Методологический дискурс о постмодерне. Между про-капитализмом и контр-капитализмом

Вадим Алексеевич Беляев

Эта книга представляет собой методологическое исследование фундаментальных социокультурных ракурсов модерна-постмодерна. В этом исследовании разрабатывается проблематика, связанная с теми акцентами, которые ставит про-капиталистическая и контр-капиталистическая рефлексия. Своей задачей автор считает привнесение фундаментальных интерпретаций относительно базовых проблем и общей социокультурной логики, которая ведет от средневековья к модерну и постмодерну.

Часть первая. На про-капиталистической стороне

Глава 1. Логика модерна и предельные перспективы посткультурно-инструментальной мыследеятельности

1. Что я собираюсь делать?

Эти размышления инициированы прочтением цикла лекций П.Г.Щедровицкого «Цифровая трансформация: Как философские представления о „знаниях“ помогают спрогнозировать ход новой промышленной революции?»²

С одной стороны в названии лекций я увидел широкий заход в направлении исследования влияния логики философских (в широком смысле) представлений:

— на логику «новой промышленной революции» (и промышленных революций вообще);

— на логику инструментального разума (с которым прежде всего связана логика промышленных революций);

— на логику социокультурной реальности модерна (внутри которого развертывается логика инструментального разума и промышленных революций).

С другой стороны, в содержании лекций я увидел, как философские представления (в их историческом и логическом отношении) были сведены к тому, что можно назвать предпосылками и логикой инструментального разума.

Можно сказать, что я увидел:

— редукцию «философских представлений о знаниях» к тем представлениям, которые порождают чисто инструментальный разум и знания;

— редукцию разума и знания в широком смысле к их инструментальной части.

Поэтому задачей для своего критического анализа я поставил выявление тех философских оснований (и социокультурных процессов, с ними связанных), которые задают более полную перспективу процессов модерна, порождающих, в качестве своего мэйнстрима, инструментальный разум и всю инструментальную мощь современного человечества. Для решения этой задачи я буду пользоваться своими разработками, которые я называю «социокультурной методологией» и «параметрической реконструкцией» социокультурной реальности.

П.Г.Щедровицкого я буду называть Автором. Я буду прочитывать текст лекций Автора, делая шаги в соответствии со своей задачей.

2. Автор о промышленных революциях, цифровизации, инженерном подходе и технооптимизме

В §§1—8 Автор начинает разговор о промышленных революциях и своей позиции по отношению к этим революциям.

Свою позицию Автор называет «технооптимизмом». Логика промышленных революций пока что дается эмпирически и эскизно. Автор акцентирует, что прогноз развертывания современного этапа промышленных революций в целом прочерчивается в направлении тотальной цифровизации жизненного мира. Автор поддерживает это направление.

«Какая базовая гипотеза стояла у меня «за» этим прогнозом?

Я исходил из того, что каждая новая промышленная революция разворачивается, используя потенциал пакета [платформы] новых технологических решений, которые — как по отдельности, так и вместе — приводят к взрывному росту производительности труда в разных областях и сферах деятельности.

Эта «простая» гипотеза высказывалась в истории философии и политэкономии неоднократно».

«В узком смысле, говоря о цифровизации, большинство экспертов [как я уже сказал, их взгляд упёрт в технические средства] считают, что нам удастся либо снабдить все вещи физического [материального] мира [включая живых существ] встроенными датчиками слежения [за их функционированием в технических системах или поведением] либо, как минимум, поставить их под постоянное наблюдение [со стороны некоего «искусственного интеллекта»] за счёт установки миллиардов камер и «умной» обработки больших массивов «данных».

В расширительном смысле эксперты предполагают, что цифровизация поможет сформировать новый язык или новую знаковую [семиотическую] систему, которая предоставит в руки человечества новую систему оперирования с цифровыми копиями реальных вещей и виртуальных объектов.

Последняя, в свою очередь, усилит возможности проектирования, создания, контроля за процессами функционирования, управления жизненным циклом и ликвидации как технических, так и «гибридных» [деятельностно-природных, человеко-машинных и т. д.] систем разного уровня сложности.

Безусловно, и узкая, и широкая версии несут на себе явный отпечаток «инженерного» подхода и пропитаны «технооптимизмом»».

Проанализируем сказанное.

Промышленные революции представлены как фазы развертывания познавательно-трансформационно-контролирующей деятельности человека по отношению к окружающему материально-предметному миру и самому себе. Причем сама эта деятельность неявно устанавливается в качестве того, что объемлет универсум всей человеческой деятельности во всем культурно-историческом пространстве-времени. Во всяком случае, именно так и можно понимать сказанное. Важно, что Автор не делает оговорок, которые бы утверждали обратное. Можно говорить о том, что человеческое мышление и деятельность представлены как преимущественно (или даже исключительно) инструментальные.

Закрепим это предположение о позиции Автора.

3. Автор начинает разговор о связи между знаниями-практиками, относящимися к промышленным революциям, и собственно философскими основаниями

В §§9—10 Автор начинает собственно разговор о связи между знаниями-практиками, относящимися к промышленным революциям, и собственно философскими основаниями.

Во-первых.

Автор заявляет себя как представителя «праксеологического или деятельностного подхода, который сформировался в философии и социальных науках в последние 300 лет».

Во-вторых.

Автор задает в качестве фундаментальных философских оснований картину мира, онтологию. «Онтология — это раздел философии, в котором излагается совокупность основных (фундаментальных) гипотез [и/или утверждений] об устройстве „мира“ [реальности], в котором мы рождаемся, живем и умираем, а также о ключевых причинно-следственных связях, которые конституируют этот „мир“ и о месте [роли] человека в так устроенном „мире“».

В-третьих.

Автор вводит представление об основных типах онтологии. «Если говорить очень грубо, то за последние две-три тысячи лет человечество построило три основных «картины мира»: космологическую, теологическую и праксеологическую.

В основе космологической онтологии лежат представления о космосе, теологической — о Боге, а праксеологической — о практике».

В-четвертых.

Автор отмечает временную рамку утверждения «праксеологической картины мира». «Хотя праксеологическая картина мира является для любого из нас „очевидной“ [первое, что видит ребёнок, появившись на свет, — это лица взрослых, его родителей, или хотя бы матери или акушерки], а о существовании „Бога“ или „космоса“ он узнаёт гораздо позже, — мало-мальски артикулированная совокупность „онтологических“ принципов, применимых для описания „реальности“ практики/деятельности сложилась лишь на рубеже ХХ века».

В-пятых.

«Таким образом, в ядре праксеологического подхода лежит представление о действии/действиях, которые осуществляют эмпирические индивидуумы. Вокруг действий разворачиваются все остальные социальные и культурные процессы».

Можно остановиться в этом месте и проанализировать сказанное.

4. Базовые проблематизации, связанные с позицией Автора

В декларации Автора видна позиция, которую можно выразить так:

— логика мыследеятельности, которая относится к логике промышленных революций, целиком лежит внутри логики праксеологического подхода;

— праксеологический подход является естественным, очевидность которого обнаруживается базовой структурой человеческой реальности;

— тем не менее утверждение этого подхода происходит только в течении последних 300 лет, а артикуляция его принципов происходит только к началу ХХ века.

В итоге получается, что логика социокультурных процессов, которые составляли предысторию современного мира, основанного на праксеологическом подходе, может быть отброшена.

Позицию Автора можно рассмотреть с точки зрения ее отношения:

— к логике самих философских оснований;

— к связи философских оснований с логикой социокультурных процессов;

— к социокультурному положению тех оснований, которые относятся к праксеологическому подходу;

— к связи между логикой промышленных революций и праксеологическим подходом.

В результате такого рассмотрения у меня получается, что:

— Автор рассматривает фундаментальные метафизические стратегии только в том их содержании, которые с его точки зрения непосредственно относятся к логике промышленных революций. Так из трех указанных стратегий (космологической, теологической и праксеологической) остается в качестве значимой только последняя.

— Автор практически не рассматривает связь философских оснований с логикой социокультурных процессов (хотя такая связь им указывается, по крайней мере, в генетическом отношении).

— Автор практически не рассматривает социокультурное положение тех оснований, которые относятся к праксеологическому подходу.

— Та связь между логикой промышленных революций и праксеологическим подходом, которую устанавливает Автор, по интенции является расположенной по ту сторону истории и по ту сторону социокультурной реальности.

Такая позиция Автора, с моей точки зрения, необоснованно отбрасывает тот слой влияния философских оснований, который связан с социокультурной и исторической логикой.

Что я предлагаю вместо этого?

— Рассматривать базовые мировоззренческие (философские) стратегии как те, которые порождены фундаментальными проблематизациями человеческого существования. Они отвечают на важные жизненные вызовы и, однажды возникнув, воспроизводятся в истории всякий раз, когда возникают соответствующие актуализации проблем.

— Базовые мировоззренческие стратегии обретают историческую силу, только связываясь с логикой социокультурных процессов, становясь мировоззренческим фундаментом социокультурных систем. Базовая динамика социокультурных систем связана со сменой мировоззренческих оснований. Переход от миросистемы с одним мировоззренческим основанием к миросистеме с другим основанием можно называть социокультурной и мировоззренческой революцией.

— Мировоззренческая основа модерна (которую можно предварительно ассоциировать с «праксеологическим» подходом) является продуктом исторического пути европейской социокультурной области. Логика этого пути должна рассказать о генезисе и стратегических перспективах модерна.

— Логика промышленных революций должна рассматриваться как один из ракурсов развертывания мировоззренческой основы модерна, как выражение логики его инструментального разума.

5. Антропоцентрическое основание модерна и историческая логика смены мировоззренческих акцентов

Итак, проделаем конкретный анализ в соответствии с предложенными мной принципами.

Для начала посмотрим на сам список базовых мировоззренческих стратегий (картин мира, онтологий), которые дал Автор:

— космологическая;

— теологическая;

— праксеологическая.

Самое первое, на что можно обратить внимание, — это смена основания классификации. «Космологическая» и «теологическая» стратегии указывают на фундаментальное структурное основание универсума, «праксеологическая» указывает на действие, связанное с фундаментальным структурным основанием — человеком. Поэтому, для выравнивания основания, третью стратегию следует назвать антропоцентрической. Итак, получаем:

— космоцентрическая;

— теоцентрическая;

— антропоцентрическая.

Далее, видно, что в центре этой классификации стоит человек:

— либо как нечто зависимое от каких-то внешних и превышающих его по масштабу реальностей (Космоса, Бога или чего-то еще),

— либо как нечто самостоятельное и само порождающее представление об определяющих его реальностях.

Так мы получаем два типа мировоззренческих стратегий:

— контр-антропоцентрический;

— антропоцентрический.

Далее это разделение нетрудно сопоставить с таким же фундаментальным разделением истории на до-модерновую и модерновую. В результате получим:

— до-модерновый мир (основанный на контр-антропоцентрических стратегиях);

— модерновый мир (основанный на антропоцентрической стратегии).

Эту схему можно сделать более гибкой и показывающей диалектику истории (в масштабах европейской культурной области). Обратим внимание на то, что у Автора прочитывается связь картин мира с традиционным делением европейской истории:

— античность (космологическая стратегия);

— средневековье (теологическая стратегия);

— новое время (модерн) (праксеологическая стратегия).

Если предполагать, что в античности (учитывая ее реальную историю) были периоды с акцентом на антропоцентризме (например, так называемое Греческое Просвещение), то получится уже более гибкая, волнообразная схема:

— античный мир (основанный на контр-антропоцентрических стратегиях, но имеющий внутри себя антропоцентрические эпизоды);

— средневековый мир (основанный на радикальном контр-антропоцентризме);

— модерновый мир (основанный на радикальном антропоцентризме).

Нетрудно представить это как исторический процесс перехода от одного акцентированного варианта к другому:

— античный мир можно представить себе как волнообразное движение акцентов, при котором ни один из акцентов не доходил до предельной величины;

— средневековый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на контр-антропоцентризме;

— модерновый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на антропоцентризме.

Далее можно ввести представление, которое свяжет логику одного акцента с логикой противоположного акцента. Можно считать, что каждая волна акцентирования в числе фундаментальных факторов имеет ответ на вызов негатива социокультурной реальности с противоположным акцентом. Тогда получим:

— Античный мир можно представить себе как волнообразное движение акцентов; причем каждый акцент можно считать ответом на вызов негатива социокультурной реальности с противоположным акцентом. Можно предполагать, что негатив распада античности воспринимался многими как результат ее антропоцентризма.

— Средневековый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на контр-антропоцентризме, являющимся ответом на вызов негатива социокультурной реальности с акцентом на антропоцентризме (античности).

— Модерновый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на антропоцентризме, являющимся ответом на вызов негатива социокультурной реальности с акцентом на контр-антропоцентризме (средневековья).

— По этой логике можно ввести представление о следующем цикле, который окажется симметричным средневековью по новому акценту на контр-антропоцентризме и будет отвечать на вызов негатива антропоцентризма модерна.

Итак, мы получили возможную перспективу развертывания логики модерна-постмодерна (а следовательно, развертывания инструментальной мыследеятельности модерна). Трудно сказать об этой возможности что-то конкретное. Но логически она не является чем-то неосуществимым. Локальные противопоставления антропоцентрической стратегии модерна были продемонстрированы на протяжении всего развертывания модерна. Модерновой революции, проходившей как серия локальных революций в разных аспектах социокультурной реальности (с коммулятивным эффектом), соответствовали разного характера и масштаба контрреволюции, которые в той или иной степени возвращали к принципам контр-антропоцентризма. Смогут ли эти контр-тенденции слиться в новую глобальную стратегию — вопрос открытый, но не бессмысленный.

6. Идеально-проектный и реализационный планы миросистем, антропоцентрическая логика модерна и положение инструментального разума

Для большего понимания нужно развернуть отношение контр-антропоцентризма/антропоцентризма к творческой/деятельной активности человека и инструментальной мыследеятельности в частности.

Для понимания логики смены акцентов введем представление о разделении внутреннего устройства миросистем на:

— идеально-проектный аспект;

— реализационный аспект.

Когда мы говорим о мировоззренческих стратегиях, то мы имеем в виду идеально-проектный аспект миросистем. При этом происходит неявное отождествление этого аспекта с миросистемой в целом. Но если мы введем понятия о реализационном аспекте и множестве реализационных факторов, то тогда логика исторической смены акцентов может быть усложнена за счет представления:

— о реализационных кризисах миросистем (или систем меньшего масштаба — социокультурных систем);

— об ответе на реализационные кризисы.

Будем считать, что миросистемы развертываются по следующей логике:

— Формирование миросистемы, в котором создается и утверждается ее идеально-проектный план и реализационные основания разного рода.

— Зрелое развертывание, в котором реализационный аспект миросистемы в максимально возможной степени соответствует ее идеально-проектному плану.

— Реализационный кризис, в котором формируется ответ на этот кризис.

Ответ на реализационный кризис как правило затрагивает идеально-проектный план. В общем случае можно говорить о том, что самосознание миросистемы пытается вернуться к своим идеально-проектным основаниям. А в крайнем случае самосознание миросистемы пытается переложить ответственность за кризис на сами идеально-проектные основания. Происходит мировоззренческое переакцентирование.

Имея в виду сказанное можно так переписать логику исторической смены мировоззренческих акцентов в европейской области:

— Античный мир можно представить себе как волнообразное движение акцентов; утверждение нового акцента можно считать ответом на реализационный кризис доминирования прежнего акцента.

— Средневековый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на контр-антропоцентризме. Это можно считать радикальным ответом на вызов реализационного кризиса миросистемы с акцентом на антропоцентризме (каковой адептами христианства воспринималась античность).

— Модерновый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на антропоцентризме. Это можно считать радикальным ответом на реализационный кризис миросистемы с акцентом на контр-антропоцентризме (каковой адептами модерна воспринималось средневековье).

— По этой логике можно ввести представление о следующем цикле, который окажется симметричным средневековью по новому акценту на контр-антропоцентризме и будет отвечать на вызов реализационного кризиса миросистемы модерна, с ее акцентом на антропоцентризме (каковым адептами «нового средневековья» должен восприниматься модерн).

