Неточные совпадения
В конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была
бы сытость;
мешали муку с ржаной резкой, но сытости
не было; пробовали,
не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости
не добились.
Может быть, так и разрешилось
бы это дело исподволь, если б мирному исходу его
не помешали замыслы некоторых беспокойных честолюбцев, которые уже и в то время были известны под именем"крайних".
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства
не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные
не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном
помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Можно просидеть несколько часов, поджав ноги в одном и том же положении, если знаешь, что ничто
не помешает переменить положение; но если человек знает, что он должен сидеть так с поджатыми ногами, то сделаются судороги, ноги будут дергаться и тискаться в то место, куда
бы он хотел вытянуть их.
— Как что? — оскорбившись за то, что он как
бы с неохотой и досадой принимает ее предложение. — Отчего же мне
не ехать? Я тебе
не буду
мешать. Я…
— Превосходно изволили заметить, — отнесся Чичиков, — точно,
не мешает. Видишь вещи, которых
бы не видел; встречаешь людей, которых
бы не встретил. Разговор с иным тот же червонец. Научите, почтеннейший Константин Федорович, научите, к вам прибегаю. Жду, как манны, сладких слов ваших.
— А право, Андрей Иванович, вам
бы очень
не мешало жениться.
— Да, дождичка
бы очень
не мешало, — сказал Чичиков, которому
не нужно было дождика, но как уже приятно согласиться с тем, у кого миллион.
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы
не помешаете… Я
бы хотел вам еще два слова сказать… Вот что, — обратился он вдруг,
не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого… Как его!.. Порфирия Петровича?
Оно было
бы даже и добродушное, если
бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому, ресницами.
Кабанова. Хитрость-то
не великая. Кабы любила, так
бы выучилась. Коли порядком
не умеешь, ты хоть
бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только. Ну, я Богу молиться пойду;
не мешайте мне.
Огудалова. Ну, этим, что были за обедом, еще погулять по Волге да подрасти
бы не мешало.
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб
не искать ответа на вопрос: что
мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то
мешало, и он чувствовал, что
мешает не только боязнь потерять себя среди людей, в ничтожестве которых он
не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел
бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Слушая спокойный, задумчивый голос наставника, разглядывая его, Клим догадывался: какова та женщина, которая могла
бы полюбить Томилина? Вероятно, некрасивая, незначительная, как Таня Куликова или сестра жены Катина, потерявшая надежды на любовь. Но эти размышления
не мешали Климу ловить медные парадоксы и афоризмы.
«Что могло
бы помешать ей служить в департаменте полиции? Я
не вижу — что…»
Самгин пытался подавить страх, вспоминая фигуру Морозова с револьвером в руках, — фигуру, которая была
бы комической, если б этому
не мешало открытое пренебрежение Морозова к Гапону.
Если б
не мешало нездоровье, — ноги болят, ходить
не могу, — так я сам, лично явился
бы на квартиру вашу для этой беседы.
Самгину подумалось, что настал момент, когда можно
бы заговорить с Бердниковым о Марине, но
мешал Попов, — в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников
не хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как
бы ехидно...
— Знал. Знаю. Студентом был в его кружке, потом он свел меня с рабочими. Отлично преподавал Маркса, а сам — фантаст. Впрочем, это
не мешает ему быть с людями примитивным, как топор. Вообще же парень для драки. — Пробормотав эту характеристику торопливо и как
бы устало, Попов высунулся из кресла, точно его что-то ударило по затылку, и спросил...
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он
помешал ему. Теперь он видел, что лицо офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили
не кости, а хрящи: оно, потемнев еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было
бы смешным, если б глаза
не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
— Идиотский город, восемьдесят пять процентов жителей — идиоты, десять — жулики, процента три — могли
бы работать, если б им
не мешала администрация, затем идут страшно умные, а потому ни к черту
не годные мечтатели…
— Я
не помешаю? — спрашивал он и шел к роялю. Казалось, что, если б в комнате и
не было
бы никого, он все-таки спросил
бы,
не помешает ли? И если б ему ответили: «Да,
помешаете», — он все-таки подкрался
бы к инструменту.
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые
не могли
бы вызвать спора. Но необходимые фразы
не являлись, и думать о Дронове, определять его отношение к прочитанному —
не хотелось. Было
бы хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие
мешало созревать каким-то очень важным думам Самгина о себе.
Думать
мешали напряженно дрожащие и как
бы готовые взорваться опаловые пузыри вокруг фонарей. Они создавались из мелких пылинок тумана, которые, непрерывно вторгаясь в их сферу, так же непрерывно выскакивали из нее,
не увеличивая и
не умаляя объема сферы. Эта странная игра радужной пыли была почти невыносима глазу и возбуждала желание сравнить ее с чем-то, погасить словами и
не замечать ее больше.
