Красавец мужчина

Гостиная, с левой стороны (от актеров) окно, далее дверь в залу. С правой — дверь в спальню Зои. Ближе к зрителям — камин с экраном, большие щипцы для угля и прочие каминные принадлежности; недалеко от камина небольшой диванчик; мебель мягкая.

Из левой двери выходят Окоемов и Лупачев.

Лупачев. Да, это известие дает совсем другой оборот делу. Тут уж не сотни тысяч, а миллионы,

Окоемов. Попытаем.

Лупачев. Оболдуева и прежде была к тебе неравнодушна, да отец мешал; а теперь, вероятно, для тебя и приезжает.

Окоемов. А вот посмотрим. Не бойся, уж не пропустим, что само в руки плывет.

Лупачев. С моей стороны рассчитывай на всякое содействие.

Окоемов. Только бы Сосипатра Семеновна не помешала.

Лупачев. И ее как-нибудь уломаем.

Окоемов. Тогда успех верный.

Лупачев. А уж московскую барыню за штатом оставишь?

Окоемов. Она и подождет. Что ж делать. Я не виноват, коли богаче ее нашлась. Я бы рад радостью, да расчету нет. Коли тут не удастся, так и за нее примусь; она от меня не уйдет. (Смотрит в окно.)

Лупачев. Что ты смотришь?

Окоемов. Да не идет ли наш Дон-Жуан.

Лупачев. Послушай! Ты решился на окончательный разрыв с женой?

Окоемов. Ты знаешь мои дела. Если я и продам имение и как-нибудь расплачусь с долгом, чем же я буду жить потом? Не по миру же мне идти? Если б не это, разумеется, я бы не расстался с Зоей. Я не очень чувствительный человек и порядочно-таки испорчен, а мне ее очень жаль.

Лупачев. С такой сентиментальностью ты ничего не добьешься путного. Чтоб успевать в жизни, надо быть решительным. Задумал, решил и отрезал без всяких колебаний. Только так и можно достичь чего-нибудь. Только так и наживаются миллионы. Ты должен совсем оттолкнуть от себя жену, показать ей презрение, унизить ее.

Окоемов. Да для чего же это?

Лупачев. Для того, чтобы она поняла, что она опозорена, без средств, что ты для нее потерян навсегда.

Окоемов. И чтоб утопилась?

Лупачев. О нет! До этого не дойдет. Как они мужей ни любят, а любовь к жизни в них сильнее.

Окоемов. Ну, так для того, чтоб она к тебе бросилась?

Лупачев. Ну, уж это как она знает. Если она не глупа, так будет счастлива, и тебе жалеть ее будет нечего.

Окоемов. Признайся! Ты ее любишь?

Лупачев. Это до тебя не касается.

Окоемов. Ты за нее сватался, и тебе отказали?

Лупачев. Положим, что и так; что ж из этого?

Окоемов. Да ведь я ее ограбил, и я же ее отталкиваю; ведь я не разбойник. Нужно же мне успокоиться хоть на том, что она не останется без поддержки, не будет в крайней нищете. (Хватает себя за голову.) Впрочем, что ж я! Когда я разбогатею, я ей возвращу все, что отнял у нее.

Лупачев. Да, если позволят тебе безотчетно распоряжаться деньгами. А если будет строгий контроль?

Окоемов. Ах, ведь вот меня счастье, богатство ожидает, а все-таки мне невыносимо скверно… Так скверно, что… кажется…

Лупачев. Ну, философия началась. Пойдем в кабинет, там Пьер и Жорж; нас четверо, сядем играть в винт и развлечемся.

Окоемов. Погоди! (У двери.) Паша!

Входит Паша.

Окоемов, Лупачев и Паша.

Окоемов. Паша! Не принимать никого.

Паша. Слушаю-с…

Окоемов. Принять только Федора Петровича, если он придет.

Паша. Они придут-с. Они каждый день ходят.

Окоемов. Так ты ему скажи, что меня дома нет, а дома только барыня, что я уехал на охоту с Никандром Семенычем и не ворочусь до завтра. Так и людям скажи. А мы сядем играть в карты и запремся, чтоб нам не мешали.

Паша. Слушаю-с (Уходит.)