Мы получили более реалистичную схему, приближенную к ощущению/осознанию кризисности миросистемы модерна. В этой схеме мы уже достаточно близко подошли к инструментальному аспекту модерна, внутри которого лежит логика развертывания инструментальной мыследеятельности вообще и промышленных революций в частности. В оценке реализационного кризиса современного состояния модерна, по общему мнению, определяющее значение имеют интегральные последствия развертывания его инструментального аспекта. Критика «инструментального разума» является одной из центральных в критике модерна. Развертывание инструментального аспекта модерна напрямую связывается с его идеально-проектным планом.

7. Идеально-проектные планы средневековья и модерна. Связь между идеально-проектными планами и инструментальным разумом

Для большего понимания связи идеально-проектного плана модерна с его инструментальным аспектом можно конкретизировать идеально-проектные планы средневековья и модерна и связать их с логиками соответствующих типов инструментального разума.

Начать можно с утверждения принципа:

— инструментальный аспект миросистемы напрямую связан с ее идеально-проектным планом

— и в своих стратегических направленностях является способом реализации идеально-проектного плана.

То есть мы можем говорить, что в средневековой миросистеме тоже развертывался инструментальный аспект. Но он был способом реализации другого идеально-проектного плана.

Идеально проектные планы средневековья и модерна можно развести следующим образом:

— идеально-проектный план средневековья содержит:

a) направленность на утверждение позитивно понимаемого «человека пассивного»;

b) направленность на построение «мостов к трансцендентному» и проведение человека по этим мостам;

— идеально-проектный план модерна содержит:

a) направленность на утверждение позитивно понимаемого «человека активного»;

b) направленность на «прохождение через земную реальность».

Здесь позитивное понимание «человека пассивного» означает принятие мировоззренческой программы, по которой существует объемлющая человека реальность (в христианском варианте — Бог), которая диктует ему глобальную программу жизненного пути. Каков бы ни был конкретный жизненный путь человека, но на стратегическом уровне он должен восприниматься как реализация заданной «сверху» программы, как соответствие или несоответствие этой программе. Направленность на построение «мостов к трансцендентному» и проведение человека по этим мостам задает собственно содержание заданной «сверху» программы. Для христианина это — переход от земной реальности к сверхземной. Если инструментальный разум средневековья является прежде всего способом реализации этой программы, то логично видеть, что он прежде всего будет способом построения «мостов к трансцендентному» и прохождения по ним.

Позитивное понимание «человека активного» означает принятие мировоззренческой программы, по которой человек сам строит для себя жизненные программы и реализует их. Направленность на «прохождение через земную реальность» задает стратегическую линию человеческой активности. Если инструментальный разум модерна является прежде всего способом реализации такой программы, то логично видеть, что он прежде всего будет способом познания и преобразования окружающей человека земной реальности и самого себя как части этой реальности.

Фактически, я уже начал разговор о связи идеально-проектного плана и реализационного как двух составляющих:

— ценностной составляющей миросистемы (определяющей «что» строится);

— инструментально-реализационной составляющей миросистемы (определяющей «как» строится).

При этом инструментально-реализационная составляющая стратегически задается (хотя и не во всех своих компонентах) ценностной составляющей.

Это нам дает еще один важный ракурс рассмотрения реализационного кризиса миросистем:

— в минимальном варианте реализационный кризис должен приводить к пересмотру соответствия реализации исходным идеалам (негатив реализации не переносится на сами идеалы);

— в максимальном варианте реализационный кризис должен приводить к пересмотру самого идеально-проектного плана (происходит перенос реализационного негатива на сами идеалы).

Причем надо обратить внимание на то, что в предельном случае максимальный вариант означает ценностную инверсию:

— инверсия видна при сравнении предельных выражений идеально-проектного плана при переходе к средневековью:

a) от «человека активного» к «человеку пассивному»;

b) от «человека земного» к «человеку сверхземному» (к культуре «мостов к трансцендентному»);

— инверсия видна при сравнении предельных выражений идеально-проектного плана при переходе к модерну:

a) от «человека пассивного» к «человеку активному»;

b) от «человека сверхземного» к «человеку земному» (к культуре «прохождения через земную реальность»);

— инверсия утверждается в радикальных вариантах реализационной критики модерна.

8. Выделение идеально-проектного плана «мировых освобождающе-объединяющих революций»

И здесь мы уже предельно близко походим к тому варианту изложения идеально-проектного плана модерна, который дан Автором. Но сначала нужно прорисовать еще один план идеально-проектного аспекта модерна.

Этот план я называю планом «мировых освобождающе-объединяющих революций». Как это понимать? Прежде всего, это надо понимать как проект мирового преобразования человечества, в котором предполагается:

— освободить индивидуального человека от власти всех системных, классовых, расовых и религиозных разделений и

— объединить на основе новой универсалистской этической программы.

Первыми конкретными выражениями «мировых освобождающе-объединяющих революций» в европейской области можно считать эллинистические философские школы. На их примере видно, что у такого рода программ-организованностей четко выделяются:

— идеально-проектный план;

— реализационный план.

На идеально-проектном плане эллинистические школы утверждают (в противоположность эпохе классической Греции) не «человека полисного», а «человека космополитического». Кроме того, эллинистические школы акцентируют, ставят в центр внимания этику, предлагая ее в качестве программы универсального объединения человечества, освобожденного от полисных и других делений-противопоставлений.

На реализационном плане эллинистические школы демонстрировали довольно слабый охват реального человечества. Надо обратить внимание, что уже в эллинистических школах просматриваются две различные реализационные стратегии «мировых освобождающе-объединяющих революций»:

— религиозная (например, стоицизм);

— контр-религиозная (например, эпикуреизм).

Эти реализационные стратегии в дальнейшем станут тем, что будет отделять средневековый вариант реализации «мировой революции» от модернового. При этом надо видеть, что контроверза «религиозная — контр-религиозная реализационная стратегия» входила в комплексный идеально-проектный план соответствующего варианта «мировой революции».

Структурно, к «мировым освобождающе-объединяющих революциям» можно причислить мировые религии, так как каждая из них демонстрировала ту же самую идеально-проектную составляющую (хотя и модифицированную собственной метафизической программой). На примере христианства даже можно видеть, как эллинистическая мировоззренческая программа трансформировалась из формата философской школы в формат масштабной религиозной традиции.

Через идеально-проектную логику «мировых освобождающе-объединяющих революций» можно соединить идеально-проектный уровень средневековья и модерна:

— Средневековье будет реализацией «мировой освобождающе-объединяющей революции» на религиозной реализационной основе.

— Модерн будет реализацией «мировой освобождающе-объединяющей революции» на контр-религиозной реализационной основе.

Надо видеть, что контроверза «религиозная — контр-религиозная реализационная основа» зашита в идеально-проектный уровень как средневековья, так и модерна:

— Религиозная реализационная основа задает формат культуры «человека пассивного» и «мостов к трансцендентному».

— Контр-религиозная основа задает формат культуры «человека активного» и «прохождения через земную реальность».

Программу собственно «мирового освобождения-объединения» можно видеть:

— Для средневековья — в христианской евангелической программе.

— Для модерна — в просвещенческой программе.

Относительно Просвещения надо иметь в виду его радикальный вариант, который выражался в разных формах у разных теоретиков-практиков. Например, у Канта в его «Основах метафизики нравственности» или в пафосе Великой французской революции (выраженным лозунгом «Свобода, Равенства, Братство» и изначальным стремлением к экспорту революции и революционизации всего мира).

Надо акцентировать, что, содержательно, универсалистские этические кодексы «мировых революций» средневековья и модерна практически идентичны. На этом основании можно говорить, что на протяжении всего комплексного периода средневековье-модерн транслируется одна и та же содержательная основа «мировых революций», что в этом отношении следует говорить об одной и той же революции, разные версии которой отличаются по параметру «реализационная стратегия». Для средневековья она — религиозная, для модерна — контр-религиозная.

9. Инверсия «мировой освобождающе-объединяющей революции» по параметру «реализационная стратегия» и логика модерна

Отдельного объяснения требует инверсия по параметру «реализационная стратегия». Здесь уже надо рассматривать метаморфозы реализационного плана средневековой миросистемы, соответственно делению:

— Идеально-проектный план миросистемы содержит в себе логику «мировой освобождающе-объединяющей революции» на религиозной реализационной основе — христианскую идеологию.

— Реализационный план миросистемы включает в себя логику социально-системной реальности, внутри которой реализовывалась христианская идеология.

С одной стороны, достаточно очевидно, что христианство получило широкий реализационный охват через соединение с системной социальностью и через превращение в идеологию миросистемы, которая охватывала большие территории и стремилась к глобальному расширению. Здесь универсализм христианской идеологии соответствовал универсализму имперской идеологии.

С другой стороны, достаточно очевидно, что соединение христианства как идеально-проектного плана с системной социальностью как реализационным планом содержит внутри себя фундаментальное противоречие. Это противоречие между:

— Контр-системным содержанием исходного идеально-проектного плана христианства — «мировой освобождающе-объединяющей революции».

— Социально-системным содержанием реализационного плана.

Можно говорить о том, что христианская миросистема стала конкретной реализацией «мировой освобождающе-объединяющей революции» через формат новой социокультурной системности. Этот формат воспроизводил на новом основании те самые разделения, которые стремилась преодолеть христианская «мировая революция». Для адаптации этого реализационного плана внутри самой христианской идеологии создавались дополнительные онтологические включения. Таким образом, социально-системное христианство средневековья на догматическом уровне уже соединяла в себе контр-системные и про-системные принципы относительно социальности. Соответствующие христианские теоретики воспринимали про-системные принципы как продукт неизбежного «системного реализма».

Но, с точки зрения исходной идеологии «мировой освобождающе-объединяющей революции», описанное противоречие на протяжении всего средневековья было основной актуализации контр-системных тенденций всякий раз, когда системы демонстрировали свои отрицательные стороны. Если считать, что средневековая миросистема когда-то должна была прийти к состоянию своего глобального реализационного кризиса, то этот кризис должен был актуализировать (среди прочего) контр-системную составляющую христианской идеологии. Такую масштабную и радикальную актуализацию можно видеть в Реформации. Но и здесь новому христианству неизбежно пришлось соединиться с новым типом социальности. От этого шага можно протянуть линию к формированию идеологии Просвещения и модерновой революции.

Итак, Реформация стала контр-системной революцией христианства:

— относительно католической церкви как религиозной суперсистемы;

— относительно религиозного обоснования земной системной социальности.

В той мере, в какой развертывание Реформации вело к компромиссу, к синтезу новой религиозной идеологии и новой системной социальности, это должно было становиться вызовом для дальнейших типологически сходных критических шагов. На определенном шаге этого движения логично было увидеть состояние, при котором:

— критика религиозной системности и религиозного обоснования социальности достигла своего максимума и превратилась в критику религии как таковой;

— критика системной социальности, достигнув своего максимума, превратилась в новый вариант «мировой освобождающе-объединяющей революции».

Так мы получаем модерновый вариант этой революции.

С этим вариантом происходили метаморфозы, типологически сходные с теми метаморфозами, которые происходили со средневековым вариантом.

Модерновая миросистема стала конкретной реализацией нового варианта «мировой освобождающе-объединяющей революции» через формат новой социокультурной системности. Этот формат воспроизводил на новом основании те самые разделения, которые стремилась преодолеть модерновая «мировая революция». Для адаптации этого реализационного плана внутри самой модерновой идеологии создавались дополнительные онтологические включения.

С точки зрения исходной идеологии «мировой освобождающе-объединяющей революции», противоречие между идеально-проектным и реализационным планом на протяжении всего модерна было основной актуализацией контр-системных тенденций всякий раз, когда системы демонстрировали свои отрицательные стороны. Если считать, что модерновая миросистема когда-то должна была прийти к состоянию своего глобального реализационного кризиса, то этот кризис должен был актуализировать в первую очередь контр-системную составляющую модерновой идеологии.

По отношение к модерновому варианту «мировой освобождающе-объединяющей революции» можно установить две базовых варианта ее конкретизации:

— либерально-буржуазный;

— коммунистический.

В каждом из этих вариантов принципы «мировой освобождающе-объединяющей революции» по-своему соединялись с принципами социальной системности. Таким образом, можно говорить, что в исходном теоретическом плане мы имеем два базовых варианта модерновой «мировой революции»:

— либерально-буржуазную мировую революцию;

— коммунистическую мировую революцию.

Авангардные варианты этих революций должны практически совпадать друг с другом, обнажая исходный контр-системный пафос идеально-проектного уровня «мировой освобождающе-объединяющей революции».

Итак, можно говорить, что модерн реализовывался в виде описанных двух вариантов «мировой революции», каждый из которых на авангардно-теоретическом уровне нес в себе контр-системный пафос. По мере конкретной реализации модерна должны были возникать реализационные кризисы, касающиеся как либерально-буржуазного варианта, так и коммунистического. На определенном шаге (середина XIX века) либерально-буржуазный вариант должен был стать объектом системной реализационной критики и в качестве стратегической альтернативы должен был выдвинуться коммунистический вариант. При реализации этого варианта на определенном шаге (вторая половина ХХ века) коммунистический вариант тоже должен был оказаться под ударом систематической реализационной критики. В этом случае модерн (как реализация «мировой освобождающе-объединяющей революции») должен был оказаться в области глобального реализационного кризиса. Это мы и имеем в эпохе так называемого постмодерна.

Таким образом, постмодерн можно назвать эпохой глобального реализационного кризиса модерна.

С про-модерновой точки зрения, реализационный кризис модерна приводил к актуализации принципов «мировой освобождающе-объединяющей революции», к новой актуализации ее контр-системного пафоса. В постмодернистском варианте это выражалось во множестве организационных форм, по своему характеру напоминающих философские школы эллинизма:

— на идеально-проектном уровне эти образования должны были выражать авангардный пафос контр-системности;

— на организационно-реализационном уровне они должны были демонстрировать множество анархически-коммунистических форм.

10. Изложение идеально-проектного плана модерна, которое дает Автор

Теперь все готово к тому, чтобы оценить изложение идеально-проектного плана модерна, которое дает Автор. Посмотрим еще раз на то, как Автор выражает (в §§9—10) принципы своей точки зрения.

Во-первых.

«Я являюсь представителем праксеологического или деятельностного подхода…» В основе праксеологической онтологии лежат представления о практике.

Во-вторых.

«Лишь в этот период [на рубеже ХХ века] разные социальные дисциплины — психология, социология, экономика, культурология — начинают признавать, что имеют дело с одной и той же «реальностью». Я хочу привести здесь три цитаты: экономиста, инженера и социолога, которые были высказаны в последней четверти XIX века.

Карл Менгер: «Ценность — это суждение, которое хозяйствующие люди имеют о значении находящихся в их распоряжении благ для поддержания их жизни и их благосостояния, и поэтому вне их сознания [и действия] не существует».

Альфред Эспинас: «Ремесленник мастерит, крестьянин пашет, моряк плавает на корабле, солдат воюет, купец торгует, профессор учит, управляющий распоряжается. И вот слово „практика“ порождает термин „праксеология“ для определения науки о подобных фактах, рассматриваемых в их единстве, науки о наиболее общих формах и принципах действия в мире живых существ».

Макс Вебер: ««Действием» мы называем действие человека, если и поскольку действующий индивид или индивиды связывают с ним субъективный смысл. «Социальным» мы называем такое действие, которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него»».

В-третьих.

«Таким образом, в ядре праксеологического подхода лежит представление о действии/действиях, которые осуществляют эмпирические индивидуумы. Вокруг действий разворачиваются все остальные социальные и культурные процессы».

В-четвертых.

«Можем ли мы схематизировать суть тех гипотез, которые конституируют эту — праксеологическую — картину мира?

На мой взгляд, лучшую схематизацию предложила школа СМД-методологии, которая сложилась в нашей стране в начале 50-х годов ХХ века. Ее основателем был мой отец — Георгий Петрович Щедровицкий. В конце 70-х годов он ввел общее представление об устройстве коллективной «мысле-деятельности».

Согласно СМД-подходу, мир коллективной мыследеятельности конституирован двумя основными группами отношений:

Во-первых, горизонтальной осью коммуникации, в которую вовлечены несколько (как минимум, две) позиции «действующих».

Во-вторых, несколькими интеллектуальными процессами, начиная со «здравого смысла» (в СМД-подходе это измерение мыследеятельности называется мысле-действием), через рефлексию, понимание, мысль-коммуникацию к конструктивному мышлению».