Взял ее с эстрады, внушил, что она должна играть в драме, а в драме она оказалась совершенно бездарной и теперь мстит ему за то, что он испортил ей карьеру:
не помешай он ей — она была
бы знаменита, как Иветт Жильбер.
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто
не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он
не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал
бы писать в нем. Можно
бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
Приплюснутый череп, должно быть,
мешал Дронову расти вверх, он рос в ширину. Оставаясь низеньким человечком, он становился широкоплечим, его кости неуклюже торчали вправо, влево, кривизна ног стала заметней, он двигал локтями так, точно всегда протискивался сквозь тесную толпу. Клим Самгин находил, что горб
не только
не испортил
бы странную фигуру Дронова, но даже придал
бы ей законченность.
Бальзаминов. В самом деле
не возьму. Все равно и дома украдут. Куда ж
бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит,
не отдаст после. Нет, лучше об деньгах
не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они
мешают. Так я без денег будто гуляю.
Мать всегда с беспокойством смотрела, как Андрюша исчезал из дома на полсутки, и если б только
не положительное запрещение отца
мешать ему, она
бы держала его возле себя.
— Да неужели вы
не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то
мешает, как будто лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как бывает в глубоком горе, а между тем, странно, и в горе и в счастье, в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне
бы так же, как в горе, от слез стало
бы легко…
И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. За предлогами, и кроме праздников, дело
не ставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже
не годится ехать, а иногда и дождь пойдет, осенью слякоть
мешает. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян
не пьян, а как-то дико смотрит: беды
бы не было, завязнет или оборвется где-нибудь.
— Что? разве вам
не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого
не узнаёт. Чуть горячка
не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем
бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит,
не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего
не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого
не слушает — я уж хотел побить его…
—
Не будь вас, давно
бы куда-нибудь упекли. Вы
мешаете…
Вера пошла полууспокоенная, стараясь угадать, какую меру могла
бы принять бабушка, чтоб
помешать Марку ждать ее завтра в беседке. Она опасалась, чтобы Татьяна Марковна,
не знающая ничего о страсти Райского,
не поручила ему пойти,
не предварив ее о том, а он,
не приготовленный, мог поступить, как внушало ему его еще
не вполне угасшее корыстное чувство и фантазия.
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем,
не мешает ему стать мерзавцем. Я только была в досаде, а то
бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
Мама, стоявшая подле него, уже несколько раз взглядывала на окно с беспокойством; просто надо
бы было чем-нибудь заслонить окно совсем, но, чтоб
не помешать разговору, она вздумала попробовать оттащить скамеечку, на которой сидел Макар Иванович, вправо в сторону: всего-то надо было подвинуть вершка на три, много на четверть.
— Что
бы вы ни говорили, я
не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и объяснить вам мои последние намерения: я передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося,
не делать скандала и чтоб она дала заранее слово, что
не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
Правда, находила иногда на него какая-то как
бы болезненная восторженность, какая-то как
бы болезненность умиления, — отчасти, полагаю, и оттого, что лихорадка, по-настоящему говоря,
не покидала его во все время; но благообразию это
не мешало.
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно.
Не спорю, что Макар Иванович мог
бы принять это плечо за усиление насмешки, если
бы был остроумнее; но его честность
помешала тогда его прозорливости.
Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Мама, например, рассуждал я, ничему
бы не помешала в судьбе его, даже брак его с мамой.
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый день выведывать о намерениях адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам
не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки
не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», — сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам
помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали
бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Сегодня были японцы с ответом от губернатора, что если мы желаем, то можем стать на внутренний рейд, но
не очень близко к берегу, потому что будто
бы помешаем движению японских лодок на пристани.
А они ничего: тело обнажено, голова открыта, потому что в тростниковой широкой шляпе неловко было
бы носить на шее кули; только косы, чтоб
не мешали, подобраны на затылке, как у женщин.
Одно неудобно: у нас много людей. У троих четверо слуг. Довольно было
бы и одного, а то они
мешают друг другу и ленятся. «У них уж завелась лакейская, — говорит справедливо князь Оболенский, — а это хуже всего. Их
не добудишься,
не дозовешься, ленятся, спят, надеясь один на другого; курят наши сигары».
Мы шли, шли в темноте, а проклятые улицы
не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы
мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы
не туда попали, и, если б
не провожатый, мы проблуждали
бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Мы
не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего
не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому
бы очень
не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Но денька два-три прошли, перемены
не было: тот же ветер нес судно, надувая паруса и навевая на нас прохладу. По-русски приличнее было
бы назвать пассат вечным ветром. Он от века дует одинаково, поднимая умеренную зыбь, которая
не мешает ни читать, ни писать, ни думать, ни мечтать.
— Я
бы успел и больше, — заключил он, — если б
не мешали японцы.
А этому
мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько
не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как
бы устранить всех опасных.
Он вырвал
бы весь ум, все способности у других людей, только
бы они
не мешали проявлению его способностей.