Окоемов (взглянув в окно). А вот и Олешунин. Легок на помине. Кажется, я не ошибся. (Прислушивается.) Нет… Вот уж он в передней… разговаривает с Пашей. Идем!

Окоемов и Лупачев уходят в кабинет. Входят Олешунин и Паша.

Олешунин и Паша.

Олешунин. Доложите барыне.

Паша. Сейчас доложу-с. (Уходит.)

Олешунин. Наконец! (Смотрит в зеркало и поправляется) Впрочем, что же наружность? Это вздор. (Рассматривает волосы.) Конечно, при всей моей скромности я не могу себе отказать во многих достоинствах… ну, там… ум и прочее… но любопытно, что собственно во мне ей понравилось?

Входит Зоя.

Олешунин и Зоя.

Зоя (потупляясь и шепотом). Вы получили мое письмо?

Олешунин (целуя руку Зои, шутливо). А разве вы писали? (Серьезно.) Нет, я шучу. Получил.

Зоя (потупясь). Мне совестно вам в глаза смотреть.

Олешунин. Нет, что же… я этого ожидал… Рано или поздно это должно было случиться.

Зоя. Но все-таки… как хотите… я замужняя женщина… я не должна была открывать своих чувств.

Олешунин (с важностию). Отчего же? Конечно, ваше письмо в руках какого-нибудь фата… это другое дело… А я серьезный человек.

Зоя. Вы не удивились… садитесь, пожалуйста. (Садится на кресло.)

Олешунин. Помилуйте! Чему же удивляться? (Очень свободно садится на диван.) Я себе цену знаю, Зоя Васильевна. Ведь где же этим господам Пьерам и Жоржам понять меня! Оттого они и позволяют себе разные глупые шутки. Но я на них не претендую; они слишком мелки. Вот теперь посмотрели бы они на меня!

Зоя. Ах, что вы говорите! Вы подумайте! Ведь у меня муж… Наша любовь требует тайны.

Олешунин. Да, тайны, тайны. Помилуйте, разве я не понимаю… Только ведь обидно… Я в секрете, в самом глубоком секрете буду таить… Но за что же такие шутки, когда… вот меня любят… Ведь вы меня любите?

Зоя. Какой вы холодный человек!

Олешунин. Кто холодный? Я? Нет, извините… я вас люблю… я даже очень, очень люблю…

Молча и сконфуженно смотрят друг на друга.

Зоя (шепотом). Федя!

Олешунин (растерявшись). А? Что? Федя… да… (Стараясь быть развязным.) Нет, вот что, Зоя… Если б теперь вдруг… луна и там… вдали пруд… (С пафосом.) Какое блаженство!

Зоя. Да зачем нам луна? Нет, ты лед, ты лед! (Встает с кресла и бросается на шею Олешунину.) Федя, я люблю тебя, люблю…

Олешунин. И я, Зоя, и я… Зоя, ручку!.. Нет, знаешь, Зоя, все-таки любовь… в волшебной обстановке. Это прелесть… Знаешь… когда вся природа ликует…

Зоя (обнимая Олешунина). Федя, Федя!

Входят Окоемов, Лупачев, Пьер и Жорж.

Олешунин, Зоя, Окоемов, Лупачев, Пьер и Жорж.

Зоя (прижимаясь к Олешунину). Ах, Федя, спаси меня! Он меня убьет! (Прячется на диване за Олешунина.)

Олешунин (растерявшись). Что это? Как? Но позвольте… (Встает с дивана)

Зоя тихо уходит в дверь направо.

Окоемов. Ну, что тут за разговоры! (Обращаясь к Лупачеву, Пьеру и Жоржу.) Вот, господа, вы видели. Кажется, этого для вас довольно, чтоб составить понятие о верности моей супруги.

Лупачев. Чего ж еще!

Пьер и Жорж утвердительно кланяются.

Окоемов. Господа, теперь вы, нисколько не греша против совести, можете показать даже под присягой, что поведение моей жены не безукоризненно.

Лупачев. Нет, этого мало. Я смело скажу, что оно преступно. (Пьеру и Жоржу.) Согласны, господа?

Пьер. Совершенно согласен.

