Волки и овцы

Купавина.

Анфуса.

Чугунов.

Лыняев.

Мурзавецкая.

Мурзавецкий.

Глафира.

Изящно меблированная комната в усадьбе Купавиной. Дамский письменный стол со всем прибором; в глубине растворенная дверь в залу; две двери по сторонам.

Купавина выходит из боковой двери с правой стороны, потом Чугунов.

Купавина (садясь у стола). Кто там в зале?

Чугунов (из залы). Мы, Евлампия Николаевна, мы с Анфусой Тихоновной, в дурачки играем, стариковское наше дело.

Купавина. Подите сюда, Вукол Наумыч!

Чугунов входит.

Садитесь!

Чугунов. Благодарю покорно. Сяду, сяду-с. (Садится.)

Купавина. Какие дела были у моего мужа с племянником Мурзавецкой?

Чугунов. С отцом его были расчеты какие-то.

Купавина. Меропа Давыдовна везде кричит, что мы ее племянника ограбили.

Чугунов. Строгая они дама-с, Меропа Давыдовна-с.

Купавина. Что же им нужно от меня?

Чугунов. Да вам зачем беспокоиться, головку утруждать! Я-то при чем у вас? Даром, что ль, я жалованье-то получаю?

Купавина. Для меня этот разговор очень неприятен. Кончите с ними как-нибудь поскорее!

Чугунов. Миром прикажете?

Купавина. Я ведь не понимаю; а, конечно, миром лучше всего.

Чугунов. Слушаю-с. А как насчет денег, если понадобятся?

Купавина. У меня денег наличных немного.

Чугунов. Вот это жалко-с. Такая вы знаменитая у нас барыня, и как вы себя стесняете в деньгах, даже удивительно.

Купавина. Да где ж я их возьму?

Чугунов. Помилуйте! Да прикажите мне, сколько вам угодно, столько у вас и будет.

Купавина. Так найдите мне денег, Вукол Наумыч!

Чугунов. Да я и искать не стану, только одно ваше имечко золотое нужно. Имечко вам подписать, только и труда, вот и деньги.

Купавина. Что подписать? Я вас не понимаю.

Чугунов. А вот я вам сейчас на деле объясню-с. Извольте перышко взять. Вот и бумажка кстати нашлась. (Вынимает из кармана вексельную бумагу.)

Купавина. Какая странная бумага!

Чугунов. Да-с, чудных таких понаделали. Извольте писать тут внизу: «Вдова полковника, Евлампия Николаевна Купавина».

Купавина пишет.

Только и всего-с, вот и деньги. (Засыпает песком.) Случится кому платить, тогда напишем вот тут на бумажке пятьсот рублей или тысячу, и готово.

Купавина. Понимаю теперь.

Чугунов несколько раз робко берется за вексель, но при взгляде Купавиной отдергивает руку.

Что вы делаете?

Чугунов. Да не затерялся бы как.

Купавина. Так уберите.

Чугунов. Куда прикажете?

Купавина. Да куда хотите. Возьмите к себе в портфейль!

Чугунов. Как вы изволили сказать-с? Мне к себе взять?

Купавина. Ну да. Что же вы сомневаетесь?

Чугунов. Я-то не сомневаюсь, да как же вы-то-с? А коли ваше такое расположение, так покорнейше вас благодарю. (Берет вексель.)

Купавина. За что вы меня благодарите?

Чугунов. Да как же, такая награда-с.

Купавина. Какая награда?

Чугунов. А доверие чего стоит-с? Кто ж это сделает у нас в губернии? Да ни один человек. Чугунову в руки бланк! Конечно, все мы люди, Евлампия Николаевна, все человеки, бедность, семья… а уж и ославили: «Вуколка плут, Вуколке гроша поверить нельзя». А вы вот что! На-ка!

Купавина. Хорошо, хорошо! Только, пожалуйста, разочтитесь поскорей с Мурзавецкими.

Чугунов. Что Мурзавецкие! Мизинца они вашего не стоят. А то плут! Ну, плут! а ведь тоже чувство. (Ударяет себя в грудь.) Вот они, слезы-то. Они даром не польются. (Целует руку у Купавиной.) Ну, как я теперь против вас какую-нибудь такую… большую подлость сделаю! Это мне будет очень трудно и очень даже совестно!

