Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные
часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные
часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной,
а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить
по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он
не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Рассуждая революционно, мы, конечно,
не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», —
по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на
час приятны в романах,
а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое
дело рабочего класса — их кровное, историческое
дело…
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему
делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это
дело пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть, служит
по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах, и едва ли
не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же
дни и
часы, когда мы играли в карты,
а Николай Васильевич
не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает,
а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой
день, как ни в чем
не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех
часов. И так проживал свою жизнь
по людям.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро
дела не делаются и
не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти
часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим
не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна,
а тот пошлет к микадо.
«Однако ж
час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли
не прежней дорогой,
а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши
не все собрались: кто пошел
по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
А Туркины? Иван Петрович
не постарел, нисколько
не изменился и по-прежнему все острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой.
А Котик играет на рояле каждый
день,
часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает с матерью в Крым. Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит...
Саша уходит за прибором, — да, это чаще, чем то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает,
а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж
не в постельке,
а на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит до 10, до 11
часов, пока Саше пора отправляться в гошпиталь, или в клиники, или в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за
дело», или «довольно, довольно, теперь за
дело» — за какое
дело?
а как же, урок или репетиция
по студенчеству Веры Павловны...
Но как хорошо каждый
день поутру брать ванну; сначала вода самая теплая, потом теплый кран завертывается, открывается кран,
по которому стекает вода,
а кран с холодной водой остается открыт и вода в ванне незаметно, незаметно свежеет, свежеет, как это хорошо! Полчаса, иногда больше, иногда целый
час не хочется расставаться с ванною…
А спондей английских
часов продолжал отмеривать
дни,
часы, минуты… и наконец домерил до роковой секунды; старушка раз, вставши, как-то дурно себя чувствовала; прошлась
по комнатам — все нехорошо; кровь пошла у нее носом и очень обильно, она была слаба, устала, прилегла, совсем одетая, на своем диване, спокойно заснула… и
не просыпалась. Ей было тогда за девяносто лет.
Недели с три каждый
день я,
не разгибая спины, мучился
часа по два сряду, покуда наконец
не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже
не так сильно; рука почти
не ерзала
по столу; клякс становилось меньше; ряд палок уже
не представлял собой расшатавшейся изгороди,
а шел довольно ровно. Словом сказать, я уже начал мечтать о копировании палок с закругленными концами.
В
час, когда вечерняя заря тухнет, еще
не являются звезды,
не горит месяц,
а уже страшно ходить в лесу:
по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом
по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души
девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и
дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Он
не обедал в этот
день и
не лег
по обыкновению спать после обеда,
а долго ходил
по кабинету, постукивая на ходу своей палкой. Когда
часа через два мать послала меня в кабинет посмотреть,
не заснул ли он, и, если
не спит, позвать к чаю, — то я застал его перед кроватью на коленях. Он горячо молился на образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть
не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права
не имеют так требовать, тем более что вы
дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже
по чрезмерной доброте вашей так поступили,
а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы
не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же
час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть
не воскликнул «Brava!», [Браво! (фр.)] чуть
не ударил ее кулаком
по темени — и удалился.
Час спустя он уже отправился в Васильевское,
а два
часа спустя Варвара Павловна велела нанять себе лучшую карету в городе, надела простую соломенную шляпу с черным вуалем и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый
день.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала
по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал
часы. Впрочем, он теперь
не звонил в свой колокол на поденщину или с поденщины,
а за него четыре раза в
день гудел свисток паровой машины.
…Вы нас ожидаете,
а мы все на месте.
Не могу добиться решительного ответа насчет Тобольска… скоро сказка сказывается,
не скоро
дело делается… Кажется государственные преступники для того только рассыпаны
по городам Сибири, чтобы кормить мясом в постные
дни проезжающих ревизоров и утешать их в свободные
часы от пустых и ничего
не доказывающих смотров…
С этих пор щенок
по целым
часам со мной
не расставался; кормить его
по нескольку раз в
день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет, разумеется, уже
не в комнате,
а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая
по страшной грязи, Катишь шла
по средине улицы и вела только что
не за руку с собой и Вихрова;
а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой
день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
Домой —
по зеленой, сумеречной, уже глазастой от огней улице. Я слышал: весь тикаю — как
часы. И стрелки во мне — сейчас перешагнут через какую-то цифру, я сделаю что-то такое, что уже нельзя будет назад. Ей нужно, чтобы кто-то там думал: она — у меня.