В-пятых.

«Важнейшим процессом является включение в коллективную мыследеятельность эмпирических индивидуумов, конкретных людей, которые рождаются, живут и умирают, сменяя друг друга в череде поколений.

Родившись как биологическое существо, ребёнок попадает в Мир мыследеятельности, в котором постепенно, под влиянием коммуникации, интерсубъективного взаимодействия и участия в совместно-распределенной деятельности у него складывается индивидуальная структура сквозных компетенций и уникальных личных способностей. <…>

Так возникает «индивидуальность» — то, что человек делает из себя сам, постоянно испытывая разнонаправленные влияния со стороны других людей, социальных и культурных «машин».

Индивидуализированное действие, наряду с поддерживающими его осуществление способностями и компетенциями, «становится» или «прорастает» в пространстве коллективной мыследеятельности».

11. Анализ идеально-проектного плана модерна, который дает Автор

Проанализируем сказанное.

Как в позиции Автора представлен универсум человеческого мышления-и-деятельности?

Во-первых.

Он представлен как вырастающий «снизу-вверх» — и структурно и идейно. Хотя введено представление, что существует коллективный социально-исторический процесс, в который входят новые индивиды, тем не менее, этот уровень в логике Автора не создает каких-то значимых проблем, не несет в себе какой-то значимой логики. Коллективный социально-исторический процесс играет роль не более чем аккумулятора достижений мыследеятельности и пространства совместной мыследеятельностной активности. Вся та макро-организационная культурно-историческая логика, которая традиционно составляла содержание рефлексии, акцентирующей «культуры» и «системы», отошла в тень, можно сказать, перестала быть заметной и значимой. Социокультурный универсум развернут той стороной, с точки зрения которой виден, прежде всего, индивид.

Именно это и можно назвать авангардной точкой зрения модерна. Авангардом можно назвать тот тип позиций, который предельным образом утверждает одни принципы и отрицает (или, по крайней мере, выносит за скобки) другие принципы. В позиции Автора предельно акцентируется индивидуальная сторона мышления-и-деятельности (и выносится за скобки вся логика макроструктур и макропроцессов). Хотя это, не самый предельный акцент в этом направлении, но он достаточен, чтобы можно было говорить об индивидо-центрическом авангарде. А это и есть модерновый авангард.

Во-вторых.

Надо обратить внимание на то, что Автор утверждает в качестве схематического выражения онтологии праксеологического подхода схему мыследеятельности, выработанную в рамках ММК. Если иметь в виду, что эта схема выражает онтологию самого ММК, то получается, что Автор проецирует организационно-идеологический формат ММК на мышление-и-деятельность в целом.

Что это должно означать? Можно говорить о том, что Автор воспроизводит в своем «праксеологическом» представлении о мыследеятельности тот идейный и организационный пафос, которым был задан ММК. Этот пафос можно считать одним из выражений авангарда модерновой «мировой освобождающе-объединяющей революции».

С одной стороны, ММК вырос внутри советской системы, идеология которой (марксизм) является одним из фундаментальных вариантов модерновой «мировой революции». Можно говорить, что изначальный революционно-идейный пафос большевистского варианта русской революции передает пафос этой мировой революции.

С другой стороны, развертывание советской системы, следовательно, является симбиозом исходного революционно-идейного пафоса и логики социальной системности. Это должно означать, что оказывался неизбежен реализационный кризис советской системы как компромисса про-системных и контр-системных интенций. Первая фаза такого кризиса может быть отнесена к 50-м — 60-м годам. Реализационный кризис развертывал критику реализации с точки зрения исходных контр-системных идеалов. ММК реализовывал внутри себя один из вариантов такой критики. ММК симметричен общей постмодернистской критике модерна, ее организационным анархо-коммунистическим формам. Хотя здесь надо сделать поправку на характер советской системы, внутри которой ММК оказался возможен.

Итак, можно говорить, что ММК был вариантом постмодернистской критики модерна. Организационно он напоминал философские школы эллинизма. Эту же критику можно увидеть в позиции Автора. Мышление-и-деятельность задается им как максимально освобожденная от организационно-идеологических макроструктур. Она в максимальной степени предоставляет индивиду возможности для самореализации. В смягченном виде Автор передает контр-системную логику исходной модерновой «мировой освобождающе-объединяющей революции».

Глава 2. Фундаментальная эпистемологическая ситуация, машинизация-автоматизация мыследеятельности и логика модерна

1. Перспектива дальнейшего действия

Далее Автор обозначает ту перспективу, в которой он собирается действовать (§10).

«Индивидуализированное действие, наряду с поддерживающими его осуществление способностями и компетенциями, «становится» или «прорастает» в пространстве коллективной мыследеятельности.

Сильно упрощая, можно сказать, что жёстким каркасом этой структуры выступают три основных «организованности» или «узла»:

Во-первых, средства, которыми мы овладеваем.

Во-вторых, представления об окружающем мире, на которые мы ориентируемся при проектировании и осуществлении действия.

В-третьих, цели, которые мы хотим и рассчитываем достичь. <…>

Очертив кратко основные понятия и схемы СМД-методологии (СМД-подхода) я буду последовательно детализировать рабочую онтологию и «прорисовывать» место «цифры» (цифровых технологий) в процессах, ситуациях и системах мыследеятельности».

Симметрично к этому я могу прорисовать перспективу собственного действия. Я буду, по мере прочтения позиции Автора, показывать, каким образом та логика, которую он развертывает, может быть связанной (или даже быть определенной) макроструктурами и макропроцессами социально-исторического процесса.

2. Фундаментальная структура эпистемологической ситуации, вводимая Автором

Рассмотрим §§11—27.

Во-первых.

«А начну я с проблемы знания».

«Для того, чтобы пояснить этот круг проблем, нам придётся сделать шаг в сторону и рассмотреть устройство простейшей эпистемологической ситуации.

Я сразу хочу предупредить Вас, что буду вводить очень упрощенную модель такой ситуации. <…> Однако, даже эта «простота» указывает нам на границы любых усилий по так называемой «цифровой трансформации» процессов мыследеятельности.

Метафорой этой ситуации является древняя суфийский притча о слепых, впервые в жизни столкнувшихся со «слоном».

Суть этой причти состоит в том, что группа слепых трогает слона, чтобы понять, что он собой представляет. Каждый из них трогает разные части его тела, но при этом только какую-то одну из них.

Затем они описывают свои впечатления от прикосновений друг другу и начинают спор, поскольку каждый описывает слона по-разному, при этом ни одно из описаний не является верным».

Во-вторых.

Автор вводит понятие «Ens» («нечто» или «вещь») для обозначения той исходной реальности, которая является слоном.

Автор акцентирует, что «„ощупывание“ в данной метафоре может быть понято как особый тип деятельностного „оперирования“ с вещью».

«…Каждый из слепых соотносит результат этого ощупывания [оперирования] со своим прошлым жизненным опытом и присваивает результатам этого оперирования особую форму знакового выражения, имя.

Вы помните, что на исходной картинке каждый слепой «представляет» в своём сознании [за счёт работы воображения или памяти] образ той эталонной вещи [которая играет для него роль образца], с которой он как бы сравнивает результат своего ощупывания. <…>

…Этот акт впервые конституирует «предмет» или «предметность», в отличие от… «вещи».

Назвав «нечто» тем или иным словом [как знаком естественного языка], которое обычно используется сообществом слепых для обозначения «образцовой» или «эталонной» вещи данного вида [типа], наш «слепой» с одной стороны, подводит индивидуальную вещь под некий «класс», «вид» или «тип» [то есть осуществляет относительное обобщение], и, с другой стороны, фиксирует лишь отдельную сторону [проекцию] этой вещи, выделяя одни ее характеристики и пренебрегая другими.

Присваивая вещи имя, он выражает результат оперирования в условном знаке».

В-третьих.

Автор вводит пространство оперирования со знаками.

«…Мы уже имеем дело с двумя разными типами связей.

Одну мы уже описали: это связь «замещения» или выражения результата операции с вещью в форме произвольного знака.

Вторая связь носит как бы обратный характер, она относит этот знак или имя «назад» к данной вещи. Мы будем называть ее связью «отнесения». <…>

Зафиксируем… уровень использования тех или иных знаковых форм и «движения» в оперативном пространстве той или иной знаковой [семиотической] системы.

Пространство оперирования со знаками — тем более разных видов и типов — гораздо «шире», чем пространство нашего непосредственного оперирования с материальными вещами. <…>

Из общих соображений ясно, что каждая такая используемая оперативная знаковая система предоставляет нам в руки ряд новых возможностей, но в то же время каждый переход на более высокий уровень замещения как бы «отдаляет» нас от Ens, которое мы исходно собирались описать и устройство которого мы хотели понять. На схеме мы изобразим этот функциональный узел или уровень в виде нескольких этажей замещения практических операций с «вещью» вторичными [или просто другими] операциями со знаками».

В-четвертых.

Автор вводит процесс моделирования «вещей» в знаковом пространстве.

Процесс моделирования связывается с выдвижением гипотез.

«…Мы ввели объемлющее пространство используемой семиотической системы (например, естественного языка), в границах которой мы уже имеем определённую сложившуюся функциональную структуру, включающую в себя несколько новых организованностей мышления и связей между ними, несколько новых функциональных (оперативных) узлов.

Первой такой организованностью является так называемая «гипотеза»».

«Более сложная функциональная структура этого узла на следующих шагах начинает включать в себя на более «высоких» этажах замещения место для специальных искусственных представлений об устройстве типовых «вещей», принадлежащих некоему классу. По логике схемы речь идёт о специальных знаковых образованиях. Эти знаковые образования могут становится предметами вторичного оперирования.

Мы называем этот функциональный узел «моделью»».

«В СМД-подходе „моделью“ в широком смысле слова называется такая организованность мыследеятельности, знания о которой [полученные за счёт практического или мыслительного оперирования] могут быть отнесены к реальной „вещи“, к тому „нечто“, оперирование с которым по каким-то причинам невозможно. Как Вы понимаете, это функциональное определение „модели“ осмысленно в рамках введённых представлений об этажах замещения на схеме многоплоскостного знания».

В-пятых.

Автор вводит представление об исследователькой деятельности на основе модеклирования и экспериментирования.

«Моделирование становится важнейшим режимом особой технологии систематического и целенаправленного производства «знаний», которое мы обычно называемых «исследованием» или, точнее, исследовательской мыследеятельностью. Очень грубо можно сказать, что исследовательская мыследеятельность технологизирует процессы познания, получения «опытных» знаний. <…>

Вторым режимом исследовательской технологии мышления в XVI веке становится «эксперимент» и «экспериментирование».

…Последний направлен на такое искусственно-техническое преобразование самой «вещи» или условий оперирования с ней, которые позволяют подтвердить или опровергнуть онтологические «гипотезы» (гипотезы об устройстве «объектов»), выдвинутые на предшествующих стадиях исследовательской работы и моделирования.

Моделирование и экспериментирование позволяет наладить буквально промышленный процесс производства новых знаний и проблематизации онтологических гипотез».

В-шестых.

Автор вводит представление об «объектах» и процедуре «фальсификации» (проблематизации и опровержении).

««Объекты» (а точнее специально разработанные представления об идеальных объектах) появляются в рамках систем знаний [иногда методологи науки называют их теориями] и являются результатом сложной работы по увязыванию (синтезу) друг с другом содержания различных знаний — в том числе противоречивых.

Эта работа по построению подобных представлений об объектах называется «объективацией».

«Объекты» обычно есть плод длительной истории мышления.

Представления об объектах не тождественны моделям. Далеко не всякая модель или знания, полученные в ходе моделирования и экспериментирования, строятся в горизонте объективации и вообще могут быть объективированы.

Грубо можно сказать, что суть этой работы состоит в фальсификации [проблематизации и опровержении] знаний, сравнении знаний, полученных на различных моделях, сравнении знаний, полученных на моделях со знаниями, полученными в ходе практического оперирования с вещами [например, в ходе экспериментов] и т.д.».

В-седьмых.

Автор вводит представления о «действительности», «реальности» и «онтологии».

«Одновременно приходится вводить различение между «действительностью» и «реальностью». В «реальности» мыследеятельности объективным существованием может наделяться не только «действительное», но также «возможное» и «должное».

То, что во введении мы назвали «онтологиями», есть прежде всего результат систематизации принципов и правил «объективации» и, одновременно, пространство, заданное связями между ключевым «объектами».

В-восьмых.

Автор вводит представление о «ошибках» и «фальсификации».

«И наконец — и в этом состоит суть притчи — в ходе образования простейшего знания все участники делают массу «ошибок».

Их утверждения не только противоречат друг другу. Все эти «знания» ложны или точнее, их истинность (которую часто рассматривают как критерий объективации) требует обоснования.

Истинность (истинностность знания) обусловлена отнюдь не наивным представлением о соответствии содержания «знания» тому, что якобы «есть» на самом деле — подлинному устройству вещи (из этого допущения исходила так называемая корреспондентская теория истинности).

Истинность обосновывается:

— либо характером используемых для построения знаний средств (признанных в данное время в данном месте),

— либо соответствием содержания отдельных знаний (представлений) системе представлений (системе теории или онтологии),

— либо, наконец, успешностью практического применения этих знаний.

Этот аспект понятия «знания», получивший название «фальсификации» или «фальсифицируемости», активно развивался в методологии исследования и науки ХХ века».

«Как только мы ввели этот второй, объемлющий контур схемы знания, ключевой проблемой вновь становится проблема «отнесения» результатов оперирования со знаками в рамках правил данной оперативной системы к действительным и возможным вещам окружающего Мира, к реальности.

По сути, подобное «отнесение» никогда не происходит с отдельными знаковыми формами. Оно становится возможным, когда мы выходим за рамки работы с простыми знаковыми образованиями, выражающими результаты отдельных операций, и начинаем использовать более сложные знаковые конструкты — мета-модели, представления о группах идеальных объектов и онтологические картины».

3. Выразим сказанное Автором в сжатом виде

Во-первых.

Автор вводит фундаментальную структуру эпистемологической ситуации. Той ситуации, которая с его точки зрения связывает материально-предметный мир с пространством мышления-и-деятельности. Используется притча о слоне, которого с нескольких сторон ощупывают несколько человек.

Во-вторых.

Вводится представление о «вещи», которая является той самой реальностью, которую исследуют (ощупывают) субъекты.

Вводится представление о способе оперирования с вещью (ощупывания вещи) во время исследования.

Вводится представление о знаковом пространстве субъектов, оперирующих с вещами. Знак представляет тот способ оперирования, которое осуществляет каждый субъект. Знаковое пространство имеет глубину, «нижняя» сторона которой максимально приближена к «вещи», а «верхняя» сторона максимально удалена от нее. В этом пространстве «вещи» и способы оперирования с ними замещаются знаками, а исследовательская деятельность превращается в знаковое конструирование-оперирование и перемещение по знаковому пространству снизу-вверх и сверху-вниз.

Вводится представление о наполненности знакового пространства «гипотезами» и «моделями». Моделями можно считать те знаковые конструкции, которые выражают сложные «вещи» и позволяют оперировать с этими вещами в знаковом пространстве. Процесс построения моделей и работы с ними называется моделированием.

Вводится представление об «эксперименте» и «экспериментировании». Экспериментированием называется процесс преобразования вещи в соответствии с модельным представлением о ней, созданным на основе гипотез, позволяющий подтвердить или опровергнуть гипотезу.

Вводится представление об «идеальных объектах», которые заполняют верхние этажи знаковых систем знания. Эти идеальные объекты являются продуктом длительной истории мышления. Построение идеальных объектов Автор называется объективацией (хотя традиционно это называется идеализацией).

Вводится представление об «онтологиях», которые являются результатом систематизации принципов и правил объективации и пространством, заданном связями между ключевыми идеальными объектами.

Вводится представление об ошибках и фальсификации. Знания, получаемые различными субъектами, противоречат друг другу и требуют обоснования. Истинность обосновывается:

— Соответствием знаний системе средств, принятых в данном месте и времени.

— Соответствием знаний онтологической системе, принятой в данном месте и времени.

— Успешностью практического применения.

