Неточные совпадения
После
обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее
душу и лишало ее возможности внимания.
Она благодарна была отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время
обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине
души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели в суд. В глубине
души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть в глаза людям, а между тем он по привычке с
обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и играя pince-nez.
Лицо у меня горело, голос дрожал, на глаза просились слезы. Протоиерея удивило это настроение, и он, кажется, приготовился услышать какие-нибудь необыкновенные признания… Когда он накрыл мою склоненную голову,
обычное волнение исповеди пробежало в моей
душе… «Сказать, признаться?»
Вернувшись, ни Кароль, ни его спутник ничего не сказали капитану о встрече, и он узнал о ней стороной. Он был человек храбрый. Угрозы не пугали его, но умолчание Кароля он затаил глубоко в
душе как измену. В
обычное время он с мужиками обращался лучше других, и мужики отчасти выделяли его из рядов ненавидимого и презираемого панства. Теперь он теснее сошелся с шляхтой и даже простил поджигателя Банькевича.
Усталый, с холодом в
душе, я вернулся в комнату и стал на колени в своей кровати, чтобы сказать
обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из молитв в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она
обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Дядя Максим был очень встревожен этим случаем. С некоторых пор он стал выписывать книги по физиологии, психологии и педагогике и с
обычною своей энергией занялся изучением всего, что дает наука по отношению к таинственному росту и развитию детской
души.
В этой статейке сквозь
обычную игривость проступало какое-то дружественное соболезнование; очень гадко сделалось на
душе Федора Иваныча при чтении этой статейки.
Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого,
душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила
обычную безмятежность и ясность
души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро, как и налетел. Хорошие и жалобные слова, как «совесть», «христианская
душа», «живой человек», уже не имели смысла, и
обычная холодная жестокость вступила в свои права. Ермошке даже как будто было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
Работа все-таки шла своим
обычным ходом, по раз заведенному порядку, хотя это было только одною внешностью:
душа отлетела…
Герой мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, —
обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на
душе.
Ему нужно было отвести на чем-нибудь свою варварскую
душу, в которой в
обычное время тайно дремала старинная родовая кровожадность. Он, с глазами, налившимися кровью, оглянулся кругом и, вдруг выхватив из ножен шашку, с бешенством ударил по дубовому кусту. Ветки и молодые листья полетели на скатерть, осыпав, как дождем, всех сидящих.
Хотя в Петербург он приезжал довольно часто, но со мной уже не видался. По-видимому, деятельность моя была ему не по нраву, и хотя он не выражал по этому поводу своих мнений с
обычною в таких случаях ненавистью (все-таки старый товарищ!), но в глубине
души, наверное, причислял меня к разряду неблагонадежных элементов.
Великий мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу
обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть
душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли и не догадались, какая борьба началась в
душе Сусанны Николаевны: мысль ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее
душу восторгом, а вместе с тем явилось и
обычное: но.
— И, батюшка, ваше сиятельство, кàк можно сличить! — с живостью отвечал Чурис, как будто испугавшись, чтоб барин не принял окончательного решения: — здесь на миру место, место веселое,
обычное: и дорога и пруд тебе, белье что ли бабе стирать, скотину ли поить — и всё наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишка, и вётлы — вот, чтò мои родители садили; и дед, и батюшка наши здесь Богу
душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу.
Сначала в
душе Ильи это впечатление укладывалось отдельно от
обычных впечатлений дня, не смешивалось с ними, не беспокоило юношу.
Что-то совсем страшное, далеко уходящее за пределы
обычного, встало перед Колесниковым, и даже его мистически-темная
душа содрогнулась; и чем-то от древних веков, от каменного идола повеяло на него от неподвижной фигуры Саши, склонившего голову на руки и так смотревшего в лесную глубину, будто весь его, все его темные силы звал он на послугу. Зашептал Андрей Иваныч, и не был прост и спокоен его обычно ровный голос...
Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала в каждом его слове… И давно же она накопилась! Она
душила его. Он попытался закончить свою тираду
обычным смехом, — и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна словечка не проронила в ответ ему, только головой встряхнула, и лицо приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него. В глубине ее неподвижных расширенных глаз глухим, незагасимым огнем тлела стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
Разъезжая по всем странам и городам вместе с знаменитым борцом, они помогают ему в ежедневной тренировке, заботятся об его гардеробе, если ему не сопутствует в поездке жена, растирают после
обычной утренней ванны и холодного
душа жесткими рукавицами его мускулы и вообще оказывают ему множество мелких услуг, относящихся непосредственно к его профессии.
Павлин. Между прочим, гражданин Звонцов в речи своей коснулся — и весьма обидно — церкви. Среди многих
обычных и легкомысленных поношений, коими господа интеллигенты привыкли обременять духовенство, указал он и на то, что, дескать, нужно устранить из богослужения древнеславянский язык, дабы сделать глас божий более вразумительным
душе пасомых — наивной
душе народа нашего.
И есть между нами какая-то разница, мало понятная мне: для меня слово имеет
душу мягкую, гибкую, а они говорят речью
обычною, а влагают в слова смысл иной, неясный мне.
Скоро вся
душа Елены загорелась жаждою деятельного добра, и жажда эта стала на первый раз удовлетворяться
обычными делами милосердия, какие возможны были для Елены.
Все, что в нем было живого, здравого и сознательного, как-то не выливалось в
обычную форму, в которой он доселе сидел так хорошо, и, едва поднявшись, оседало опять на дно его
души, но оседало как-то беспорядочно, болезненно, совершенно не под стать к стройности того чиновного механизма, в котором он был вставлен.