А мне нужна она, и что мне за
дело до ее «нужно». Я
не хочу быть чужими шторами —
не хочу, и все.
Верховцевы сходили
по лестнице, когда Лидочка поднималась к ним. Впрочем, они уезжали
не надолго — всего три-четыре визита, и просили Лидочку подождать. Она вошла в пустынную гостиную и села у стола с альбомами. Пересмотрела все — один за другим,
а Верховцевых все нет как нет. Но Лидочка
не обижалась; только ей очень хотелось есть, потому что институтский
день начинается рано, и она, кроме того, сделала порядочный моцион. Наконец,
часов около пяти, Верочка воротилась.
Четыре
дня не появлялся Александров у Синельниковых,
а ведь раньше бывал у них
по два,
по три раза в
день, забегая домой только на минуточку, пообедать и поужинать. Сладкие терзания томили его душу: горячая любовь, конечно, такая, какую
не испытывал еще ни один человек с сотворения мира; зеленая ревность, тоска в разлуке с обожаемой, давняя обида на предпочтение…
По ночам же он простаивал
часами под двумя тополями, глядя в окно возлюбленной.
Каково же было удивление, когда на другой
день утром жена, вынимая газеты из ящика у двери, нашла в нем
часы с цепочкой, завернутые в бумагу! При
часах грамотно написанная записка: «Стырено
по ошибке,
не знали, что ваши, получите с извинением».
А сверху написано: «В.
А. Гиляровскому». Тем и кончилось. Может быть, я и встречался где-нибудь с автором этого
дела и письма, но никто
не намекнул о происшедшем.
— Н-нет… Я
не очень боюсь… Но ваше
дело совсем другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков;
дело не в их уме: и
не на таких, как мы с вами, у них подымалась рука.
А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на
часы и встал со стула, — мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.
На это желание мужа Катрин немножко поморщилась: прежде всего ей
не понравилось, что на их обеденных беседах будет присутствовать посторонний человек,
а Катрин все
часы дня и ночи желала бы оставаться с глазу на глаз с мужем; сверх того,
не имея ничего против управляющего и находя его умным и даже,
по наружности своей, красивым, она вместе с тем чувствовала какую-то непонятную неловкость от его лукаво-рысьего взгляда.
Билет им в бельэтаж еще заранее достал Углаков; сверх того,
по уговору, он в
день представления должен был заехать к Музе Николаевне, у которой хотела быть Сусанна Николаевна, и обеих дам сопровождать в театр; но вот в сказанный
день седьмой
час был на исходе,
а Углаков
не являлся, так что дамы решились ехать одни.
Ему в этом
не отказали, и
дело сделалось. Пред вечером чиновник секретно передал дьякону ничего
не значащее письмо,
а через
час после сумерек к дому отца Захарии тихо подъехал верхом огромный черный всадник и, слегка постучав рукой в окошко, назвал «кроткого попа»
по имени.
И потому как человеку, пойманному среди бела
дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека
не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и
не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем
не для того, чтобы оберегать нас,
а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и
не знали того, что люди
не любят умирать от голода,
не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут,
не любят работать под землей, в воде, в пекле,
по 10—14
часов в сутки и
по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Несмотря на то, что казаки каждый
час ожидали переправы и нападения абреков с татарской стороны, особенно в мае месяце, когда лес
по Тереку так густ, что пешему трудно пролезть чрез него,
а река так мелка, что кое-где можно переезжать ее в брод, и несмотря на то, что
дня два тому назад прибегал от полкового командира казак [Прибегал значит на казачьем наречьи приезжал верхом.] с цыдулкой, [Цыдулой называется циркуляр, рассылаемый
по постам.] в которой значилось, что,
по полученным чрез лазутчиков сведениям, партия в восемь человек намерена переправиться через Терек, и потому предписывается наблюдать особую осторожность, — на кордоне
не соблюдалось особенной осторожности.