Фальсификация касается не отдельных знаковых форм (моделей), а мета-моделей, представлений о группах идеальных объектов и онтологических картин.

4. Позиция Автора как выражение «материалистической» стратегии

Проанализируем представленную Автором модель эпистемологической ситуации.

Как я сказал, моей целью в этом анализе будет показывать, каким образом та логика, которую развертывает Автор, может быть связанной (или даже определенной) социально-историческими макроструктурами и макропроцессами.

Во-первых.

Надо обратить внимание, что Автор продемонстрировал одну из двух антитетичных онтологических стратегий:

— материалистической и

— идеалистической.

Для материалистической онтологической стратегии универсум, общество и познание строятся стратегически «снизу-вверх», от элементов мира к его системной организации.

Для идеалистической онтологической стратегии универсум, общество и познание строятся стратегически «сверху-вниз», от системы мира к его элементам.

Эти онтологические стратегии, как я сказал, относятся:

— к универсуму в целом:

a) если универсум выстраивается преимущественно от элементов к системе, то мы получаем то, что можно назвать универсальным материализмом;

b) если универсум выстраивается преимущественно от системы к элементам, то мы получаем то, что можно назвать универсальным идеализмом;

— к обществу в целом:

a) если общество выстраивается преимущественно от элементов (индивидов) к системе, то мы получаем то, что можно назвать социальным материализмом;

b) если общество выстраивается преимущественно от системы к элементам, то мы получаем то, что можно назвать социальным идеализмом;

— к познанию в целом:

a) если познание выстраивается как идущее преимущественно от элементов мира к системе мира, то мы получаем то, что можно назвать когнитивным материализмом;

b) если познание выстраивается как идущее преимущественно от системы мира к элементам мира, то мы получаем то, что можно назвать когнитивным идеализмом;

В общем смысле в метафизических системах (картинах мира) все три плана (универсума, общества, познания) соответствуют друг другу. То есть представить себе, что один из планов в конкретной метафизической системе соответствует материалистической стратегии, а другой — идеалистической, логически возможно. Но это будет внутренним противоречием.

Опираясь на сказанное, следует утверждать, что Автор продемонстрировал один из вариантов материалистической стратегии познания (а значит материалистической стратегии в отношении универсума и общества). В его модели эпистемологической ситуации познающие субъекты восходят от познания маленьких частей (элементов) мира к миру в целом (онтологическим картинам). То, что это происходит через логику практического взаимодействия с миром, выдвижения гипотез, построения моделей, проверку их на истинность, — задает не более чем конкретное наполнение материалистической стратегии. Сам метафора «ощупывания слона» субъектами задает логику когнитивного взаимодействия элементов общества с элементами мира. От этого «частного» осуществляется восхождение к «общему».

5. Идеально-типическая антитетика, которую можно положить как основу для социально-исторической эволюции

Далее можно утвердить, что выбор между материалистической и идеалистической стратегиями не является логическим выбором. Это выбор экзистенциальный (в индивидуальном и коллективном смыслах).

Если иметь в виду, что человек является существом коллективным по своей природе, а сами указанные стратегии являются выбором между приоритетом частей и целого, то экзистенциальный выбор между стратегиями всегда касается положения индивидуального человека в системе мира, выраженной как иерархия систем. Проще говоря, выбор между материализмом и идеализмом касается положения индивидуального человека в целостностях мира.

Целостности мира можно разделить на два уровня:

— целостность универсума;

— целостность общества.

Можно считать, что в логике самоопределения человека характер ощущения/осознания этих целостностей по отношению к себе определяет его экзистенциальный выбор.

Далее можно считать, что экзистенциальный выбор всегда имеет воплощение в логике построения социальности. Общества можно разделить в этом отношении:

— на те, которые построены на стратегии социального материализма;

— на те, которые построены на стратегии социального идеализма.

С другой стороны, трансформация метафизических позиций, возникающая внутри определенных обществ, должна быть связана с логикой развития этих обществ, с тем позитивами или негативами, которые при этом создаются (и которые становятся жизненными вызовами, ответом на которые становятся те или иные позиции). Проще говоря, реализация в обществе материалистической или идеалистической стратегии может превратиться в фундаментальный жизненный вызов, если негатив, создаваемый в процессе развития общества, связывается с соответствующей стратегией.

Это означает, что:

— негатив общества, построенного на материалистической основе (если он связывается в сознании с этой стратегией), должен порождать в качестве ответа утверждение идеалистической стратегии;

— негатив общества, построенного на идеалистической основе (если он связывается в сознании с этой стратегией), должен порождать в качестве ответа утверждение материалистической стратегии.

Так мы получаем идеально-типическую антитетику, которую можно положить как основу для социально-исторической эволюции.

6. Историческая антитетика идеализма/контр-антропоцентризма и материализма/антропоцентризма

Теперь можно связать представление о материалистической и идеалистической онтологических стратегиях с представлением об антропоцентрической и контр-антропоцентрической мировоззренческих стратегиях, о которых я говорил ранее. Их можно так сопоставить друг с другом:

— материалистическая стратегия будет соответствовать антропоцентрической стратегии;

— идеалистическая стратегия будет соответствовать контр-антропоцентрической стратегии.

Это соответствие нетрудно себе представить, если иметь в виду, что идеализм как мировоззренческая стратегия всегда утверждал приоритет универсального целого над теми расчленениями, которые соответствуют эмпирическому миру. За такой позицией нетрудно увидеть экзистенциальное стремление «возвысить» понятие об истине над тем множеством истинностных претензий, которые есть в реальном земном мире и которые создают жизненные противоречия (в предельном варианте — войну всех против всех). Чем больше жизненный контекст будет демонстрировать реализационный негатив жизнеустройства, основанного на истинностном плюрализме разного характера и масштаба, тем более сильным будет вызов, ответ на который будет склонять в сторону идеалистической/контр-антропоцентрической стратегии. Представление о мировом целом как предзаданном человеку (в виде Космоса, Бога или чего-то еще) является традиционным способом ответа на уровне мировоззрения на вызов негативно понимаемого антропоцентризма.

Можно утверждать симметричный ход в отношении негативно понимаемого контр-антропоцентризма. За такой позицией нетрудно увидеть экзистенциальное стремление «понизить» понятие об истине, если «Истина», «Бог» или какое-то «Мировое целое» превращается в способ насилия над личность. Это происходит в контекстах социокультурных систем, где идеалистическая мировоззренческая стратегия превращается в идеологию систем. Заданная «сверху-вниз» система представлений о приоритете целого над частями порождает стремление «частей» освободится от диктата негативно понимаемого целого. В ответ на вызов негатива социально утвержденного идеализма должно происходить утверждение стратегии материализма/антропоцентризма.

В соответствии с введенными представлениями можно откорректировать традиционную схему деления европейской истории и задать ее так:

— античный мир (основанный преимущественно на идеалистических/контр-антропоцентрических стратегиях, но имеющий внутри себя материалистические/антропоцентрические эпизоды);

— средневековый мир (основанный преимущественно на идеализме/контр-антропоцентризме);

— модерновый мир (основанный преимущественно на материализме/антропоцентризме).

Далее я ввел представление, которое связывает логику одного мировоззренческого акцента с логикой противоположного акцента. Можно считать, что каждая волна акцентирования в числе фундаментальных факторов имеет ответ на вызов негатива социокультурной реальности с противоположным акцентом. Тогда получим:

— Античный мир можно представить себе как волнообразное движение акцентов; причем каждый акцент можно считать ответом на вызов негатива социокультурной реальности с противоположным акцентом. Можно предполагать, что негатив распада античности воспринимался многими как результат ее антропоцентризма/материализма.

— Средневековый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на контр-антропоцентризме/идеализме, являющимся ответом на вызов негатива социокультурной реальности с акцентом на антропоцентризме/материализме античности.

— Модерновый мир можно представить себе как волну с предельным выражением акцента на антропоцентризме/материализме, являющимся ответом на вызов негатива социокультурной реальности с акцентом на контр-антропоцентризме/идеализме средневековья.

— По этой логике можно ввести представление о следующем цикле, который окажется симметричным средневековью по новому акценту на контр-антропоцентризме/идеализме и будет отвечать на вызов негатива антропоцентризма/материализма модерна.

7. Конкретизация перехода от средневековой миросистемы к модерновой. «Недиалектический» и «диалектический» модерн. Взаимозависимость горизонтов наукогенности, техногенности и социогенности. «Комплекс модернизации»

Теперь можно рассмотреть переход от средневековой миросистемы к модерновой подробнее.

Во-первых.

Как я уже говорил, переход к модерновой миросистеме можно представить как переход

— от культуры «человека пассивного» и «мостов к трансцендентному»

— к культуре «человека активного» и «прохождения через земную реальность».

Средневековую западноевропейскую культуру (как культуру с религиозной идеологией) можно назвать культурой «мостов к трансцендентному». Путь человека в такой культуре в стратегическом плане был путем «от земного к небесному». На такой переход были направлены основные силы этой культуры.

Логику перехода к модерну можно описать как ответ на интегральный вызов негатива культуры «мостов к трансцендентному». Этот негатив легко понять, если подразумевать, что идеально-проектный уровень последней реализовывался через «идеологическую» миросистему, основанную на универсальном, социальном и когнитивном идеализме/контр-антропоцентризме. Если ответ на вызов задать как структурное отрицание вызывающей ситуации, то в качестве части такого отрицания получится направленность на земную реальность как среду, через которую развертываются сущностные силы человека.

Переход к «культуре прохождения через земную реальность» выражается через процесс последовательной секуляризации всех основных аспектов новоевропейского мира. Можно выделить следующие основные аспекты:

— Социальный аспект. Секуляризация в этом отношении должна выражаться в последовательном снятии с социальных систем сверхземного обоснования их внутреннего устройства. Общества все более должны были осознаваться как творения человеческих рук, социальных и исторических законов.

— Природный аспект. Секуляризация в этом отношении должна была последовательно отделять земную природную реальность от сверхземной. Природа тоже должна была становиться автономной реальностью. Должен был утверждаться метафизический натуралистический материализм.

— Познавательный аспект. Секуляризация в этом отношении должна была устанавливать познание как дело человеческих рук, направленное на познание секуляризованного природного и социального мира. Должен был утверждаться метафизический когнитивный материализм.

— Технологический аспект. Секуляризация в этом отношении должна была направлять человеческие усилия на изменение природного и социального мира в направлении их улучшения или использования.

Интегральным результатом указанного перенаправления человеческих усилий должно было стать:

— Специфически модерновое представление о социальности (метафизический социальный материализм).

— Специфически модерновое представление о природе (метафизический натуралистический материализм).

— Специфически модерновая наука (метафизический когнитивный материализм).

— Специфически модерновая техника-технология (реализующая инструментальный аспект всех указанных материализмов).

Движение в этом направлении можно видеть уже в эпохе Возрождения. В изобразительном искусстве происходит переход от пансимволизма к реализму в изображении человеческого и природного мира. Предметность моделируется как объемная, соответствующая перспективе зрения. Формируется геометрическая перспектива пространства. Человек и природа становятся более индивидуальными. Хотя, одновременно, происходит идеализация и природы, и человека. Если свести все аспекты в систему, то получится формирование перспективно-объемного изображения природно-человеческой предметности. Происходит то, что можно назвать рациональным моделированием предметности средствами искусства.

В философии утверждается представление о творческой природе человека, активность которого направлена на земной мир. Человек утверждается как тот, кто продолжает творение мира Богом. Мир становится наполненным божественными энергиями. На место теизма, который соответствовал культуре «мостов к трансцендентному», утверждается пантеизм.

Если суть модернового искусства можно выразить как рациональное моделирование предметности эстетическими средствами, то суть модерновой науки можно выразить как рациональное моделирование предметности (прежде всего природной) интеллектуальными средствами. Формирование принципов модерновой науки Галилеем можно разместить на линии рационального моделирования предметности земной реальности. Искусство осуществляло моделирование этой реальности своими средствами, а наука — своими. Здесь важно увидеть симметрию между этими аспектами модернового способа зрения на мир. Также можно говорить о том, что наука вместила в себя систему принципов, выработанных искусством и философией.

Во-вторых.

Развертывание модерна с определенной долей условности можно разделить на две фазы:

— Недиалектический модерн.

— Диалектический модерн.

Относительно «недиалектического» модерна можно говорить, что в каждом из указанных фундаментальных аспектов должна была происходить:

— Критика средневековых представлений о мире.

— Критика средневековых способов познания мира.

— Утверждение новых представлений, соответствующих новым способам познания, направленным на соответствующую предметность.

Относительно «диалектического» модерна можно говорить, что, по мере того как модерн занимал все большие позиции, должна была происходить:

— Критика прежних модерновых представлений о соответствующей области мира.

— Критика прежних модерновых способов познания относительно соответствующей области.

Утверждение новых представлений, соответствующих новым способам познания, направленным на соответствующую предметность.

Если относительно «недиалектического» модерна логично говорить

— об однократном интегральном шаге «открывания» универсума,

то относительно «диалектического» модерна можно говорить

— о бесконечном воспроизводстве шагов «открывания» универсума.

В-третьих.

Учитывая все сказанное, в развертывании модерна (как культуры «человека активного» и «прохождения через земную реальность») можно выделить следующие фундаментальные аспекты:

— наукогенный;

— техногенный;

— социогенный.

Наукогенным можно назвать тот аспект развертывания модерна, который связан:

— с постоянным развертыванием научного горизонта (знания о природном и социальном мире);

— с постоянно увеличивающимся влиянием научного знания на само существование природного и социального мира;

— с постоянно увеличивающимся влиянием научного знания на технико-технологический аспект человеческого существования.

Техногенным можно назвать тот аспект развертывания модерна, который связан:

— с постоянным развертыванием технико-технологического горизонта (возможностей влияния на природный и социальный миры);

— с постоянно увеличивающимся влиянием техник и технологий на само существование природного и социального мира;

— с постоянно увеличивающимся влиянием техники и технологии на научный аспект человеческого существования.

Социогенным можно назвать тот аспект развертывания модерна, который связан:

— с постоянным развертыванием социального горизонта (качественным и количественным развертыванием человеческого мира);

— с постоянно увеличивающимся влиянием социальности на существование природного мира;

— с постоянно увеличивающимся влиянием социальности на научный и технико-технологический аспекты человеческого существования.

Опираясь на это можно говорить о взаимовлиянии трех горизонтов человеческого существования в культуре «человека активного» и «прохождения через земную реальность»: наукогенного, техногенного и социогенного.

Здесь важно отметить, что развертывание этих горизонтов до определенного времени происходило достаточно автономно (через последовательность социальных, технологических и научных революций). Но постепенно эти горизонты становились взаимозависимыми:

— Можно говорить, что развертывание горизонта наукогенности стало невозможно без развертывания горизонта техногенности. И наоборот. На определенном этапе развертывания модерна можно было видеть, как наука стала оснащаться таким инструментарием, который невозможен без условной техногенной цивилизации. Это сделала науку стратегически зависимой от развития техники-технологии.

— Можно было видеть, что и техника-технология стала принимать в себя столько научного знания, что дальнейшее расширение горизонта техногенности стало невозможным без расширения горизонта научности. Так эти два горизонта стали взаимозависимыми.

— Можно говорить о том, что развертывание человеческого мира в стратегическом плане стало зависеть от горизонта наукогенности-техногенности. Современное человечество, пошедшее по пути модерна, уже не может представить себе ни современное, ни будущее свое существование (то есть расширение своего горизонта) без расширения горизонта наукогенности-техногенности. И наоборот. Расширение горизонта наукогенности-техногенности невозможно без расширения горизонта социальности. Наука и техника-технология поддерживаются теми запросами, которые дает им человечество. Если представить себе, что человечество перейдет на какую-то другую стратегию существования (например, вернется к культуре «мостов к трансцендентному»), то расширение горизонта наукогенности-техногенности будет остановлено или даже обращено вспять.

В-четвертых.

Опираясь на сказанное можно говорить о том, что в современном «модернизированном» состоянии человечество существует в логике взаимной поддержки горизонтов наукогенности-техногенности и социогенности. Комплекс этой взаимосвязи можно назвать «модернизационным комплексом» или «комплексом модернизации».