Купавина. Постойте-ка! Кажется, кто-то есть в зале.

Чугунов. Гости, должно быть-с. Я в конторе буду-с. (Уходит налево.)

Купавина (подойдя к двери в залу). Тетя, с кем вы там разговариваете?

Входит Лыняев.

Купавина, Лыняев.

Купавина. А, это вы, Михайло Борисыч!

Лыняев. Здравствуйте! Давно вы из городу?

Купавина. Только приехали.

Лыняев. А я вас на почте прождал. Что бы вам потрудиться заглянуть туда! А то заставляете две версты крюку делать, заезжать к вам.

Купавина. Извините! Я не ждала ни от кого писем.

Лыняев. А не мешало бы полюбопытствовать.

Купавина. Разве есть?

Лыняев. От друга, от Василья Иваныча Беркутова два письма; одно ко мне, другое к вам. (Отдает Купавиной письмо.)

Купавина (положив письмо на стол). Вы уж, вероятно, свое прочитали? Что же он пишет?

Лыняев. Да вы свое-то не откладывайте, прочтите, не церемоньтесь!

Купавина. Успею, успею. К чему торопиться, Михайло Борисыч!

Лыняев. Прочитайте, прочитайте! Приятную новость узнаете.

Купавина. Будто?

Лыняев. Он сегодня или завтра приедет в усадьбу. Вот радость-то!

Купавина. Для кого?

Лыняев. Для меня, да и для всех, я думаю. Разве вы-то?..

Купавина. Да уж не так, как вы. Вы меня простите, Михайло Борисыч, если я не побегу встречать его за пять верст.

Лыняев. Бедный друг мой! Чует ли его сердце, какое равнодушие ожидает его здесь!

Купавина. Что ж делать-то, где ж мне взять много-то радости? Сколько есть.

Лыняев. Зачем вы в город ездили?

Купавина. Тысячу рублей денег свезла.

Лыняев. Кому?

Купавина. Меропе Давыдовне.

Лыняев. Да полноте! Зачем, с какой стати?

Купавина. На бедных, по приказанию покойного мужа.

Лыняев. Да никакого приказания не было, никогда он и не думал приказывать. Он терпеть не мог Мурзавецкую и называл ее ханжой. Как вас обманывают-то, ай, ай!

Купавина. Вот вы всегда так несправедливы к Меропе Давыдовне. Когда вы перестанете обижать ее, эту почтенную женщину? Вот посмотрите! (Подает ему письмо, которое взяла у Мурзавецкой.)

Лыняев (рассматривая письмо). Ну, что хотите со мной делайте, а это подлог!

Купавина. Что вы, что вы, Михайло Борисыч! Возможное ли это дело?

Лыняев (с жаром). Кто у нее эти штуки работает?

Купавина. Да перестаньте! Мне дико слушать.

Лыняев. Позвольте мне взять это письмо ненадолго.

Купавина. Возьмите, только, пожалуйста, не делайте скандала и не ссорьте меня с Меропой Давыдовной; у меня с ней есть серьезное дело.

Лыняев. Никакого дела, уверяю вас. Я все ваши дела знаю.

Купавина. Не у меня, а у моего мужа были какие-то счеты с Мурзавецким, с братом ее.

Лыняев (с жаром). Да никаких счетов и не бывало; это опять какая-нибудь подьяческая кляуза.

Купавина. Да успокойтесь, это до вас не касается. Я поручила Вуколу Наумычу покончить это дело миром; я уж и подписала.

Лыняев. Ах, Боже мой! Не подписывайте вы ничего, не посоветовавшись со мной! Что вы подписали?

Купавина. Не бойтесь! Что я подписала, там ничего не было.

Лыняев. Да почем вы знаете, что ничего не было?

Купавина. Вот мило! У меня глаза есть.

Лыняев. Да что вы с вашими глазами разберете! Тут надо быть юристом.

Купавина. Ах, это смешно наконец. Зачем юристом, когда ничего нет.

Лыняев. Как «ничего»?

Купавина. Так, ничего, чистая бумага.

Лыняев. Час от часу не легче! Да вы подписали бланк.