А как хорошо было ранним утром в парке, где так и обдавало застоявшимся смолистым ароматом и ночной свежестью. Обыкновенно, я
по целым
часам бродил
по аллеям совершенно один и на свободе обдумывал свой бесконечный роман. Я
не мог
не удивляться, что дачники самое лучшее время
дня просыпали самым бессовестным образом. Только раз я встретил Карла Иваныча, который наслаждался природой в одиночестве, как и я. Он находился в периоде выздоровления и поэтому выглядел философски-уныло.
В городе заговорили, что «судья молодец»,
а через неделю полицеймейстер стал рассказывать, что будто «после того как у него побывал случайно
по одному
делу этот мировой судья, у него, полицеймейстера, пропали со стола золотые
часы, и пропали так, что он их и искать
не может, хотя знает, где они».
— Нет… Тут совсем особенная статья выходит:
не хватает у нас в дому чего-то, от этого и все неполадки. Раньше-то я
не замечал,
а тут и заметил… Все как шальные бродим
по дому и друг дружку
не понимаем да добрых людей смешим. У меня раз пружина в
часах лопнула: пошуршала-пошуршала и стала, значит, конец всему
делу… Так и у нас…
Не догадываешься?
А между тем у Гордея Евстратыча из этого заурядного проявления вседневной жизни составлялась настоящая церемония: во-первых, девка Маланья была обязана подавать самовар из секунды в секунду в известное время — утром в шесть
часов и вечером в пять; во-вторых, все члены семьи должны были собираться за чайным столом; в-третьих, каждый пил из своей чашки,
а Гордей Евстратыч из батюшкова стакана; в-четвертых, порядок разливания чая, количество выпитых чашек, смотря
по временам года и
по значениям постных или скоромных
дней, крепость и температура чая — все было раз и навсегда установлено, и никто
не смел выходить из батюшкова устава.
А.И. Погонин, человек общества, хороший знакомый губернатора, хлопотал об Инсарском, и нам командир батальона, сам ли или
по губернаторской просьбе, разрешил
не ночевать в казармах, играть в театре, только к 6
часам утра обязательно являться на ученье и до 6 вечера проводить
день в казармах.
Дней через пять Инсарский заболел и его отправили в госпиталь — у него сделалась течь из уха.
Требовалось ли починить телегу — он с готовностью принимался за работу, и стук его топора немолчно раздавался
по двору битых два
часа; в результате оказывалось, однако ж, что Аким искромсал на целые три подводы дерева,
а дела все-таки никакого
не сделал — запряг прямо, как говорится, да поехал криво!
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но
не «кружилась»,
а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч,
не раз бывавший у графини
по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые
часы, имевшие форму утеса, на утесе стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами,
а на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда
часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Огромного роста, сухой и костистый, в долгополом сюртуке, черномазый, с ястребиными глазами, он с
часу дня до позднего вечера пребывал ежедневно в бильярдной Большой московской гостиницы, играл
по рублику партию на бильярде, причем кия в руки
не брал,
а мазиком с «ярославским накатом».
— Я вовсе
не в дурном настроении, — говорила она по-французски. — Но я теперь стала соображать, и мне все понятно. Я могу назвать вам
день и даже
час, когда она украла у меня
часы.
А кошелек? Тут
не может быть никаких сомнений. О! — засмеялась она, принимая от меня кофе. — Теперь я понимаю, отчего я так часто теряю свои платки и перчатки. Как хочешь, завтра я отпущу эту сороку на волю и пошлю Степана за своею Софьей. Та
не воровка, и у нее
не такой… отталкивающий вид.
Вечером в этот
день Даша в первый раз была одна. В первый раз за все время Долинский оставил ее одну надолго. Он куда-то совершенно незаметно вышел из дома тотчас после обеда и запропастился. Спустился вечер и угас вечер, и темная, теплая и благоуханная ночь настала, и в воздухе запахло спящими розами,
а Долинский все
не возвращался. Дору это, впрочем, по-видимому, совсем
не беспокоило, она проходила
часов до двенадцати
по цветнику, в котором стоял домик, и потом пришла к себе и легла в постель.
