Неточные совпадения
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу в сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его в
христианство, то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в горячего и твердого сторонника того
нового объяснения христианского учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге.
— «Вот христианским миссионерам, может быть, скоро предстоят
новые подвиги, — сказал я, — возобновить подавленное
христианство в Японии, которая не сегодня, так завтра непременно откроется для европейцев…» — «А coups des canons, monsieur, а coups des canons!» [«Только с помощью пушек, сударь, только с помощью пушек» — фр.] — прибавил епископ.
Такая юдаизация
христианства возвращает нас от
Нового Завета к Ветхому Завету.
Между тем в
христианстве есть мессианское ожидание второго явления Христа в силе и славе, есть мессианское искание царства Божьего, как на небе, так и на земле, возможное ожидание
новой эпохи Духа Святого.
Только
новое сознание в
христианстве, только понимание его как религии не только личного, но и социального и космического преображения, т. е. усиление в христианском сознании мессианства и пророчества, может привести к разрешению мучительной проблемы отношений человека и общества.
В тридцатых годах убеждения наши были слишком юны, слишком страстны и горячи, чтоб не быть исключительными. Мы могли холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться не могли. Они чертили философские системы, занимались анализом себя и успокоивались в роскошном пантеизме, из которого не исключалось
христианство. Мы мечтали о том, как начать в России
новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством. Правительство постаралось закрепить нас в революционных тенденциях наших.
В одних я представлял борьбу древнего мира с
христианством, тут Павел, входя в Рим, воскрешал мертвого юношу к
новой жизни.
В философии
нового времени
христианство проникает в мысль, и это выражается в перенесении центральной роли с космоса на человека, в преодолении наивного объективизма и реализма, в признании творческой роли субъекта, в разрыве с догматическим натурализмом.
Новая эпоха в
христианстве выражалась главным образом в критике и предчувствиях.
Через отца Алексея я чувствовал связь с Православной церковью, которая у меня никогда не порывалась вполне, несмотря на мою острую критику и мое ожидание совершенно
новой эпохи в
христианстве.
Тема, поставленная русской религиозной мыслью о социальном и космическом преображении, о
новой творческой эпохе в
христианстве, отсутствует.
Пассивные и подавленные апокалиптические настроения принадлежат старому историческому
христианству, а не
новому, эсхатологическому.
Он должен был прежде всего выразить кризис миросозерцания интеллигенции, духовные искания того времени, идеализм, движение к
христианству,
новое религиозное сознание и соединить это с
новыми течениями в литературе, которые не находили себе места в старых журналах, и с политикой левого крыла Союза освобождения, с участием более свободных социалистов.
Проблема
нового религиозного сознания в
христианстве для меня стояла иначе, иначе формулировалась, чем в других течениях русской религиозной мысли начала XX века.
Наряду с горьким и довольно пессимистическим чувством истории во мне осталось упование на наступление
новой творческой эпохи в
христианстве.
Но чем более я думаю о том, как сойти
христианству с мертвой точки и вступить на
новый творческий путь, тем более прихожу к тому, что это есть путь эсхатологического
христианства, верного мессианской идее.
Меня связывала со многими представителями русской религиозной мысли начала XX века великая надежда, что возможно продолжение откровения в
христианстве,
новое излияние Духа Святого.
Он также по-своему ждал
новой эпохи Духа в
христианстве, но был связан и скован.
Вопросы об отношении
христианства к творчеству, к культуре, к общественной жизни требовали
новых постановок и
новых решений.
Но перед лицом западных христианских течений эпохи я все же чувствовал себя очень «левым», «модернистом», ставящим перед христианским сознанием
новые проблемы, исповедующим
христианство как религию свободы и творчества, а не авторитета и традиции.
Это значит, что Вл. Соловьев был сверхконфессионален, верил в возможность
новой эпохи в истории
христианства.
Мережковский пришел к
христианству, но не к традиционному и не к церковному
христианству, а к
новому религиозному сознанию.
Его антропология есть
новое слово в
христианстве.
Но интереснее всего, что самое
христианство Достоевского было обращено к грядущему, к
новой завершающей эпохе в
христианстве.
Все, что говорили представители светской культуры, предполагало возможность
нового христианского сознания,
новой эпохи в
христианстве.
Несмелов, скромный профессор Казанской духовной академии, намечает возможность своеобразной и во многом
новой христианской философии [Я, кажется, первый обратил внимание на Несмелова в статье «Опыт философского оправдания
христианства», напечатанной в «Русской мысли» 35 лет тому назад.].
Меня называли модернистом, и это верно в том смысле, что я верил и верю в возможность
новой эпохи в
христианстве, — эпохи Духа, которая и будет творческой эпохой.
Возможность
нового откровения в
христианстве для него связана с реабилитацией плоти и пола.
Так гуманистический опыт
новой истории входит в Богочеловечество, и результатом этого является эволюция
христианства.
Сходство было в том, что должна наступить
новая эпоха в
христианстве, что предстоит
новое излияние Св.
Новым в творческой религиозной мысли, столь отличной от мертвящей схоластики, было ожидание, не всегда открыто выраженное,
новой эпохи в
христианстве, эпохи Св.
Только
новое религиозное сознание может осмыслить все, что произошло
нового с человеком, может ответить на его недоумение, излечить его от тяжкой болезни дуализма, которой страдало все
христианство в истории и которое передалось миру, с
христианством порвавшему.