Купавина. Какой бланк?

Лыняев. Вексель. Там, где ничего-то нет, могут написать что угодно и взыскать с вас пятьдесят, сто тысяч.

Купавина. Какие страсти! Как вы дурно думаете о людях! Да Чугунов со слезами благодарил меня за доверие. Он плакал, говорю я вам.

Лыняев. И крокодилы плачут, а все-таки по целому теленку глотают.

Купавина. Так с меня непременно взыщут сто тысяч?

Лыняев. Хоть не сто тысяч, а что-нибудь взыщут непременно.

Купавина. Да почем вы знаете?

Лыняев. На это я вам отвечу русской сказкой: «Влез цыган на дерево и рубит сук, на котором сидит. Идет мимо русский и говорит: „Цыган, ты упадешь!“ — „А почем ты знаешь, — спрашивает цыган, — разве ты пророк?“

Купавина. Это глупо, глупо, Михайло Борисыч. Кто ж станет рубить тот сучок, на котором сидит?

Лыняев. Нет, очень умно. Я на каждом шагу вижу людей, которые точно то же делают, что этот цыган. И уж сколько раз мне приходилось быть таким пророком.

Купавина. Я понимаю, куда клонится этот разговор, — вам хочется попасть на свою любимую тему — что женщины ничего не знают, ничего не умеют, что они без опеки жить не могут. Ну, так я вам докажу, что я сумею вести свои дела и без посторонней помощи.

Лыняев. Дай вам Бог! А еще лучше, если б вы раскаялись в своем заблуждении как можно скорее, пока еще не успели погубить своего состояния.

Купавина. Оставайтесь обедать!

Лыняев. Пожалуй, я только отдохну немного в беседке. Позволите?

Купавина. Ступайте, еще обед не скоро.

Анфуса (из залы). Гости… уж тут… они.

Купавина. Кто, Мурзавецкая?

Анфуса (из залы). Да, уж…

Лыняев. Нет, извините! По два раза в день ее видеть для меня слишком много. Я пойду в сад, она меня и не заметит. Можно тут пройти? (Указывает в дверь налево.)

Купавина. Сделайте одолжение! До свиданья! (Идет в залу.)

Лыняев уходит в дверь налево. Из залы входят Купавина, Мурзавецкая, Мурзавецкий, Глафира и Анфуса.

Купавина, Мурзавецкая, Мурзавецкий, Глафира, Анфуса.

Мурзавецкая. Ну, вот я к тебе со всем двором опричь хорум.

Купавина. Милости просим!

Мурзавецкая. Да уж рада ль ты, не рада ли, делать нечего, принимать надо. Вот (указывая на племянника) пристал.

Мурзавецкий. Ах, ма тант, лесе!

Мурзавецкая. Замолчи, пожалуйста! Разве я что дурное говорю? Ты всегда к ней можешь приехать, и принять тебя она должна с честью; ты не баклуши бить, не лясы точить; ты за своим делом, кровным. Вот пусть-ка она послушает.

Купавина. Я с удовольствием.

Мурзавецкая. Ну уж, какое удовольствие! Это дело, матушка, к Богу вопиет; вот что я тебе скажу.

Купавина. Так объясните мне, в чем оно.

Мурзавецкая. Не мое, так мне и объяснять нечего. Он обижен, он тебе и расскажет. Поговорите, так, Бог даст, и сладите. Коли умна, так догадаешься, не дашь себя разорить; а заупрямишься, так не взыщи, своя рубашка к телу ближе.

Купавина. Чем потчевать прикажете?

Мурзавецкая. Что за потчеванье! Я ведь от тебя к празднику в гости еду. У вас тут храмовой праздник неподалеку, а ты, чай, и не знаешь?

Купавина. Как не знать! На моем лугу гулянье бывает. А от чаю все-таки не откажетесь?

Мурзавецкая. Да, пожалуй.

Купавина. Тетя!

Анфуса. Уж я… уж давно… уж, гляди, готов…

Мурзавецкая. А вот эту девицу, извини, — я к тебе погостить привезла.

Купавина. Очень вам благодарна.

Мурзавецкая. Думала, скучно одной-то, с Анфусой-то не много разговоришься, вот, мол, ей птицу-перепелицу, все-таки зубки почесать есть с кем.