Жорж. Без всяких сомнений.

Окоемов. Благодарю! Господа! Я пригласил вас… я хотел весело провести время с друзьями, но случай натолкнул нас на эту печальную сцену; я не думаю, чтобы дальнейшее присутствие в этом бесславном доме было для вас приятно. Я и сам бы бежал из дому, но я, к несчастию, одно из действующих лиц этой семейной драмы; я должен буду выслушивать разные объяснения, я обязан выпить чашу до дна. Господа! оставьте меня наедине с моим позором.

Лупачев (подавая руку Окоемову). Прощай, бедный друг мой! (Уходит.)

Пьер и Жорж подают руки, раскланиваются и уходят.

Окоемов и Олешунин.

Олешунин. Милостивый государь! тут одно недоразумение; хотя жена ваша действительно предпочитает меня другим, но в этом ничего преступного нет.

Окоемов (холодно). Я знаю.

Олешунин. И все-таки, если вам угодно, я готов дать вам удовлетворение.

Окоемов. Какое тут еще удовлетворение! Ничего этого не нужно. Напротив, я вам очень благодарен.

Олешунин. Но это дело не может кончиться иначе, как дуэлью.

Окоемов. Что за дуэль! Вот еще! Охота мне свой лоб под пулю подставлять.

Олешунин. А! так вы трус? Нет, я требую, непременно требую.

Окоемов. Никакой дуэли не будет, зачем? А вот со мной револьвер, не хотите ли, я лучше вас так убью? Это мне ничего не стоит. И меня оправдают. Знаете, что адвокат будет говорить?

Олешунин. Оставьте шутки! Я их не люблю.

Окоемов. Нет, оно интересно. Адвокат скажет: горячий, благородный человек застает в доме обольстителя и в благородном негодовании, в горячке, в исступлении убивает его. Можно ли обвинить его? Он действовал в состоянии невменяемости! Ну, что ж вы молчите? Вам не угодно, чтоб я убил вас? Так уходите! Вызывать на дуэль могу я! Но я вас не вызываю, а благодарю.

Олешунин. Какая благодарность? За что?

Окоемов. Вот видите ли: нам нужно было разойтись, это уж наши расчеты, Я долго искал человека, который бы был так легкомыслен…

Олешунин (грозя пальцем). Ссс! Без оскорблений!

Окоемов. Я не говорю ничего оскорбительного; я говорю только: «легкомыслен». Но как же назвать того человека, который поверит, что Зоя может прельститься им, имея такого мужа, как я. Вот нашлись вы, и я вам очень благодарен.

Олешунин. Ну, так нет-с! Не благодарности. Я крови хочу, крови нужно мне вашей, я завтра же пришлю к вам моих секундантов.

Окоемов. Милости просим! Я прогоню их, как вас.

Олешунин. Я не позволю играть над собой. (поступает на Окоемова, тот хладнокровно вынимает из кармана карманный пистолет. Олешунин отступает и идет к двери.)

Окоемов (ласково). Прощайте! (Подойдя к двери.) Эй! Кто там! Проводите господина Олешунина.

Входит Зоя.

Окоемов и Зоя.

Зоя. Ах, кабы ты мог чувствовать, Аполлон, какая это пытка. Ну, что, мой милый, хорошо я сыграла свою роль?

Окоемов (сухо). Да, так хорошо, что можно усомниться, роль ты играла или действительно любишь Олешунина.

Зоя. Значит, хорошо?

Окоемов. Не мешало бы и хуже; никто тебя не заставлял быть очень натуральной.

Зоя. Ты ревнуешь, мой милый. Как я рада. Значит, ты меня любишь.

Окоемов. Погоди радоваться. Ты не забывай, что ты говоришь с мужем, который сейчас только видел тебя в объятиях чужого человека.

Зоя. Да, несчастный… Аполлон, Аполлон… что ты… Ведь ты сам меня заставил, ты меня упрашивал.

Окоемов. То-то вот, что ты уж очень скоро меня послушалась. Это-то и подозрительно.

Зоя. Ты и умолял, и грозил… Ты знаешь, с каким я отвращением…

Окоемов. С отвращением ли? Кто ж это знает? Женщине, которая так ловко умеет обниматься с посторонними мужчинами, как-то плохо верится.