Можно говорить о фундаментальном влиянии «комплекса модернизации» на развертывание и глобализацию модерна. Здесь надо иметь в виду исходное разделение и западноевропейского мира, и всего остального мира на государственные системы, которые ведут друг с другом как идеологические, так и геополитические войны. Как «комплекс модернизации» мог влиять на логику геополитических противостояний? Он мог на это влиять и влиял через технико-технологическую оснащённость государств. Чем более было оснащено государство в этом отношении, тем более оснащён в этом отношении был его военный потенциал. А это значит, что государство имело преимущество в ведении войны и осуществлении геополитического господства. Это проявилось не сразу. И «комплекс модернизации» тоже стал формироваться не сразу. Но постепенно должно было происходить именно это. Чем более государство (группа государств) реализовывало через себя «комплекс модернизации», тем более геополитически сильным оно становилось. Тем государствам, которые оказывались в слабой позиции, оставалось только осознавать необходимость «модернизационных» преобразований для того, что снова приобрести геополитическую значимость.

Особенно ярко это проявилось в отношении экспансии западного мира на развитые неевропейские государства. Развертывание модернового мира происходило в том числе и через колонизацию и эксплуатацию незападной части человечества. В начальный период (когда западноевропейская область еще не развернула в достаточной степени «комплекс модернизации») колонизация могла успешно осуществляться относительно тех обществ, которые были недостаточно развитыми. Развитые неевропейские общества (особенно такие как Япония и Китай) могли успешно удерживать свою самостоятельность. Когда «комплекс модернизации» европейских стран был достаточно развит, стала возможной силовая колонизация тех государств, которые до этого были недосягаемы. Так Китай в XIX веке стал объектом военной агрессии, с помощью которой европейские страны получили доступ к его внутреннему рынку и заполнили этот рынок опиумом. Во второй половине XIX века США силовым путем заставили Японию дать им доступ к внутреннему рынку. Передовые элиты в Японии и Китае осознавали необходимость принять в себя те основания европейского развития, которые сделали их геополитически превосходящими. Можно говорить, что они стали принимать внутрь себя «комплекс модернизации». Раньше всего это сделала Япония. К началу ХХ века она стала уже достаточно оснащённой в технико-технологическом отношении, чтобы выиграть войну с Россией и начать осуществление плана по подчинению Китая. Япония стала значимым участников Второй мировой войны, пытаясь подчинить себе страны тихоокеанского региона. У Китая получилось развернуть внутри себя «комплекс модернизации» только во второй половине ХХ века. С разной степенью успешности по такому же пути пошли все ранее «неразвитые» государства. Но в каждом из них «комплекс модернизации» развертывался на основе своей «социокультурной материи», которая создавала реализационную специфику.

Современное состояние человечества продолжает оставаться связанным делением на государства и государственные союзы, в которых развертывание «комплекса модернизации» задает геополитическое положение, характер и степень их внутренней «модернизационной» преобразованности.

8. Социально-исторические факторы, которые определили модерновый когнитивный материализм и задают ему фундаментальные границы

Теперь можно выписать те социально-исторические факторы, которые определили модерновый когнитивный материализм и задают ему фундаментальные границы.

Во-первых.

Прежде всего, надо иметь в виду логику исторического развития европейской культурной зоны, которая выражена в смене мировоззренческих акцентов миросистем. Главным образом здесь важен переход от средневековья к модерну как переход от социально утвержденного акцента на контр-антропоцентризме/идеализме к социально утвержденному акценту на антропоцентризме/материализме. Имея в виду разделение миросистемы на идеально-проектный и реализационный планы, можно говорить, что перспектива модерна в реализационном плане всегда стоит под вопросом. Реализационные кризисы, чем более они будут глобальными, тем более они будут стимулами к актуализации и восстановлению на идеально-проектном плане контр-антропоцентризма/идеализма.

Во-вторых.

Развертывание модерновой миросистемы (как охватывающей только европейскую культурную зону) можно считать развертыванием «комплекса модернизации» (поддерживающих друг друга горизонтов социогенности, наукогенности и техногенности). Развертывание каждого из этих горизонтов стратегически ограничивается развертыванием каждого из двух остальных. Если по каким-то причинам один из горизонтов перестанет развертываться, то остановится развертывание всего комплекса.

В-третьих.

Развертывание «комплекса модернизации» в масштабе человечества является продуктом глобализации модерна через геополитический охват/захват всего остального немодернового мира. Поскольку этот охват осуществлялся посредством военной силы, поскольку эту силу европейским государствам дало развертывание внутри них «комплекса модернизации», то неевропейский мир должен был принимать внутри себя этот комплекс для того чтобы быть геополитически независимым или даже преобладающим. Но надо иметь в виду, что этот комплекс был принят извне. Он не являлся продуктом внутреннего развития неевропейских культур. А это значит, что можно говорить о внутреннем противоречии между «социальной материей» неевропейских культур, несущих внутри себя логику традиционных направленностей и логикой «комплекса модернизации». Логически нет препятствия к тому, чтобы представить себе актуализацию традиционных культурных направленностей внутри неевропейских областей современности под влиянием глобальных кризисных ситуаций.

В-четвертых.

Стратегия когнитивного материализма в соответствии с логикой модерновой социокультурной материалистической революции содержит внутри:

— ценностный акцент;

— технический акцент.

Ценностный акцент задает позитивность процессу освобождения универсума, человека, природы и познания от средневековых представлений. В этом смысле действовать в логике материалистической революции (в какой бы области она ни происходила) означало участвовать в освобождении мира. Таким можно считать исходный пафос разного рода материалистических революций модерна. Причем, если мы говорим о диалектическом модерне, то его надо представлять как множество революций, направленных уже не на собственно остаточные средневековые представления, а на представления, созданные предшествующим модерном. Каждая такая революция должна актуализировать исходный ценностный пафос модерна. Каждая их них должна восприниматься ее революционерами как ценностно позитивный шаг освобождения.

В этой логике мы можем расположить ММК. Советская система сама была способом реализации на идеально-проектном уровне радикального варианта материалистической революции модерна — марксизма. Реализационно, советская система ко второй половине ХХ века стала тоталитарным, идеологическим обществом, которое воспринималось ее критиками как предательство исходных идеалов. ММК в этом плане совершал свой вариант освободительной, материалистической революции. В этом смысле он должен был нести в себе пафос оптимизма. В той мере, в какой Автор утверждает свою неразрывную связь с мэйнстримом ММК, его «технооптимизм» можно считать воспроизводством исходного оптимизма ММК. Одновременно, утверждая оптимизм в отношении стратегии когнитивного материализма, Автор утверждает исходный пафос модерна.

Технический аспект стратегии когнитивного материализма является акцентом на инструментальном разуме (мыследеятельности). И в этом отношении ценностный оптимизм всегда сталкивается с реализационными проблемами и негативами этого аспекта модерна. Инструментальный разум только в логике позитива материалистической революции может быть беспроблемным. Как только модерновая миросистема в своих частях или в целом будет демонстрировать реализационные кризисы, будет проблематизироваться инструментальный разум.

В-пятых.

Важным для проблематизации инструментального разума является план социально-системной организации человечества, который является фундаментальным для человеческой истории. На протяжении от первых государств до современности человечество оказывалось разделённым на социальные системы, каждая из которых противопоставляла себя всем остальным. Степень противопоставленности могла колебаться от утверждения в системном самосознании своей исключительности (которая дает основание для господства над остальным человечеством) до простого утверждения неизбежности деления на системы.

Этому плану, как я уже говорил, противопоставлялись «мировые освобождающе-объединяющие революции». На идеально-проектном плане эти революции представляли собой программы мирового освобождения человечества от социально-системной организации, от тех делений и противопоставлений, которые эти организации создавали. В качестве нового способа объединения людей утверждались универсалистские этические системы. На организационном плане изначальные формы «мировых революций» порождали анархо-коммунистические коммуны. В дальнейшем, эти революции соединялись с логикой системной социальности, становясь идеологиями социокультурных систем с универсалистской экспансивной направленностью. В этом отношении средневековье можно назвать вторым поколением культур (культур, основанных на идеологии «мировых освобождающе-объединяющих революций»).

Модерн, как ответ на вызов реализационного негатива культур второго поколения, на идеально-проектном уровне создает новый вариант «мировой освобождающе-объединяющей революции», а на реализационном плане испытывает судьбу предыдущего варианта такого рода революций. Его «мировая революция» тоже оказывается соединенной с логикой системной социальности (или даже поглощенной ею).

Но в разных контекстах реализационная критика модерна актуализирует «мировую революцию». Это выражается в различных попытках построить коммуникативно-креативные жизненные контексты, минуя социально-системную организацию. Можно сказать, что это попытки «прорастания» через социально-системную организацию, создания глобальной коммуны, логика существования которой (и в которой) выведет человека на новый уровень развития.

Формирование разного рода сетей коммуникаций (особенно глобальных информационных сетей) создает реализационную платформу для намерения «мировой революции». Хотя, мысля об этом в обратном направлении, мы получаем возможность глобального контроля над индивидуальным сознанием.

Позиция Автора, связь его позиции с логикой ММК дает возможность видеть во всем этом проявление логики «мировой освобождающе-объединяющей революции». ММК (как реализационная критика советской системы) вполне четко проявляет через себя эту логику. С идеально-проектной стороны, это желание мыслить человека, его мыследеятельность по ту сторону культурно-социальных систем. С реализационной стороны, это стремление поддерживать формат «философской школы» (даже чего-то, подобного Касталии Г. Гессе). «Схема мыследеятельности», выработанная ММК (и на которую опирается Автор), выражает собой именно такую организационно-мыследеятельностную форму. Транслируя «схему мыследеятельности», Автор невольно (он не демонстрирует рефлексии относительно этой схемы) воспроизводит логику ММКовского варианта «мировой освобождающе-объединяющей революции». Это объясняет его стремление рассматривать «мыследеятельность» расположенной по ту сторону логики социально-системной организации.

В-шестых.

Можно еще раз акцентировать, что инструментальный разум модерна в равной мере можно направить на разные конструктивные стратегии.

В одном направлении он будет инструментом для реализации новых вариантов социально-системной организации, по-новому вписывающей индивидуального человека в свои рамки. Кроме того, этот слой организации человечества всегда был и продолжает оставаться источником конфликтности, порождающим разного характер и масштаба войны. Инструментальный разум уже предоставил человечеству оружие для самоуничтожения.

В другом направлении инструментальный разум будет инструментом для реализации новых вариантов модерновой «мировой освобождающе-объединяющей революции», действующей в направлении «снятия» слоя социально-системной организации.

Какого рода логика возобладает в конечном итоге — вопрос открытый.

9. Коллективно-исторический аспект мыследеятельности, развернутый Автором

Теперь посмотрим, как Автор связывает обрисованную им когнитивную стратегию с культурно-социальным универсумом.

Поясняя ранее сказанное, Автор акцентирует тот аспект рассмотренной им когнитивной стратегии, который связан с социально-культурным существованием человека (§§28—38).

Во-первых.

«Я исхожу из того, что любая практическая ситуация всегда носит совместно-распределенный характер.

Эмпирический индивидуум никогда не делает ничего в одиночку. Для того, чтобы произвести (в широком смысле слова) даже простейший продукт, люди обязательно должны объединять свои способности и распределять между собой функции и задачи.

Эта простая [на первый взгляд] идея символически выражена в графике нижнего уровня в схеме мыследеятельности.

Мы называем этот уровень «мысле-действием»».

Во-вторых.

«Для того, чтобы создаваемая форма организации совместно-распределенной деятельности могла обеспечить производство нужного продукта с наименьшими затратами ресурсов, участники будущей (или текущей) ситуации совместно-распределенной деятельности должны договориться друг с другом.

Эти договорённости направлены прежде всего на определение того, «зачем» они объединяют свои усилия и того, «как» именно они предполагают этого добиться. «Зачем» и «как» в деятельности обычно из внешней позиции называют «целью» и «средствами». Содержание «целей» и «средств», которые ставят перед собой и выбирают из некоего арсенала или строят специально для достижения данных целей люди, во многом обусловлено тем, с чем им приходится «иметь дело» — характером обстановки или ситуации, в которой они находятся и теми «вещами», которые они предполагают использовать.

Для того чтобы договорится о будущей совместной деятельности или изменить ее по мере осуществления (реализации замысла) эмпирическим индивидуумам приходится вступать в коммуникацию друг с другом.

Для обеспечения коммуникации, понимания и взаимопонимания человеческие сообщества создают «языки». <…>

Эта идея символически выражена в графике среднего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень «мыслью-коммуникацией»».

В-третьих.

«Обывателю кажется, что большая часть практических ситуаций совместно-распределенной деятельности вращается вокруг материальных вещей жизненного мира. <…>

Однако, если мы задумаемся, то обнаружим, что воспроизводство даже этих простейших практик требует формирования более абстрактных, обобщенных или, как иногда говорят, «идеальных» представлений о вещах и способах обращения с ними. <…>

Для создания представлений об этих вещах необходимо проделать работу «мышления».

Мыслительные представления [и соответствующие способы работы с ними, которые мы называем «технологиями мышления»] формируются исторически и передаются из поколения в поколения, обеспечивая экономию затрат на коммуникацию, взаимопонимание и построение систем совместно-распределенной деятельности.

Эта идея символически выражена в графике «верхнего» уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень «чистым» или «конструктивным» мышлением».

В-четвертых.

«Для того, чтобы более полно связать содержание этой притчи со схемой мыследеятельности, надо лишь добавить к ее описанию ещё одну позицию в слое мышления: внешнего наблюдателя, который в данном примере «имеет» или «разработал» обобщенные представления о «слоне».

Подобные обобщенные представления формируются на более высоких этажах «идеализации»».

В-пятых.

«Я уже говорил Вам, что такие общие представления [мы называем их объектно-онтологическими] являются результатом длительных исторических процессов. Эти представления постоянно меняются. По мере своего исторического развития человечество постоянно трансформирует распространённые представления о „вещах“ окружающего мира и „предметах“ своих практик».

В-шестых.

«…Большая часть философов разрабатывали новые методы работы со знаниями. Важнейшей фигурой в ряду философов-методологов был Николай Кузанский.

В 1440 году Николая Кузанский пишет на латыни работу «De docta ignorantia», которая позже с большим трудом переводится на разные языки. В распространённом переводе на русский ее название звучит как «Об учёном незнании».

В этой революционной работе он фактически впервые противопоставляет традиционной схоластической концепции «познания как отражения» другую концепцию и другое представление, которое выдвигает на передний план искусственно-техническую деятельность человека по производству новых знаний и онтологических представлений.

Кузанский утверждает, что человек (в отличие от Бога) не способен познать сущность вещи. Он лишь строит знание о свойствах вещей, и эти знания являются продуктом определённых действий или операций, которые ему доступны.

Кузанский пишет: «Всякое знание предполагает сравнение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается ни чем иным, как измерением. Если же мы соизмеряем между собой содержание двух понятий, то необходимым условием этого является их однородность: они должны быть соотнесены с одним и тем же масштабом измерения, мыслиться как величины одного порядка».

Напомню Вам, что в схеме, описывающей устройство простейшего «знания», которую мы с вами обсуждали в прошлый раз, эти «операции» [измерения] развертываются в ситуациях мысле-действия. В схеме мы выразили этот смысл в символической форме в значках «операции» и «нечто» (Х). <…>

Для пояснения этого утверждения он использует очень хорошую метафору.

«Как бы ни приближались друг к другу мера и измеренное — подчеркивает Кузанский — между ними всегда будет оставаться некоторое различие… конечный [человеческий] разум ни при каком сколь угодно большом приближении не может познать с действительной точностью истину вещей…. Разум… относится к истине, как многоугольник к кругу: многоугольник тем больше приближается к кругу, чем больше сторон и углов он имеет, но даже при бесконечном умножении их он не сможет сравняться с кругом ─ так и человеческий ум знает об истине только то, что он никогда не сможет её познать такой, как она есть, с достаточной степенью точности».

И далее: «Опыт содержит в себе подлинное знание;…однако,…для него недостижима истинная точность (praecisio)… в опытном познании всякое сколь угодное адекватное определение и точное измерение может и должно быть превзойдено ещё более адекватным и более точным.…всё наше опытное знание остается «предположением», приближением, гипотезой, и его изначальный удел — уступить своё место другому, более верному предположению»».