Купавина. Извините меня! Я на одну минуту, я только покажу Глафире Алексеевне ее комнату. (Глафире.) Пойдемте.

Купавина и Глафира уходят в дверь направо.

Мурзавецкая, Мурзавецкий, Анфуса, потом Купавина.

Мурзавецкая. Хороша усадьба-то?

Мурзавецкий. Маньифик.

Мурзавецкая. Покоряй вдовье сердце, твоя будет. Только не ударь себя в грязь лицом!

Мурзавецкий. Что вы, ма тант? Я-то?

Мурзавецкая. Да, ты-то. Разговариваешь ты смело; а верится тебе что-то плохо.

Мурзавецкий. Десять слов.

Мурзавецкая. Что: «десять слов»?

Мурзавецкий. Я больше с женщинами никогда не говорю. Десять слов, и довольно, готово, вот по сих пор. (Показывает на уши.)

Мурзавецкая. Ну, хоть и не десять, только бы…

Мурзавецкий. Нет, больше десяти, ма тант, нельзя: опасно, черт возьми!

Мурзавецкая. Уж и опасно?

Мурзавецкий. Пароль донёр! В реки бросаются, что за приятность!

Мурзавецкая. А вот посмотрим.

Входит Купавина.

Купавина. Тетя, разлейте чай!

Анфуса. Я вот… я… (Хочет идти.)

Мурзавецкая. Пойдем, и я с тобой. Терпеть не могу из лакейских рук; то ли дело усесться подле самоварчика. (Уходит с Анфусой в дверь налево.)

Мурзавецкий, Купавина.

Купавина. А вы чаю не хотите?

Мурзавецкий. Муа? Чаю? Ни за какие пряники! Жаме де ма ви! Бабье занятие.

Купавина. Ну, как угодно. Вы желали со мной о вашем деле поговорить.

Мурзавецкий. Желал-с, страстно желал.

Купавина. Так обратитесь к Вуколу Наумычу, я ему поручила это дело.

Мурзавецкий. Что такое Вукол Наумыч? Компрене ву, подьячий; а вы, вы! Это… нет, как хотите, это разница.

Купавина. Но я с вами говорить не могу, я ничего не понимаю в этом деле.

Мурзавецкий. Да что дело! Что такое дело? Счеты — расчеты. Клюшки — коклюшки! Что значит это дело в сравнении с вечностию и, чуть было не сказал, с соленым огурцом! Пардон! Я сказал глупость. Подлейшая привычка говорить остроты! Но это в сторону.

Купавина. Что же вам угодно, я вас не понимаю.

Мурзавецкий. Души низкие ищут денег, души возвышенные ищут блаженства, как сказал один полковой писарь.

Купавина. Но какого же блаженства вы ищете?

Мурзавецкий. Я? О! Слов нет! Чтоб описать это блаженство, таких слов нет.

Купавина. Так, значит, я и не узнаю? Жаль.

Мурзавецкий. Небесные очи, томные улыбки, там разные фигли-мигли, нежности-белоснежности и прочее, и прочее — все это вздор! Позвольте с вами говорить откровенно!

Купавина. Сделайте одолжение!

Мурзавецкий. Вы не увидите меня на коленях пред собой. Нет, уж это атанде. Я горд.

Купавина. Ах, очень рада.

Мурзавецкий. Но полюбить меня вы должны.

Купавина. Скажите пожалуйста, я и не знала.

Мурзавецкий. Впрочем, это как вам угодно.

Купавина. Да, я думаю.

Мурзавецкий. Я горд, повторяю вам.

Купавина. Я слышала.

Мурзавецкий. Да… Но знаете, какое обстоятельство, черт возьми! По некоторым причинам… я бы вам сказал их, да вы не поймете, — я не служу-с, довольно! Старался, не оценили, ну и довольно. Родового не имею, благоприобретенного не приобрел…

Купавина. Если муж мой действительно был вам должен, вы получите…

Мурзавецкий. Ах, оставьте, лесе! Вы мне надоели. Миль пардон, мадам! Я совсем о другом. Изволите видеть, я чист… Ма тант — старая девка, она не понимает и не может понимать потребностей молодого, холостого офицера, и скупа, как…

Купавина. Я вам говорю, что вы получите.