Зоя. Зачем ты так говоришь? (В изнеможении опускается на диван.) Зачем, Аполлон, зачем, зачем?

Окоемов. А затем, чтобы ты поняла наконец, что ты вся в моих руках: что я захочу, то с тобой и сделаю. Пора перестать сентиментальничать-то.

Зоя. Я ничего не понимаю.

Окоемов. Что ты такое? Женщина без состояния, опозоренная, сегодня же весь город узнает о нашем позоре, и мне оттолкнуть тебя с презрением даже выгодно. И я это непременно сделаю, если ты вздумаешь мешать мне.

Зоя (с трепетом). Аполлон, Аполлон! Я боюсь… Мне страшно… ты совсем не тот… ты другой человек.

Окоемов. Тот же или другой — это все равно; люди меняются с обстоятельствами. Нужда всему научит. Кто меня осудит, если я брошу и совсем забуду тебя? Ты будешь жаловаться, плакать, уверять, что я обманул тебя? Кто ж поверит тебе?

Зоя. Ты убиваешь меня! Перестань, перестань! Заговори со мной по-прежнему, с прежней лаской… Ведь мне страшно, мне кажется, что я теряю… хороню тебя! Ах, ах… Ну, улыбнись мне, мой милый! Пожалей меня, ведь я женщина… где же силы, где же силы, друг мой…

Окоемов. Оставь нежности! Не до них… Ты меня раз послушалась, и уж теперь ты в таком положении, что должна слепо повиноваться мне; иначе ты погибнешь.

Зоя. Да я тебя слушаюсь. Приказывай. (Опускается с дивана на колени и складывает руки.) Я раба твоя.

Окоемов. Ах! Пожалуйста, без глупостей… Сядь!

Зоя садится на диван в немом отчаянии.

Прежде всего помни, что мы теперь чужие… Зоя слабо вскрикивает. Примирение возможно… мы еще можем быть друзьями, но только с одним условием.

Зоя. Говори, говори! Я вперед на все согласна.

Окоемов. Я требую от тебя, чтоб ты бросила все эти нежности и сентиментальности и поступила благоразумно.

Зоя. Благоразумно? Женщине с чувством это трудно, но изволь, я буду принуждать себя.

Окоемов. Потом, надо бросить все эти предрассудки, там долги разные, приличия и обязанности, которыми вы себя опутываете, как цепями. Живи, Зоя, как живут люди деловые, практические; они не очень-то разборчивы на средства, когда добиваются чего-нибудь большого, существенного.

Зоя. Говори, милый, яснее! Я тебя слушаю со всем вниманием.

Окоемов. Тебе есть случай жить богато, весело и постоянно пользоваться моей дружбой. Глядя на тебя, я бы радовался… Моя совесть была бы спокойнее, потому что причина всего твоего горя — я!

Зоя слушает с напряженным вниманием.

А тут я видел бы тебя опять богатой, любимой. Отчего тебе не сойтись с Лупачевым, он так тебя любит? Полюби и ты его!

Зоя (вскрикивает). Ах! (Хватает щипцы от камина и бросается на мужа.)

Окоемов. Что ты, что ты!

Зоя. Ах, извини! (Щипцы падают из рук ее.) Ты меня заставил притворяться… Притворяться я могу… но быть бесчестной, нет… как ты смел… как ты смел!..

Окоемов. Зоя, Зоя, успокойся, тише!

Зоя. Нет, я не могу, я не могу, ты тут… (показывая на грудь) разорвал все… Мне надо прийти в себя… надо одуматься… после… (Идет к двери.)

Окоемов. Зоя, Зоя, выслушай!

Зоя (у двери). Нет, нет, я пойду… Прощай! Что я говорю… Нет, я подумаю…

Окоемов (идет за ней). Зоя, ну, извини! Я грубо выразился!

Зоя. Прощай! То есть я пойду, подумаю… Не ходи за мной… (Оборачивается, берет Окоемова одной рукой за лицо, пристально смотрит на него. Покачав головой.) Красавец! (Уходит в дверь направо.)

Окоемов делает несколько шагов к двери.