Весь опыт
новой философии громко свидетельствует о том, что проблемы реальности, свободы и личности могут быть истинно поставлены и истинно решены лишь для посвященных в тайны
христианства, лишь в акте веры, в котором дается не призрачная, а подлинная реальность и конкретный гнозис.
Не в отношении
христианства к плоти и земле мука
нового и все же христианского религиозного сознания, а в отношении
христианства к творчеству, к творческому вдохновению, к теургии.
Если брать учение Христа и отвергать самого Христа, то в
христианстве нельзя найти ничего абсолютно
нового и оригинального.
И задача
нового религиозного движения не есть обновление
христианства язычеством, а скорее освобождение
христианства от языческого быта, преодоление дуализма и творческое утверждение
нового религиозного бытия, в которое войдет и все преображенное язычество и все исполнившееся
христианство.
Но соединение
христианства с государством имело воспитательное значение по внутреннему возрасту человечества; ведь
Новый Завет не отменяет Ветхого Завета для ветхого еще человечества.
В
христианстве же скрыты силы для
нового одухотворения природы, для возрождения Пана, для раскрытия тайн Божьего творения, живого, а не мертвого.
Для покорения
христианству диких народов, которые нас не трогают и на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать на них только христианским к ним отношением, христианским учением, доказанным истинными христианскими делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого, начинаем с того, что, устраивая среди них
новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их землю, т. е. грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что есть в нас христианского.
В пользу своего утверждения о том, что
христианство не противоречит насилию, эти люди выставляют обыкновенно с величайшей смелостью самые соблазнительные места из Ветхого и
Нового Завета, самым нехристианским образом толкуя их: казнь Анания и Сапфиры, казнь Симона Волхва и т. п.
Христианское учение не есть законодательство, которое, будучи введено насилием, может тотчас же изменить жизнь людей.
Христианство есть иное, чем прежнее,
новое, высшее понимание жизни.
Новое же понимание жизни не может быть предписано, а может быть только свободно усвоено.
Люди эти большею частью до такой степени, вследствие одурманения властью, потеряли представление о том, что есть то
христианство, во имя которого они занимают свое положение, что все то, что есть в
христианстве христианского, представляется им сектантством; всё же то, что в писании как Ветхого, так и
Нового Завета может быть перетолковано в смысле антихристианском и языческом, они считают основанием
христианства.
И потому несправедливо рассуждение защитников существующего строя о том, что если в продолжение 1800 лет только малая часть людей перешла на сторону
христианства, то нужно еще несколько раз 1800 лет до тех пор, пока все остальные люди перейдут на его сторону, — несправедливо оно потому, что при этом рассуждении не принимается во внимание другой, кроме внутреннего постигновения истины, способ усвоения людьми
новой истины и перехода от одного склада жизни к другому.
Послушаешь и почитаешь статьи и проповеди, в которых церковные писатели
нового времени всех исповеданий говорят о христианских истинах и добродетелях, послушаешь и почитаешь эти веками выработанные искусные рассуждения, увещания, исповедания, иногда как будто похожие на искренние, и готов усомниться в том, чтобы церкви могли быть враждебны
христианству: «не может же быть того, чтобы эти люди, выставившие таких людей, как Златоусты, Фенелоны, Ботлеры, и других проповедников
христианства, были враждебны ему».
Но тотчас же после них опять худшие, грубейшие, менее христианские элементы общества поднимаются вверх, подвергаются вновь тому же процессу, как и их предшественники, и опять через одно или несколько поколений, изведав тщету плодов насилия и пропитавшись
христианством, спускаются в среду насилуемых и опять заменяются
новыми, менее грубыми, чем прежние, насильниками, но более грубыми, чем те, которых они насилуют.
Точно последние язычники пред силою
христианства, так поникают и стираются порождения самодуров, застигнутые ходом
новой жизни.
— А по-моему, — продолжал он, — это и для правительства прямой ущерб. Правительство источников
новых не видит, а стало быть, и в обложениях препону находит. В случае, например, войны — как тут быть? А окроме того, и местность здешняя терпит. Скольким сирым и неимущим было бы существование обеспечено, если б с вашей стороны приличное направление сельскохозяйственной деятельности было дано! А ведь и по
христианству, сударь, грешно сирых не призирать!
Они, во-первых, приписывают его почему-то древней Руси преимущественно пред
новою; во-вторых, кроме
христианства, примешивают еще к делу Византию и Восток в противоположность Западу; в-третьих, формальное принятие веры смешивают с действительным водворением ее начал в сердцах народа.
Все это неопровержимо доказывает, что народ не был предварительно приготовлен к принятию тех высоких истин, которые ему предлагались, и не в состоянии был еще воспользоваться, как следует, благодеяниями
новой цивилизации, входившей в Русь вместе с
христианством.
Здесь провел юность свою Владимир, здесь, среди примеров народа великодушного, образовался великий дух его, здесь мудрая беседа старцев наших возбудила в нем желание вопросить все народы земные о таинствах веры их, да откроется истина ко благу людей; и когда, убежденный в святости
христианства, он принял его от греков, новогородцы, разумнее других племен славянских, изъявили и более ревности к
новой истинной вере.