Мурзавецкий. Вы опять за свое? Это скучно!.. Я иногда должен отказывать себе в самых необходимых удовольствиях. Ну, положим, табак… Мне даже стыдно признаться. Имажине-ву, дворянин — и без табаку!

Купавина. Что же вам угодно?

Мурзавецкий. Апрезан келькшоз.

Купавина. Сколько же вам?

Мурзавецкий. Конечно, взаймы…

Купавина. Ну да, разумеется, но сколько?

Мурзавецкий. А это как вам угодно. Енпё, весьма немного… Однако, все ж таки, не двугривенный.

Купавина (вынимает из портмоне ассигнацию). Пять рублей довольно?

Мурзавецкий. Сетасе. Мерси, гран мерси! Через два дня, пароль донёр!

Купавина. Уж извините! Я пойду к дамам! (Уходит.)

Мурзавецкий. Нет, ром… ну его! Вреден мне, с моим характером нельзя. Попробую-ка ужо (щелкает пальцем себя по галстуку) крамбамбулевой заняться. Как бы только вырваться у ма тант?! (Прячет деньги в карман.)

Входит Мурзавецкая.

Мурзавецкий и Мурзавецкая.

Мурзавецкая. Ты что это прячешь?

Мурзавецкий. Так, на память выпросил безделушку, сувенирчик маленький. Ма тант, знаете, что мне нужно? Мне нужна свобода.

Мурзавецкая. Неправда.

Мурзавецкий. Нужна, ма тант, нужна. Вот, например, сегодня вечером, если вы меня не отпустите…

Мурзавецкая. Куда это? На гулянье, с пьяными мужиками путаться?

Мурзавецкий. Кель иде! Чего я там не видал?

Мурзавецкая. Так куда ж?

Мурзавецкий (потирая лоб). После, ма тант, после узнаете.

Мурзавецкая. Нет, говори сейчас!

Мурзавецкий (таинственно). Сюда.

Мурзавецкая. Зачем?

Мурзавецкий. За решительным ответом.

Мурзавецкая. Как за «решительным»? Разве ты сделал предложение?

Мурзавецкий. Десять слов. Я ведь, ма тант, без экивоков: так и так, говорю, вуле ву? Она почти согласна, велела вечером приезжать за решительным ответом. Нельзя же не быть.

Мурзавецкая. А не лжешь ли ты?

Мурзавецкий. Же ву засюр. Только вы ей ни-ни! Она просила, чтоб это дело пока осталось антр ну дё.

Мурзавецкая. А что, если правда? Да понимаешь ли ты, как это важно для нас?

Мурзавецкий (серьезно). Очень, ма тант, важно, очень.

Мурзавецкая. Право, мне что-то уж не верится; уж больно хорошо. А впрочем, лукавый-то чего не делает!

Мурзавецкий. Верно, ма тант, она моя.

Мурзавецкая. Поезжай, поезжай! Только ты скорей возвращайся от нее, я тебя буду ждать. Не усну ведь я ни за что, ты подумай!

Входят Купавина, Глафира, Анфуса.

Мурзавецкая, Мурзавецкий, Купавина, Глафира, Анфуса.

Мурзавецкая. Спасибо этому дому, поедем к другому! Прощайте, крали! Уж не знаю, скоро ли попаду к тебе.

Купавина. Я сама к вам заеду.

Мурзавецкий. Но я, ма тант, скоро буду у мадам Купавиной. Я обязан быть.

Мурзавецкая. Ну, и ладно. (Купавиной.) А ты его принимай хорошенько! Вот я и узнаю твое расположение ко мне: коли ласково его принимать будешь, значит, меня любишь; коли ты его обидишь, значит, меня хотела обидеть. Прощайте! Всего не переговоришь.

Уходят Мурзавецкая, Мурзавецкий, Купавина, Анфуса. Входит Глафира.

Глафира садится, вынимает из кармана маленькую книжку и погружается в чтение. Входит Купавина.

Купавина. Наконец-то я залучила вас к себе.

Глафира. Ах, это вы? (Опускает книгу.) Я давно собиралась к вам; сельская природа так располагает к благочестивым размышлениям.