В-седьмых.

«Как мы уже сказали выше, за 200 лет до создания Лондонского королевского общества, за 400 лет до того, как технология исследовательского мышления стала важнейшим элементом платформы технологий Второй промышленной революции, Кузанский намечает два базовых режима организации этой работы:

Во-первых, режим построения гипотез, разработки моделей и рабочих онтологических представлений и их постоянного «опровержения»; этот режим не совсем точно называют фундаментальными исследованиями.

Во-вторых, режим постоянного экспериментирования, который направлен не только на опровержение онтологических гипотез, но и на создание новых вещей — инженерных конструкций; этот режим не совсем точно называют прикладными исследованиями (НИОКР).

Эта машина исследовательской мыследеятельности, как я уже сказал, была «придумана» в период 1400—1500 годов и в дальнейшем легла в основу так называемых промышленных революций».

В-восьмых.

««Нулевая» и «Первая» промышленные революции технологизировали и массовизировали «простые» (прикладные) режимы этой машины: инженерное конструирование и проектирование.

В ходе Второй промышленной революции был технологизирован и массовизирован более сложный режим — собственно «исследовательский», по крайней мере, в его «нижней» части: моделирования и экспериментирования.

Энергия этой промышленной революции была исчерпана к концу ХХ века. Человечество столкнулось с необходимостью существенно трансформировать технологии мышления и «машины» производства знаний».

10. Критический анализ позиции Автора

Проанализируем сказанное.

Во-первых.

С одной стороны, автор акцентирует «совместно-распределенный» характер человеческой мыследеятельности. Человек ничего не делает в одиночку. Отсюда появляется представление о том, что у любой мыследеятельности существует коллективно-исторический аспект.

С другой стороны, Автор мыслит этот коллективно-исторический аспект через «схему мыследеятельности», выработанную в ММК.

И здесь обнаруживается то, что, фактически, Автор начинает мыслить о коллективно-историческом процессе как о процессе соизмеримом с ММК по своим когнитивно-организационным характеристикам.

Во-вторых.

«Для того, чтобы произвести (в широком смысле слова) даже простейший продукт, люди обязательно должны объединять свои способности и распределять между собой функции и задачи. Эта простая… идея символически выражена в графике нижнего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „мысле-действием“».

Надо обратить внимание на то, что

— с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

— с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружок приходят люди и совместно пытаются решать какие-то проблемы).

В-третьих.

«Для того чтобы договорится о будущей совместной деятельности или изменить ее по мере осуществления (реализации замысла) эмпирическим индивидуумам приходится вступать в коммуникацию друг с другом. <…> Эта идея символически выражена в графике среднего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „мыслью-коммуникацией“».

Здесь снова видна та же самая особенность:

— с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

— с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружке людям приходится вступать друг с другом в коммуникацию).

В-четвертых.

«Мыслительные представления [и соответствующие способы работы с ними, которые мы называем „технологиями мышления“] формируются исторически и передаются из поколения в поколения, обеспечивая экономию затрат на коммуникацию, взаимопонимание и построение систем совместно-распределенной деятельности. Эта идея символически выражена в графике „верхнего“ уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „чистым“ или „конструктивным“ мышлением».

Здесь снова можно утверждать:

— с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

— с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружке происходит передача представлений из «поколения в поколение» (правда, под поколением надо будет понимать поколения участников ММК)).

В-пятых.

«Для того, чтобы более полно связать содержание этой притчи со схемой мыследеятельности, надо лишь добавить к ее описанию ещё одну позицию в слое мышления: внешнего наблюдателя, который в данном примере „имеет“ или „разработал“ обобщенные представления о „слоне“».

Это совсем никак не вписано в культурно-историческую логику, но зато очень хорошо вписывается в организационную логику ММК. Это соответствует «супервизорской» позиции лидера и организатора семинара — Г.П.Щедровицкого.

В-шестых.

Итак, если мы захотим увидеть культурно-историческую логику, которая показывала бы нам в общем виде процесс развертывания мыследеятельности в его основных содержательных и структурно-процессуальных характеристиках, то мы этого у Автора не найдем. Мы не найдем и логику вписанности в этот процесс самой позиции Автора.

Но мы найдем проекцию организационно-мыследеятельностной логики ММК на культурно-исторический процесс.

В-седьмых.

Конкретным выражением этой проекции является и пример с Николаем Кузанским.

То, как Автор интерпретирует позицию этого теоретика и встраивает ее в логику развертывания промышленных революций, задает две проблемные точки:

— адекватность интерпретации позиции Николая Кузанского;

— адекватность той исторической логики, по которой описывается воздействие его идей на логику промышленных революций.

Начнем с первого пункта. Здесь надо иметь в виду, стратегическую направленность позиции Николая Кузанского. Для Автора эта направленность совпадает с направленностью, порождающей в будущем логику промышленных революций. И здесь надо сказать следующее.

Позиция Николая Кузанского стратегически направлена на переход от познания вещей к познанию высшего единства мира — Бога. Это понятно, так как этот теоретик был неоплатоником в христианском обличии. А для неоплатоника стратегическое действие (мыследействие) состоит в переводе от познания вещей к познанию «Единого». Таким образом, неоплатонику не нужно разрабатывать технологию познания вещей — это стратегически бессмысленно. Ему нужно лишь показать, что всякое познание конкретных вещей как чего-то самостоятельного и самоценного — стратегическое заблуждение. В сущности, это Николай Кузанский и делает, когда утверждает, что сколько бы «точным» познание вещей ни было, оно никогда не приведет к познанию сущности вещей, то есть Бога.

Итого, если Николай Кузанский и говорил что-то о познании конкретных вещей, то не в смысле их познания в логике «понимания и перестройки вещного мира» (в которой действует логика промышленных революций), а в противоположном смысле. Интерпретация Автором Николая Кузанского как теоретика «технологии исследовательского мышления», ставшей «важнейшим элементом платформы технологий Второй промышленной революции» является невероятно сильной натяжкой и задается проекцией «схемы мыследеятельности» на культурно-исторический процесс:

— должен быть тот теоретик, который выявил и задал логику «технологии исследовательского мышления»;

— актуализацию логики промышленных революций нужно связать с влиянием этого конкретного теоретика.

Так и получается вывод: «машина исследовательской мыследеятельности, как я уже сказал, была „придумана“ в период 1400—1500 годов и в дальнейшем легла в основу так называемых промышленных революций».

Логика этого вывода предельно проблематична. Но зато она хорошо вписывается в «схему мыследеятельности». Ведь там (в ММК) действительно, можно выделять теоретиков, которые дали начало каким-то стратегически значимым мыслительным ходам.

В-восьмых.

Надо обратить внимание на то, что когда Автор начинает описывать логику промышленных революций, соединяя ее с логикой определенных типов мыследеятельности, то переходит на параметрическое описание. Это показывает то, что можно и логично описывать крупномасштабные изменения социокультурной реальности через изменения фундаментальных параметров, показывая какого рода проблемы появлялись в такие-то периоды и в каком направлении происходило решение этих проблем.

Далее Автор напишет: «Наш анализ проблемы знания будет неполным, если мы с Вами не сможем теперь вернуться от анализа „машин“ производства „знаний“ (дальше мы поймём с Вами, каким противоречивым выглядит этот тезис при ближайшем рассмотрении), к сингулярному практическому действию, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

То есть Автор вполне четко разделяет два плана исследования:

— план анализ «машин» производства «знаний» (который концептуализируется то «схемой мыследеятельности», то параметрическим описанием);

— план сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум» (который описывается исключительно «схемой мыследеятельности»).

11. Переход Автора от анализа «машин производства знаний» к анализу сингулярного практического действия

В §§39—48 Автор переходит от «анализа „машин“ производства „знаний“» к анализу «сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

Автор достаточно подробно рассматривает этот план, реализуя в нем ту самую диалектику «ученого незнания», которую он увидел уже у Николая Кузанского. Я не стану передавать подробности этого рассмотрения, так как они относятся именно к плану «сингулярного практического действия» и ничего не могут нам сказать о социокультурной логике, в которую эти действия должны быть вписаны. Можно лишь заметить, что Автор связывает этот план рассмотрения с логикой социокультурной реальности через представление о культуре как аккумуляторе предшествующего исторического опыта человечества.

Вот как Автор говорит о содержании первых двух лекций (§§1—48).

«В первой лекции мы сосредоточились на анализе стандартной «эпистемологической ситуации», в рамках которой, с учетом ее двух основных измерений — оси конкуренции и оси референции — возникает большая часть функциональных «зон» и «узлов», которые стали предметом осмысления в философии и методологии науки — такие как «вещь», «представление», гипотеза, образ, модель, «предмет» и «объект», знание, понятие, схема, значение, знак, система теории, эксперимент, «истина», «денотат», «референт», метафизика и онтология.

Во второй лекции я пытался показать:

с одной стороны, как исторически складываются технологии конструктивного мышления и социальные машины производства знаний — такие как инженерное конструирование, проектирование и собственно современная научно-исследовательская мыследеятельность;

с другой стороны, как эмпирические индивидуумы формируют свой запас знаний — часть из которых они обнаруживают для себя в опыте решения задач и участия в ситуациях//системах совместно-распределенной деятельности, а часть — получают как «сведения» с различным уровнем релевантности в ситуациях коммуникации от другими эмпирическими индивидуумами.

В том числе — в учебных ситуациях.

Существует достаточно широкий спектр нормативных представлений о «деятельности» и «действиях», на которые может ориентироваться эмпирический индивидуум при построении замысла.

История философии в целом, а также таких школ мысли как «прагматизм», австрийская экономическая школа, социология «действия» и различные варианты теорий принятия решений, даёт нам богатый веер различных онтологических представлений об устройстве «деятельности» и «действия».

Я воспользовался для изображения нормативной структуры «деятельности» и «действия» схемами, разработанными в рамках СМД-подхода и описывающими функциональную структуру «способа мыследействия».

Важно понимать, что эти схемы фиксируют своего рода мыслительный (рефлексивный) чертёж или карту «способа мыследействия». Как и любая карта местности (например, города), она не отражает всех деталей реальной застройки, но, в целом, позволяет вам сориентироваться, чтобы найти нужное здание или достопримечательность.

Напомню, что я использовал упрощенную схему, включающую в себя, помимо знака «позиции» деятеля (актора) три основных функциональных узла:

во-первых, «цели»,

во-вторых, «знания об устройстве окружающего мира» (онтические и объектно-онтологические),

в-третьих, «средства».

Однако, можно воспользоваться более сложной схемой способа мыследействия, задающей более детальную карту его устройства».

12. Критический анализ позиции Автора. Индивидуалистическая онтология, контр-культурный и контр-системный авангард

В этой точке можно остановиться для анализа.

Во-первых.

Для понимания логики связи между планом «сингулярного практического действия», которое собственно и рассматривает Автор в §§39—48, и планом социокультурной реальности можно провести параллель между его логикой и логикой рассмотрения научного познания К. Поппером.

Для Поппера в логике научного познания не существует того, что можно было бы назвать социокультурной реальностью. Точнее сказать так: для Поппера социокультурная реальность представляет собой то, что является областью преодоления в научном познании. Социокультурная реальность несет в себе мифологически-метафизические представления, которые должны быть преодолены. Само научное познание организационно представляет собой сообщество ученых, которые соединены друг с другом через рациональную коммуникацию и научный метод. Научный метод представляет собой и то, через что соединены ученые с познаваемой реальностью. Поппер, как теоретик, вполне относится к той фазе развертывания модерна, которую можно назвать «диалектическим модерном». То есть в его концепции научного познания заложено, в качестве фундаментального, представление о бесконечном развертывании знания, о бесконечном приближении к истине (сути вещей). Эта суть никогда не может быть достигнута. Именно поэтому фундаментальным для Поппера является процесс фальсификации уже существующего знания. Господствовавшее ранее представление о том, что главным в научном познании является подтверждение выдвинутой гипотезы (теории), Поппер считает стратегическим заблуждением. Теоретики всегда связаны со своими теориями таким образом, что сознательно или бессознательно стремятся «подтвердить» свою теорию. Для преодоления этого и нужна методичная фальсификация. Только через постоянное и целенаправленное опровержение наличных теорий можно продвигаться дальше в научном познании.

Надо отметить, что введение принципа фальсификации как фундаментального в логике и методологии науки связывается с именем Поппера. В сущности, это реализация того самого представления об «ученом незнании», которое актуализировалось у разных теоретиков в разные эпохи, но которое в современной методологии науки связанно именно с фигурой Поппера и той фазой развития методологии науки, которая относится к первой половине ХХ века. В это время происходит перелом в модерновой системе знания о природе и человеке. Те парадигмы знания, которые стали формироваться в начале модерна и казались завершенными к началу ХХ века, обнаружили свои границы и стали восприниматься как препятствия. Связанный с этим дух преодоления прежних представлений уже должен был вывести рефлексию о логике научного познания к диалектике «ученого незнания». Можно считать, что ранее наука развертывалась, реализуя через себя логику «учёного незнания» стихийно. Ученые не занимали позиция методического преодоления «старых» теорий и утверждения «новых». Преодоление одних теорий другими происходило стихийно, за счет разделения научного сообщества на субъекты и поколения. Каждый новый теоретик в принципе находился в позиции «стихийного преодоления» прежних представлений. Для существования этого процесса не нужно было вдвигать и удерживать принцип методичного опровержения. Но это стало нужно в тот период развития модерна, когда прежние системы представлений о мире стали восприниматься связанными не просто с какими-то теоретиками, но с разного рода организованностями и устойчивыми системами знания.

Для лучшего понимания этого процесса надо вспомнить эту эпоху — первую половину ХХ века, особенно первую четверть. Это эпоха общеевропейского контр-культурного авангарда. По всему европейскому пространству, по всем культурным формам происходила усиливающая друг друга критика сложившихся форм жизни. Предельное выражение этого создавало позиции тотального отрицания «старого мира» и утверждения «нового мира». Но в тех культурных формах, где новое мыслилось связанным с традицией (например, в науке), авангардная позиция должна была породить не чистое тотальное отрицание, а диалектику бесконечного отрицания «старых истин» и движения к «новым истинам», при сохранении конструктивной связи с традицией. Собственно это и можно увидеть в методологии науки Поппера.

Здесь важно сделать отступление, которое утверждает, что выработка такой диалектики не является продуктом передачи некой «идеи диалектики» по традиции откуда-нибудь из древности, средневековья или истока модерна. Такого рода идея может и должна рождаться как ответ на вызов эпохи. Стоит напомнить, что общее развертывание модерна можно считать процессом интегрального «открывания мира», отрицания средневековых и первоначальных модерновых форм. Это отрицание происходило импульсами, которые выражались в разного масштаба реформах и революциях в разных социокультурных областях. Первая четверть ХХ века стала одной их таких областей реформ-революций по всей Европе (отчасти и по всему миру). Критика остатков «старого мира» (которые особенно очевидно были в таких европейских империях как Российская, Германская и Австро-Венгерская) приобрела особенно острый, авангардный характер. Вызов сохранения негатива «старого мира» был усилен Первой мировой войной, в которой этот старый мир буквально уничтожил себя, породив в качестве ответа общеевропейскую волну революций. Пафос этой волны во многом и составил содержание европейского авангарда первой половины ХХ века. Но авангардный ответ только в своем предельном варианте порождал тотальное отрицание традиции. Его конструктивные формы должны были утверждать логику обновления мира, причем обновления бесконечного и методичного. В когнитивной проекции это должно было дать диалектику «ученого незнания», бесконечного «открывания мира». Одним из конкретных выражений этого можно считать методологию науки Поппера.

Во-вторых.

Надо обратить внимание на то, что позиция Автора в отношении развертывания «мыследеятельности» и позиция Поппера в отношении научного знания сходны по следующим параметрам:

— диалектика бесконечного обновления;

— индивидуалистическая онтология.

Как у Поппера присутствует диалектика бесконечного обновления — я уже показал. Примерно так же эта идея присутствует и у Автора.

Важно видеть, что у обоих присутствует индивидуалистическая онтология.

Поппер рассматривает научную традицию как сообщество отдельных ученых, отделенных друг от друга в пространстве и времени. Соединяются они только через единство объекта и метода научного познания и единство самого научного знания. Надо обратить внимание, что у Поппера научное знание имеет:

— ценностный аспект;

— технический аспект.