— Она-то и мылась и гладилась
по целым
дням, и все
не по-людски,
а в особом виде: ногти одни
по целому
часу в кипяченом теплом вине держала, чтобы были розовы,
а на ночь и руки и лицо каким-то жиром намазывала и так и спала в перчатках, и чтобы, боже сохрани, никто к ней подойти
не смел,
а утром всякий
день приказывала себе из коровьего молока ванны делать и вся в молоко садилась.
— Кто? я-то хочу отнимать жизнь? Господи! да кабы
не клятва моя! Ты
не поверишь, как они меня мучают! На
днях — тут у нас обозреватель один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его — ну, точно в отхожем месте
часа два просидел! Троша у него за душой нет,
а он так и лезет, так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем?
по какому случаю? Недели две я его уговаривал, так нет же, он все свое: нет, говорит, вы клятву дали! Так и заставил меня напечатать!
Решив лгать
не сразу,
а по частям, Лаевский на другой
день, во втором
часу, пошел к Самойленку попросить денег, чтобы уехать непременно в субботу.
Не спать ночью — значит каждую минуту сознавать себя ненормальным,
а потому я с нетерпением жду утра и
дня, когда я имею право
не спать. Проходит много томительного времени, прежде чем на дворе закричит петух. Это мой первый благовеститель. Как только он прокричит, я уже знаю, что через
час внизу проснется швейцар и, сердито кашляя, пойдет зачем-то вверх
по лестнице.
А потом за окнами начнет мало-помалу бледнеть воздух, раздадутся на улице голоса…
— Ннну! — проворчал Трофимыч,
не переставая недоумевать и
по старой памяти поедая меня глазами, словно я был начальник какой. — Эко
дело —
а? Ну-кося, раскуси его!.. Ульяна, молчи! — окрысился он на жену, которая разинула было рот. — Вот
часы, — прибавил он, раскрывая ящик стола, — коли они ваши точно — извольте получить;
а рубль-то за что? Ась?
Евгений с тех пор, как встретил ее с ребенком,
не видал ее. На поденную она
не ходила, так как была с ребенком,
а он редко проходил
по деревне. В это утро, накануне Троицына
дня, Евгений рано, в пятом
часу, встал и уехал на паровое поле, где должны были рассыпать фосфориты, и вышел из дома, пока еще бабы
не входили в него,
а возились у печи с котлами.
И этот «завтрашний
час дня», который еще так недавно ничем
не отличался от других, был только спокойным движением стрелки
по циферблату золотых
часов, вдруг приобрел зловещую убедительность, выскочил из циферблата, стал жить отдельно, вытянулся, как огромный черный столб, всю жизнь разрезающий надвое. Как будто ни до него, ни после него
не существовало никаких других
часов,
а он только один, наглый и самомнительный, имел право на какое-то особенное существование.
Артамонов молчал, тревожно наблюдая за сыном, ему казалось, что хотя Илья озорничает много, но как-то невесело, нарочно. На крыше бани снова явились голуби, они, воркуя, ходили
по коньку,
а Илья и Павел, сидя у трубы,
часами оживлённо болтали о чём-то, если
не гоняли голубей. Ещё в первые
дни по приезде сына отец предложил ему...
— Зовут — Илья, прозвище — Артамонов, сказал, что хочет жить у нас для своего
дела,
а какое
дело —
не допыталась я. Приехал
по дороге из Воргорода, тою же дорогой и отбыл в три
часа — в четвёртом.
Никто из них
не ходил ко мне в мастерскую,
а я, работая четырнадцать
часов в сутки,
не мог ходить к Деренкову в будни; в праздничные
дни или спал, или же оставался с товарищами
по работе.
Страшно медленно, скучно и тяжело, точно длинный сон, тянулся для Буланина этот первый
день гимназической жизни. Были минуты, когда ему начинало казаться, что
не пять или шесть
часов,
а по крайней мере полмесяца прошло с того грустного момента, как он вместе с матерью взбирался
по широким каменным ступеням парадного крыльца и с трепетом вступил в огромные стеклянные двери, на которых медь блестела с холодной и внушительной яркостью…