Известно, что в сумерках в
душах обнаруживается какая-то особенная чувствительность — возникает новый мир, затмевающий тот, который был при свете: хорошо знакомые предметы
обычных форм становятся чем-то прихотливым, непонятным и, наконец, даже страшным.
Самый
обычный способ отрицать существование бога состоит в том, чтобы признавать всегда безусловно справедливым общественное мнение и не придавать никакого значения тому голосу бога, который мы непрестанно слышим в
душе своей.
Время было уже позднее: двенадцатый час ночи.
Обычные посетители коммунных вечеров, кажись, все налицо. Кому бы быть в такую позднюю пору? Этот неожиданный и притом такой смелый, сильный звонок почти на всех присутствующих произвел довольно странное впечатление: иных покоробило, иным как-то жутко стало, а у кой-кого и легкий морозец по спине побежал. Все как-то невольно переглянулись, но решительно ни единая
душа не тронулась с места, чтобы идти в прихожую и отворить там двери.
Если же распоряжающаяся вселенною сила дает знак разложенным стихиям снова соединиться, то как к одному началу прикрепленные разные верви все вместе и в одно время следуют за влекомым, — так по причине влечения единою силой
души различных стихий при внезапном стечении собственно принадлежащего соплетется тогда
душою цепь нашего тела, причем каждая часть будет вновь соплетена, согласно с первоначальным и
обычным ей состоянием, и облечена в знакомый ей вид» (Творения св. Григория, еп.
Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал командира, и ни разу у него не было с ним никаких столкновений и даже недоразумений,
обычных между командиром и старшим офицером. Они дополняли друг друга. Капитан был, так сказать,
душой этого пловучего уголка, оторванного от родины,
душой и распорядителем, а старший офицер — его руками.
Посредине большого двора, вымощенного гладким широким белым камнем, возвышалось куполообразное здание с ваннами и
душами, и наши русские были очень удивлены, увидавши дам-европеек, которые выходили из своих номеров, направляясь в ванны, в легких кобайо, широких шароварах и в бабушах на босую ногу. Оказалось, что это
обычный костюм во все часы дня, кроме обеда, к которому мужчины являются в черных сюртуках, а то и во фраках, а дамы — в роскошных туалетах и брильянтах.
И хотя песочные, хвойные приморские Дюны с их мрачно красивым лесом мало походили своим видом на
обычную русскую деревеньку, где родилась и провела свое раннее детство Дуня,
душа девочки невольно искала и находила сходство между этих двух вполне разнородных красот.
У осужденного на смерть своя психология. В
душе его судорожно горит жадная, все принимающая любовь к жизни.
Обычные оценки чужды его настроению. Муха, бьющаяся о пыльное стекло тюремной камеры, заплесневелые стены, клочок дождливого неба — все вдруг начинает светиться не замечавшеюся раньше красотою и значительностью. Замена смерти вечною, самою ужасною каторгою представляется неоценимым блаженством.
Подобное же отношение вызывает к себе со стороны Толстого и наше
обычное воспитание. Оно до глубины
души возмущает его «недостатком уважения к человеческой природе».
Александра Михайловна возвращалась домой с Дарьей Петровной. Ее поразило: не только никто не откликнулся на ее призыв, а напротив, после первого взрыва возмущения явилась даже как будто вражда к Тане. Никто даже не обрезал Гавриловну за ее гнусные слова. За что все это?… Возбуждение Александры Михайловны сменилось усталостью, на
душе было
обычное тупое отвращение ко всему.
У мамы стало серьезное лицо с покорными светящимися глазами. «Команда» моя была в восторге от «подвига», на который я шел. Глаза Инны горели завистью. Маруся радовалась за меня, по-обычному не воспринимая опасных сторон дела. У меня в
душе был жутко-радостный подъем, было весело и необычно.
Меня просто интересовала
душа мальчика, которую я имел возможность наблюдать ближе, чем чью-либо иную; интересовала не совсем средняя и не совсем
обычная обстановка, в которой он рос, тот своеобразный отпечаток, который наложила на его
душу эта обстановка.
Мы молчали. Мы долго молчали, очень долго. И не было странно. Мы все время переговаривались, только не словами, а смутными пугавшими
душу ощущениями, от которых занималось дыхание. Кругом становилось все тише и пустыннее. Странно было подумать, что где-нибудь есть или когда-нибудь будут еще люди. У бледного окна стоит красавица смерть. Перед нею падают все
обычные человеческие понимания. Нет преград. Все разрешающая, она несет безумное, небывалое в жизни счастье.
Понял… Что-то больно кольнуло в
душу. Этого понять нельзя. Может понять только просветлевший Хозяин, а он предатель и раб, ему нельзя доверять. И по-обычному я враждебно насторожился. Я искал, — где он, вечный клещ
души? Но не было его. Он исчез, слился со мною, слился со всем вокруг. Не было разъединения, не было рабства, — была одна только безмерная радость. Радость понимания, радость освобождения.
И все следующие дни Ордынцев был хмур и нервен. Ему не работалось. Он читал только беллетристику. В
душе он винил в своем настроении Веру Дмитриевну, был скучен и более
обычного холоден с нею. Глаза смотрели на нее с легким удивлением, как на незванно-пришедшую. Говоря с нею, он зевал.
Душа твоя хочет творить, а тут желудок требует куска хлеба, вдохновение подвязало тебе крылья, а тело просит не только прикрыть наготу свою
обычною покрышкой, но и тонкого сукна, шелка, бархата, чтобы явиться перед судьями твоими в приличной одежде, без которой тебя не примут, ты и твое произведение умрете в неизвестности.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей
души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к
обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в
обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и всё то, что̀ он видел и испытал. Но этих
обычных условий жизни нигде не было.
Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою
обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую
душу сцену.