Научное знание ценно не в том смысле, что оно дает возможность знать (а потом и трансформировать-управлять) реальностью. Эта как раз относимо к техническому аспекту. Ценно оно тем, что позволяет вынести за скобки все те мифологически-метафизические представления, которые устанавливаются культурными системами в качестве идеологий (и вообще наполняют собой символическое содержание культурных систем). Можно сказать, что научное знание ценно своим контр-культурным и контр-системным содержанием. Наука оказывается преимущественным способом «критики культуры» и «критики системы». Научное сообщество выступает тем внутренним для культурных систем сообществом, которое создает новый мир и новую истину. Причем такое сообщество логично мыслить как всемирно-космополитическое, как сеть точек, через которую прорастает логика нового мира. (Можно говорить о том, что здесь мы видим еще одно проявление логики «мировой освобождающе-объединяющей революции» модерна).

Отсюда и онтологический индивидуализм Поппера. Предельный контр-культурный и контр-системный пафос заставляет отрицать все культурно-социальные организованности как тем или иным способом заставляющие индивида быть «в культуре» и «в системе». Научное сообщество Поппера можно понимать как соизмеримое с Касталией Г. Гессе. Именно поэтому ученый для Поппера представляет собой отдельную единицу бытия, которая должна быть свободна от какой-либо власти внешних для него символических и социальных организованностей. Онтологический индивидуализм Поппера показывает его полемика с Т. Куном, который ввел в логику научной традиции представление о власти над учеными «научных парадигм». Поппер отвечал Куну, что нет «нормальных» и «революционных» периодов в науке, а есть «нормальные» (не творческие) и «революционные» (творческие) ученые.

Такого же рода ценностный акцент (и сходную индивидуалистическую онтологию) можно увидеть у Автора.

Я уже обращал внимание на то, что у Автора есть два режима мышления о логике мыследеятельности:

— режим индивидо-центристской онтологии (для которого используется «схема мыследеятельности»);

— режим коллективо-центристской онтологии (который использует параметрическое описание коллективных процессов).

Режим коллективо-центристской онтологии используется Автором тогда, когда он передает логику развертывания промышленных революций. Тогда появляются разного рода «циклы», «смены технологических платформ» и т. п.

В остальном Автор использует режим индивидо-центристской онтологии. Конечно, она не так авангардна, как у Поппера. Но, тем не менее, в ней можно видеть выражение того же ценностного пафоса. Автор сходным образом говорит о фундаментальной структуре мыследеятельности, о ее фундаментальной логике, вынося за скобки представления о встроенности индивидов и несложных организованностей в культурно-социальные процессы, минуя логику этих процессов. Здесь видно выражение того же самого пафоса освобождения человека от власти культурно-социальных систем. Индивиды соединяются друг с другом через абстрактно понимаемую культурную традицию. Когда Автор проецирует индивидо-центристскую онтологию на историю, то появляются странные конструкции, подобно определяющему влиянию концепции «ученого незнания» Николая Кузанского на логику развертывания промышленных революций.

Но контр-культурный/контр-системный пафос Автора можно увидеть и в том, как он говорит о логике промышленных революций. Эта логика тоже выносит за скобки представления о встроенности промышленных революций в культурно-социальные процессы. Получается логика развертывания когнитивно-организационного плана той реальности, которая стратегически является продуктом «критики культуры» и «критики системы». Таким образом, даже коллективо-центристская версия онтологии Автора удерживается в границах этой стратегической критики. В этом смысле логика развертывания промышленных революций оказывается логикой развертывания «посткультурного» мира, выражает его авангардный пафос.

И здесь еще раз можно указать на связь позиции Автора с логикой коллективных процессов модерна. Автор обозначает свою позицию как «технооптимизм» и связывает ее с позицией мэйнстрима ММК. Это логично, так как ММК можно отнести к контр-культурным/контр-системным позициям второй волны авангарда ХХ века — 50-х-60-х гг. Первая волна, приведшая к социокультурным революциям, создала вызов, ответом на который стала контр-авангардная волна. Это фашизм Италии, Германии, Испании, сталинизм СССР и «организованный капитализм» США. Это возврат к жестким организационным формам как ответ на негатив тех контр-системных реальностей, которые были продуктом первой волны авангарда и безграничности капиталистического индивидуализма. На этот процесс оказала большое влияние логика борьбы систем с разной идеологией и пересекающимися геополитическими интересами. В контексте такой борьбы социокультурные системы ужесточали свою внутреннюю организацию. Вторая мировая война в этом смысле стала второй версией Первой мировой войны и имела те же стратегические последствия. В конечном итоге, она внесла фундаментальный вклад в создание вызова негатива нового акцента на «культурах и системах». Интегральный ответ на этот вызов и стал второй волной (уже мирового) авангарда. Произошла новая актуализация пафоса контр-культурности и контр-системности. В разных контекстах этот пафос выражался с разной силой. Исходный пафос ММК можно считать одним из таких выражений. Логика «мыследеятельности», которую разрабатывал ММК, основывалась на индивидо-центристской онтологии. Если иметь в виду, что развертывание этой логики было неразрывно связано с организационным планом ММК (кружок через себя развертывал методологическое мышление), то «схема мыследеятельности», которая утверждается как выражающая онтологический план это «мыследеятельности», является, прежде всего, онтологической схемой самого ММК. Если иметь это в виду, то вполне логично видеть в «схеме мыследеятельности» индивидо-центристскую схему.

Автор, удерживая в своей позиции связь с мэйнстримом ММК, воспроизводит его индивидо-центристский акцент и «посткультурный» пафос.

13. Автор о машинизации и автоматизации мыследеятельности

В §§50—70 Автор раскрывает тему «машинизации и автоматизации» мыследеятельности. Развертывание этих процессов и составляет собственно логику промышленных революций.

Во-первых.

Автор вводит представление об уровнях организации мыследеятельности, об «организационно-техническом отношении», которое выражает соотношение организующего/управляющего и организуемого/управляемого уровней.

Во-вторых.

Затем Автор вводит представление о «социальных машинах», которые исторически являются первыми «машинами мыследеятельности». Логика промышленных революций в целом может быть описана как

— использование и трансформация «социальных машин» в интегральном деле

— развертывания инструментального мышления-и-деятельности

— с пошаговой заменой этих машин «материально-информационными» машинами.

У Автора нет понятия «материально-информационные машины». Но я думаю, что такое понятие надо ввести для отделения этих машин от социальных.

В-третьих.

Автор выделяет три основных процесса трансформации мыследеятельности, которые развертываются в логике промышленных революций:

— мануфактуризация;

— машинизация;

— автоматизация.

«Под мануфактуризацией мыследеятельности обычно понимается начальный этап технологизации мыследеятельности, в ходе которого сложная деятельность, выполняемая одним „мастером“, раскладывается на более простые операции и процедуры, описывается и нормируется так и таким образом, что их могут начать выполнять другие люди, обычно более низкой квалификации».

«Под машинизацией мыследеятельности обычно понимается комплекс организационно-технических работ, в результате которых часть того, что выполняли люди без машин, начинают выполнять люди с помощью машин или одни машины без людей».

Под автоматизацией Автор в целом понимает машинизацию процессов управления.

В-четвертых.

Автор в целом связывает:

— Нулевую промышленную революцию с началом мануфактуризации;

— Первую промышленную революцию с началом машинизации;

— Вторую промышленную революцию с началом автоматизации.

Границы этих революций размыты. Автор достаточно подробно описывает процессы промышленных революций как мануфактуризации-машинизации-автоматизации. Но для моего анализа эти подробности не имеют значения.

В-пятых.

Автор завершает свою лекцию описанием процесса «цифровизации».

«Уже сейчас ясно, что так называемая «цифровизация» включает в себя как минимум пять разных аспектов:

Во-первых, речь идёт о возможности создания еще одного искусственного языка, который, как и всякий другой язык, открывает перед человечеством новое пространство вторичного «оперирования» — оперирования со знаками, а не с вещами — со своими специфическими правилами и протоколами.

Во-вторых, можно предположить, что постепенно в рамках этого слоя замещения появится новый класс объектов. Сегодня их иногда называют «цифровыми объектами» или «цифровыми двойниками» неких реальных [прежде всего технических объектов или систем].

В-третьих, по мере совершенствования технических систем появится возможность «прошивки» других вещей окружающего нас мира [в пределе — всей среды нашего существования] датчиками сопровождения их жизненного цикла, с помощью которых они смогут вовлекаться в различные другие процессы использования [от элементарного мониторинга до превращения в элементы систем управления].

В-четвёртых, речь идёт о расширении возможностей учета этого нового класса потоковых данных обо всех стадиях жизненного цикла как «старых» [прошитых], так и «новых» [цифровых] объектов в процессах приятия решений.

И, наконец, в-пятых, у нас может появиться новый тип онтологических картин. Я называю их кентавр-онтологиями, а устойчивые «единицы», которые могут быть выделены в рамках этих онтологий — кентавр-системами [деятельностно-природными, человеко-машинными, социо-культурными]».

В-шестых.

И итоговое замечание.

«Однако, Мир-в-которым-мы-живем от этого не станет проще.

Оставаясь людьми, мы будем, во-первых, сохранять онтологическую слепоту, присущую любому человеческому действию и, во-вторых, мы будем оставаться разными.

Безусловно, появление новой знаковой системы, которая изменит не только правила оперирования со знаками, но и правила объективации результатов этого оперирования существенно изменит нашу деятельность. Но сама деятельность не станет проще.

В ней все равно сохранятся две основных проблемы любой эпистемологической и мыследеятельностной ситуации: проблема Бытия и проблема Другого».

14. Критический анализ позиции Автора. Противоречие между идеально-проектным социальным аспектом модерна и мегамашинами «прохождения через земную реальность». Логика «мегамашинной» организации и логика культурно-социально-системной организации человечества

Проанализируем сказанное.

Во-первых.

Для того чтобы вписать представленную логику промышленных революций в контекст развертывания социокультурной реальности модерна, мне нужно будет более подробно, чем ранее, задать логику последней.

Ранее я выделял два стратегических плана развертывания социокультурной реальности:

— идеально-проектный;

— реализационный.

На идеально-проектном плане я задавал модерн как смену стратегических акцентов:

— от культуры «человека пассивного» и «мостов к трансцендентному»

— к культуре «человека активного» и «прохождения через земную реальность».

Далее я говорил о том, что на идеально-проектном плане процесс перехода от средневековой миросистемы к модерновой можно представить как переход

— от стратегии универсального/социального «идеализма»

— к стратегии универсального/социального «материализма».

«Идеалистическую» стратегию я задавал как построение универсума/общества от системы мира к элементам. Элементам мира «сверху-вниз» задается глобальная программа существования.

«Материалистическую» стратегию я задавал как построение универсума/общества от элементов к системе мира. Элементы мира сами строят «снизу-вверх» систему своих отношений.

Результатом стратегии универсального/социального «идеализма» должен становиться «закрытый» универсум и «закрытое» общество.

Результатом стратегии универсального/социального «материализма» должен становиться «открытый» универсум и «открытое» общество. Представление об «открытом» обществе здесь вполне конкретизируется тем понятием «открытое общество», которое было разработано по линии Бергсон-Поппер.

Во-вторых.

Итак, можно говорить, что на идеально-проектном уровне социальный план построения модерна представляет собой:

— построение «открытого» общества и

— реализацию стратегии «человека активного» и «прохождения через земную реальность».

Если конкретизировать понятие «открытого» общества, находя ему реализационную форму, то получится то, что называется демократическим обществом. Разные конкретные формы демократий, продемонстрированные модерном можно привести в качестве конкретных реализаций стратегии «открытого» общества и «человека активного».

В-третьих.

Далее, если конкретизировать стратегию «прохождения через земную реальность», то надо ввести тот план модерновых обществ и модерновой миросистемы в целом, который был бы реализацией этой стратегии. Будем считать, что логика и реальность промышленных революций лежат внутри реализации стратегии «человека активного» и «прохождения через земную реальность». Но, логически, прежде плана промышленных революций можно расположить план, который выражал бы в интегральном виде реализационную логику указанной стратегии.

В формировании модерновых обществ достаточно четко можно выделить план структурно-функциональной перестройки, которая соответствовала бы реализации стратегии «прохождения через земную реальность». Сюда можно включить:

— новые формы разработки/исследования земной реальности;

— новые формы продуктивной материально-предметной активности;

— новые формы распределения продуктов материально-предметной активности;

— новые формы социально-материальной организации/управления.

В том шаге, который я делаю, важна не точность передачи всех значимых компонентов реализационного плана. Важно то, что этот план в целом не является реализацией плана построения «открытого» общества. Следовательно, можно говорить о том, что существует логика фундаментальных противоречий между:

— планом реализации стратегии «открытого» общества (и вообще, всех идеально-проектных интенций модерна, которые образуют собственно модерновую систему социальных ценностей; в лозунге Великой французской революции это выражено в краткой форме: «Свобода, Равенство, Братство»);

— планом реализации стратегии «прохождения через земную реальность».

Это видно даже «невооруженным глазом». Все организационные формы, которые Автор демонстрирует в логике промышленного развития модерна (мануфактура, предприятие, социальные машины, «материально-информационные» машины и т.п.) являются «контр-демократическими» формами. Можно говорить, что они тем или иным способом нарушают систему идеальных социальных ценностей модерна. Назовем этот организационный план модерновых обществ «мегамашиной прохождения через земную реальность».

Тогда мы можем утверждать, что на протяжении всего развертывания модерна (а также в современном и будущем его состоянии) был и существует конфликт между:

— реализацией идеально-проектных социальных интенций модерна и

— реализацией «мегамашины прохождения через земную реальность».

В-четвертых.

Конфликт этих организационных стратегий на уровне модерновой рефлексии XIX века был зафиксирован как конфликт между «социальной» и «экономической» размерностями общества. Особенно ярко это проявилось в идеологии марксизма. Его представление об истории как развертывании социально-экономических формаций можно считать концептуализацией противопоставления:

— экономической организации общества

— идеалу его социальной организации.

Имея в качестве идеала «коммунистический» тип социальной организации, марксизм выстраивал фундаментальную логику развития человечества как движение к этому идеалу через эволюцию экономической организации. В марксистской теории была заложена:

— с одной стороны, фундаментальная несоизмеримость во всех продемонстрированных историей человеческих обществах экономического аспекта (который можно выразить как множество социально-материальных «мегамашин прохождения через земную реальность») и социального идеала;

— а с другой стороны, возможность преодоления этой несоизмеримости через развитие экономического аспекта общества.

Важно видеть, что марксистская теория является специфической формой логики просвещенческих (и более широко — модерновых) идеально-проектных направленностей. Можно считать, что на идеально-проектном уровне (в его предельном выражении) революция модерна представляет собой:

— новую версию христианской «мировой освобождающе-объединяющей революции»,

— но на контр-религиозной реализационной основе.

Просвещение направило эту революцию в русло социальной реальности, что в конечном итоге привело к революционной эпохе конца XVIII — начала XIX века и трансформации:

— идеи «мировой освобождающе-объединяющей революции»

— в идею мировой буржуазно-демократической революции.

Одновременно, сформировалось представление о том, что научно-техническое развитие человечества приведет:

— к овладению природой и

— преодолению социальных противоречий.

Надо подчеркнуть, что именно отсюда вырастает «наукогенно-техногенный оптимизм» (который у Автора выставляется как «технооптимизм»).

Первая фаза развертывания модернового идеально-проектного и реализационного комплекса может быть названа (по традиции) капиталистической. И она показала, что:

— план развертывания экономического аспекта (капиталистических «мегамашин прохождения через земную реальность») противоречит

— идеально-проектному плану «мировой освобождающе-объединяющей революции».

Основываясь на этом противоречии, предлагались иные реализационные формы модерна (с разной степенью утопичности-реалистичности). Марксизм, действуя в этой логике, должен был:

— заново выйти к предельному выражению социального идеально-проектного плана;

— задать новую стратегию для экономического аспекта.

В марксистском проекте:

— идеально-проектный план «мировой освобождающе-объединяющей революции» приобрел форму мировой коммунистическо-демократической революции;

— предполагалась замена «капиталистической» мегамашины «коммунистической».

