрий, много знал и мог толково рассказать
о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это было полезно Самгину, но
речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
Странно было слышать,
что она говорит, точно гимназистка, как-то наивно, даже неправильно, не своей
речью и будто бы жалуясь. Самгин начал рассказывать
о городе то,
что узнал от старика Козлова, но она, отмахиваясь платком от пчелы, спросила...
И снова начал говорить
о процессе классового расслоения,
о решающей роли экономического фактора. Говорил уже не так скучно, как Туробоеву, и с подкупающей деликатностью,
чем особенно удивлял Клима. Самгин слушал его
речь внимательно, умненько вставлял осторожные замечания, подтверждавшие доводы Кутузова, нравился себе и чувствовал,
что в нем как будто зарождается симпатия к марксисту.
Как всегда, ее вкусный голос и
речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он не подумал
о значении этой просьбы, выраженной тоном человека, который говорит
о забавном,
о капризе своем. Только на месте, в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь в суд, Самгин сообразил,
что согласился участвовать в краже документов. Это возмутило его.
Клим чувствовал,
что вино, запах духов и стихи необычно опьяняют его. Он постепенно подчинялся неизведанной скуке, которая, все обесцвечивая, вызывала желание не двигаться, ничего не слышать, не думать ни
о чем. Он и не думал, прислушиваясь, как исчезает в нем тяжелое впечатление
речей девушки.
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал,
что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать хорошие мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова
о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то в
речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся,
что не заметил, как вошла жена, и оборвал
речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою
о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к
речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски ладонями, она смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался,
что книга интересует ее более,
чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы
о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Изредка она говорила с ним по вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он знал,
что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем,
что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее
речи о религии начинались «между прочим», внезапно: говорит
о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому
что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно
о русской интеллигенции,
о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его
речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Но, когда пришла Варвара и, взглянув на него, обеспокоенно спросила:
что с ним? — он, взяв ее за руку, усадил на диван и стал рассказывать в тоне шутливом, как бы не
о себе. Он даже привел несколько фраз своей
речи, обычных фраз, какие говорятся на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
Трудно было понять,
что говорит отец, он говорил так много и быстро,
что слова его подавляли друг друга, а вся
речь напоминала
о том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
— Да, — сказал Клим, нетерпеливо тряхнув головою, и с досадой подумал
о людях, которые полагают,
что он должен помнить все глупости, сказанные ими. Настроение его становилось все хуже; думая
о своем, он невнимательно слушал спокойную, мерную
речь Макарова.
— Я с детства слышу
речи о народе,
о необходимости революции, обо всем,
что говорится людями для того, чтоб показать себя друг перед другом умнее,
чем они есть на самом деле. Кто… кто это говорит? Интеллигенция.
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая
речи его, он старался догадаться:
о чем вот уж три дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они сегодня внезапно уехали на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.