Реализационные формы марксизма (в виде конкретных обществ на основе этой идеологии) показали, что реальные «коммунистические мегамашины» тоже обладают своим набором отрицательных характеристик. В этом смысле вторая половина ХХ века (условный постмодерн) оказывается уже:

— критикой реализованного капитализма;

— критикой реализованного социализма-коммунизма.

И в том и в другом случае реальная «мегамашина прохождения через земную реальность» демонстрировала поглощение индивидуального субъекта разного рода «машинными» реальностями (которые можно рассматривать как разные аспекты «мегамашины»). В идеально-проектной перспективе постмодерна

— происходит возврат к авангардным формам «мировой освобождающе-объединяющей революции»;

— идеальный экономический аспект мыслится как максимально освобождающий индивида от власти социально-экономических «машин/мегамашин» и освобождающий от власти природы над человеком;

— в связи с тотальной критикой социально-экономических «машин/мегамашин» наукогенно-техногенный оптимизм сменяется реализмом/пессимизмом.

В-пятых.

Итак, развертывание машин-мегамашин (в перспективе развертывания стратегии «прохождения через земную реальность») можно рассматривать:

— в перспективе развертывания коллективных когнитивно-преобразующих сил человека;

— в перспективе превращения индивидуального человека в элемент машин и машинной организации на разных ее уровнях.

В той мере, в какой теоретический взгляд акцентирует первую перспективу, он базируется на «технооптимизме» и рассматривает преимущественно (или только) ту часть логики «прохождения через земную реальность», которая выражает развертывания коллективных когнитивно-преобразующих сил человека. (Такова в целом позиция Автора.)

В той мере, в какой теоретический взгляд акцентирует вторую перспективу, он базируется на «технореализме» (или даже на «технопессимизме»). Этот взгляд фиксирует фундаментальную социально-экзистенциальную проблематику, связанную с пребыванием индивидуального человека в качестве части машинной организации того или иного типа. Тем самым акцентируется реализационная проблематика мегамашинной организации. История «прохождения через земную реальность», с этой точки зрения, происходит в перспективе постоянной борьбы за освобождение человека от власти социальных и материально-информационных машин (с построением соответствующих утопий и антиутопий).

Марксизм пытался построить логику «прохождения через земную реальность» как историческую диалектику, в которой каждый новый шаг развертывания коллективных когнитивно-преобразующих сил человека связан с построением соответствующего типа мегамашинной организации. Конечная перспектива этого прорисовывалась как окончательный шаг и развертывания когнитивно-преобразующих сил человека и освобождения его от власти мегамашин. Тем самым марксизм пытался соединить «критику мегамашин» с «технооптимизмом». Реальность обществ на основе марксистской идеологии показала скорее новый вариант власти мегамашин, чем освобождение от них.

В-шестых.

Теперь можно совместить логику «мегамашинной» организации с логикой культурно-социально-системной организации человечества и посмотреть, какие стратегические проблемы при этом возникают.

В первую очередь можно ввести следующее обозначение для двух стратегий социокультурной организации:

— до-модерновую социокультурную архитектуру (которую я задавал как реализующую принципы «человека пассивного» и «мостов к трансцендентному») можно назвать «культурной», а соответствующие социокультурные системы — «культурами»;

— модерновую социокультурную архитектуру (которую я задавал как реализующую принципы «человека активного» и «прохождения через земную реальность») можно назвать «посткультурной», а соответствующие социокультурные системы — «посткультурами».

Принимая эти обозначения, можно говорить, что развертывание и глобализация социокультурной реальности модерна является развертыванием и глобализацией «посткультурной» социокультурной архитектуры. Это можно выставить в качестве одного из стратегических планов проблемности развертывания «посткультурных мегамашин» и «глобальной посткультурной мегамашины». В той мере, в какой реальность этих мегамашин становится внутренне противоречивой, в той мере, в какой эта противоречивость приобретает глобальный характер, должна актуализироваться ее «культурная» альтернатива.

Наступление «посткультурной» архитектуры на человечество в логике «культурной» критики модерна должно восприниматься как разрушение тех жизненных миров, которые существовали внутри «культурной» архитектуры. Современная фаза реализационной критики модерна наполнена разного рода «культурными ретротопиями», стремлениями вернуться к мифологизированному прошлому. Насколько эти интенции сильны — это вопрос. Но, тем не менее, эта надо иметь в качестве фундаментальной проблематизации модерна и его социально-экономических мегамашин.

В-седьмых.

Далее можно проблематизировать собственно социально-системную организацию. Вне зависимости от того какая социокультурная архитектура («культурная» или «посткультурная») оказывается реализованной, человечество было и остаётся разделенной на социальные системы. Логика этого разделения пронизывает реализацию стратегии «прохождения через земную реальность». Выше я говорил о «комплексе модернизации», который соединяет внутри себя:

— наукогенный аспект (развитость инновационно-научного горизонта);

— техногенный аспект (развитость инновационно-технического горизонта);

— социогенный аспект (развитость инновационно-социального горизонта).

Я говорил о том, что «комплекс модернизации» связан с социально-системной организацией человечества через техногенно-силовой аспект социальных систем. Модерновые общества в качестве отдельных систем вели (и продолжают вести) между собой постоянную геополитическую борьбу, в которой «комплекс модернизации» приобретал все большее значение. Те системы, в которых этот комплекс оказывался более развитым, имели преимущества в геополитической борьбе. В этом смысле «конкуренция систем» стимулировала развертывание внутри них «комплекса модернизации» и акцентирование его на военно-промышленный комплекс.

В этом разговоре понятие «комплекс модернизации» можно заменить понятием «мегамашина прохождения через земную реальность». Тогда геополитическая конкуренция систем будет конкуренцией/борьбой соответствующих «мегамашин» (некоторые теоретики в этом смысле говорят о конкуренции/борьбе технологических систем). Можно назвать эти мегамашины «геополитическими мегамашинами».

Теперь нетрудно понять, что логика «геополитических мегамашин» и логика их конкуренции является фундаментальным фактором, превращающим индивидуального человека в их элемент. Чем более жесткой является конкуренция этих мегамашин, тем более индивидуальный человек оказывается поглощенным ею. Здесь мы снова выходим к социально-исторической логике модерна, показывающей, как наукогенно-техногенно-социогенное развитие превращает освобождение человека от власти природы и «культурных» систем в подчиненность «посткультурным» системам. Во многом эту логику схватывает марксизм начала ХХ века, который прорисовывает логику развития капитализма как связывание последнего с национализмом, переход к капиталистическим империям и борьбе за передел колониального мира. Идея «мировой пролетарской революции» и интернационализма (как принципа «пост-системной» организации человечества) выставляется в качестве программы преодоления капиталистической фазы модерна и социально-системной организации. Первая мировая война подтверждает марксистский прогноз и действует в направлении соответствующих преобразований. Но реализация марксистской программы в варианте СССР показывает новую фазу поглощённости индивидуального человека логикой социально-системной организации. Это показала и собственно «социалистическая миросистема» и борьба мировых систем во Второй мировой войне и последующей холодной войне.

Первая мировая война создала гигантский вызов «борьбы систем» и поглощения индивидуального человека логикой системной («мегамашинной») организации. Интегральным ответом на это стала волна либерально-демократических преобразований. Это можно назвать авангардной фазой развития мирового либерализма, который опирался на лозунги больше, чем на конструктивность создаваемой им реальности. В результате сам либерально-буржуазный мир погрузился в глобальный кризис (Великая депрессия). Ответом на этот кризис (на реализационную незрелость либерализма-капитализма) стала волна контр-либеральных и контр-капиталистических преобразований. Эти преобразования развертывались как ответ не только на внутренние для социальных систем проблемы. Эти преобразования развертывались как ответ на позиции в геополитической борьбе. Так можно рассматривать формирование идеологии фашизма и основанных на ней новых «геополитических мегамашин». По сходной логике формировалась и «геополитическая мегамашина» сталинского СССР. Тип обществ, которые сформировались в такой логике, называют «тоталитарным», акцентируя особую жесткость внутренней идеологической простройки. Это диктовалось желанием максимально подчинить индивида логике «мегамашины».

Надо отметить, что собственно достижения «комплекса модернизации» использовались для построения «тоталитарных мегамашин». Проблематизация этого составляет одну из стратегических линий, связанных с перспективой «комплекса модернизации» вообще (и логики промышленных революций в частности). Пока человечество остается разделенным на социально-культурные системы, пока продолжается логика геополитической конкуренции, связанная в числе прочего с «системным эгоизмом», с эксплуатацией одних систем другими, — остается и проблема «системной эксплуатации» индивида и использование логики научно-технических достижений в целях этой эксплуатации.

Здесь можно акцентировать логику «цифровизации», которую прорисовывает Автор. Она подразумевает включение элементов социального и природного мира в «материально-информационные» машины (можно даже сказать, мегамашины). Соединение таких машин с логикой социальных мегамашин и логикой их геополитической конкуренции/борьбы задает весьма проблемную перспективу.

Глава 3. Развертывание разделения труда и логика модерна

1. Автор о роли знания в логике развертывания разделения труда

В §§69—78 Автор рассматривает роль знания в логике развертывания разделения труда.

Во-первых.

«Думаю, Вы согласитесь, что отдельный эмпирический индивидуум не способен в одиночку произвести даже самый простой продукт. Первичный анализ форм организации человеческой деятельности позволяет разделить два предельных типа: так появляется различие «естественного» и «технологического» разделения труда. Я обычно приписываю введение этого различия самому Адаму Смиту, хотя впрямую Вы не найдёте в его работе такого явного противопоставления.

Из общих соображений ясно, что эффективность использования доступных человечеству ресурсов — в том числе функционально используемых в качестве так называемых «факторов производства» — зависит от того, как организована наша совместно-распределённая деятельность.

Новые формы организации совместно-распределенной деятельности и «технологического» разделение труда являются предметом бесконечного творческого поиска.

Я много раз с разной степенью детализации излагал эти идеи одного из основоположников экономической теории. Поэтому сегодня я хочу сфокусировать своё внимание на процессах производства, накопления, систематизации, обращения, освоения и использования знаний и роли этих процессов в изменении систем разделения труда».

Во-вторых.

Автор снова акцентирует возможности своего подхода.

«СМД-подход позволяет:

с одной стороны, рассматривать как «знания» сознательно и целенаправленно производятся и распространяются — в том числе за счёт работы «машины» научных исследований, педагогической практики или организационно-управленческой работы;

с другой стороны, описывать процессы возникновения субъективированных знаний в ситуациях практического мыследействия, обращения их в различных каналах коммуникации и накопления в опыте эмпирических индивидуумов».

В-третьих.

Автор вводит представление об углублении систем разделения труда и знания.

«На уровне здравого смысла понятно, что эмпирический индивидуум, который специализируется в осуществлении какого-то типа (вида) деятельности и постоянно совершенствует свои умения и навыки — постепенно приобретает такие знания, которых нет и не может быть у тех, кто не осуществляет эту деятельность.

Другими словами, дифференциация и специализация знаний возникает в результате разделения труда. Возникнув в каких-то «местах» в системах совместно-распределенной деятельности, такая специализация может приводить и реально приводит к следующему витку углубления разделения труда. Деятельность постоянно усложняется, а разделение труда — углубляется, востребуя все более и более специализированные знания и параллельно порождая новые знания, которых ещё не было «вчера»».

В-четвертых.

Автор (опираясь на работы К. Менгера) вводит представление о размерностях систем разделения труда.

«Как я уже сказал, суть философско-методологической проблемы состоит в том, что система разделения труда имеет несколько разных измерений. Система разделения труда имеет и «ширину», и «высоту», и «длину».

Под «шириной» системы разделения труда мы будем понимать число единичных продуктов [благ первого порядка] или, точнее, групп таких благ-продуктов, задающих поле потребительских ожиданий для данного исторического периода развития человечества. Из общих соображений мы допустим, что по мере своего развертывания и «усложнения» системы разделения труда постепенно становится более «широкой», число продуктов расширяется.

Под «высотой» системы разделения труда мы будем понимать сложность и разнообразие знаний, необходимых для производства этой линейки продуктов. Сам Менгер, вслед за многими своими предшественниками — философами и экономистами — постоянно подчеркивает важность наличия знаний. Можно сказать, что даже «блага» в его понимании есть сгустки «смыслов» и «знаний», придающих вещам их функцию в процессах потребления и производства.

Под «длиной» системы разделения труда мы будем понимать последовательность операций или действий, которые необходимо совершить, чтобы из некоего «исходного материала» [сырья] произвести «результат», который может быть использован, у-потреблен или [за-действован] в другом действии — как непосредственном потреблений, так и производстве другого результата».

В-пятых.

«Если теперь «пренебречь» широтой системы разделения труда, то отношение между двумя измерениями — длиной и высотой — может быть представлено в плоскости листа бумаги или слайда.

При этом мы помним, что «сборка» горизонтальной системы разделения труда, обеспечивающей производство конкретного продукта, как бы погружена в более широкое пространство «вертикальной» системы разделения труда, обеспечивающей производство всех тех знаний, которые нужны для производства данного продукта.

Изменения в вертикальной системы разделения труда позволяет как построить горизонтальную цепочку производства нового продукта, так и существенно изменить форму организации системы разделения труда по производству «старого» продукта, повысив эффективность использования всех затрачиваемых ресурсов».

2. Критический анализ позиции Автора. Материально-технологическое разделение труда и идеально-социальное разделение труда

Проанализируем сказанное.

Во-первых.

Моя задача, как я сказал в самом начале, состоит в том, чтобы показать, каким образом промышленные революции вписаны в логику развертывания социокультурной реальности. То же самое я должен сделать теперь в отношении логики разделения труда.

Во-вторых.

Говоря о системах разделения труда, надо выделить:

— общую логику вписанности и собственно труда и его разделения в логику развертывания социокультурных систем;

— логику связи между:

a) тем, что можно назвать материально-технологической размерностью разделения труда (материально-технологическим разделением труда), и

b) тем, что можно назвать идеально-социальной размерностью разделения труда (идеально-социальным разделением труда).

В-третьих.

Решая первую задачу относительно перехода «средневековье — модерн» (и пока что оставаясь в рамках европейской культурной зоны) можно говорить, что фундаментальным процессом является трансформация:

— от культуры «человека пассивного» и «мостов к трансцендентному»

— к культуре «человека активного» и «прохождения через земную реальность».

Миросистема модерна активизирует человека и направляет его деятельность на земную реальность. Логично видеть в качестве результата этого перенаправление человеческого мышления-и-деятельности на материально-предметную сторону существования. При этом мы не можем считать это общим эволюционным процессом, так как такая трансформация «естественным» образом сформировалась в рамках только европейской культурной зоны. Модернизация всего остального человечества стала процессом глобализации модерна. Сам этот процесс модернизации во многом имел характер силового включения неевропейских культурных зон в логику новоевропейской миросистемы. В целом, как я предлагаю, глобализация модерна может быть описана в логике глобализации «комплекса модернизации».

Более конкретно, это является контр-тезисом по отношение к тезису о «технологическом детерминизме». Последний представляет собой концепцию социокультурного развертывания модерна, в соответствии с которой «генетический» структурно-процессуальный план этого развертывания может быть описан как развертывание именно логики мышления-и-деятельности, связанной с планом промышленных революций. События на этом плане имеют свою логику, которая задает изменения на уровне мировоззрения и социокультурных организованностей.

У Автора можно увидеть в той или иной степени выраженную позицию «технологического детерминизма». Можно считать, что именно поэтому его практически не интересуют социокультурные процессы. Я предполагаю, что они находятся в зоне ценностного отрицания его позиции. Ценностное отрицание превращается в методологическое — и появляется концепция «технологического детерминизма».

В-четвертых.

Надо обратить внимание на то, что Автор, говоря о разделении труда, говорит преимущественно (или только) о том разделении труда, которое связано с материально-производственной деятельностью. Это понятно, так как его разговор центрирован на логике промышленных революций. Но если мы выходим на уровень социокультурных процессов и рефлексии, с этим связанной, то мы должны будем все больше и больше акцентировать тот уровень «разделения труда», который связан с идеально-социальным планом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

URL: https://shchedrovitskiy.com/digital-transformation