Купавина. Надеюсь, что вы у меня погостите подольше.

Глафира. Очень благодарна; но боюсь, что вы со мной соскучитесь: я плохая собеседница, я люблю уединение.

Купавина. А я слышала, что вы в Петербурге жили весело.

Глафира. Ваша правда. Я тогда еще не понимала жизни; теперь я смотрю на вещи гораздо серьезнее, житейская суета не имеет для меня никакой цены.

Купавина. Когда же вы успели так изменить свой образ мыслей?

Глафира. Я молода еще, конечно; но под руководством такой женщины, которую почти можно назвать святой, я в короткое время успела сделать много для своей души.

Купавина. А вы кстати приехали.

Глафира. Почему же?

Купавина. Мне нужно посоветоваться, а не с кем было. Вы мне не откажете?

Глафира. Рада служить вам всем, чем могу. Откройте мне свою душу! Впрочем, не надо, я догадываюсь. Вы женщина светская, значит, легкомысленная — вы влюблены?

Купавина. Вы почти угадали.

Глафира. Мне жаль вас.

Купавина. Отчего же?

Глафира. Оттого, что это грех.

Купавина. Небольшой, я думаю.

Глафира. Ну, это судя по человеку, которого вы любите. Богат он или беден?

Купавина. Богат.

Глафира. Так большой грех.

Купавина. Я его люблю не за богатство.

Глафира. Да он-то будет очень рад вашему богатству. А если б вы не навязывались с своей любовью к богатому человеку, может быть, он женился бы на бедной девушке и осчастливил ее. А то если и богатые женщины хватаются за богатых, так что ж нам-то, бедным девушкам, останется! Я ошиблась, сказавши: «нам», — мне ничего не нужно, я говорю вообще.

Купавина. Что же мне делать?

Глафира. Возьмите власть над собой, разлюбите его! И если уж вы без любви жить не можете, так полюбите бедного человека, греха будет меньше. Его разлюбить легко, стоит только вглядеться в него хорошенько.

Купавина. В кого? Разве вы его знаете?

Глафира. Конечно, знаю.

Купавина. Сомневаюсь.

Глафира. Вы плохо хитрите, ваш секрет известен всем: вы любите Лыняева.

Купавина. Вы ошибаетесь.

Глафира (живо). Ошибаюсь? Вы говорите, что я ошибаюсь?

Купавина. Да, уверяю вас.

Глафира. Так вы любите не его?

Купавина. Нет. С чего вам в голову пришло?

Глафира. Говорите правду! Я вас умоляю, говорите правду!

Купавина. Да подумайте хорошенько! Ну, что мне в нем?

Глафира. Так извините меня, извините! Довольно играть комедию. Любите кого угодно и сколько вам угодно. Какую я гнусную роль играла перед вами! Ведь я приставлена к вам шпионом, и я взяла эту роль с удовольствием.

Купавина. Зачем же?

Глафира. Я думала, что вы моя соперница.

Купавина. Так вы сами любите Лыняева?

Глафира. Люблю? О нет, зачем же! Но я хочу выйти за него замуж — это моя единственная надежда, единственная мечта.

Купавина. Но что же значит ваш костюм, ваше поведение, ваши проповеди?

Глафира. Мой костюм, поведение, проповеди — все это маска. Я буду с вами откровенна, только помогите мне.

Купавина. С удовольствием.

Глафира. Я действительно жила в Петербурге очень весело: моя сестра замужем за молодым человеком, очень ловким; он вдруг составил себе большое состояние. Нас окружали только люди богатые: адвокаты, банкиры, акционеры. Мы с сестрой жили в каком-то чаду: катанье по Невскому, в бархате, в соболях; роскошные обеды дома или в ресторанах, всегда в обществе; опера, французский театр, а чаще всего Буфф; пикники, маскарады… Конечно, такая жизнь не серьезна, но кто испытал ее, тому здешняя, копеечная, невыносима. Ах, как невыносима, если бы вы знали!

Купавина. Что заставило вас уехать из Петербурга?

Глафира. Я не знаю, что сделалось. Что-то произошло вдруг для нас с сестрой неожиданное. Сестра о чем-то плакала, стали всё распродавать, меня отправили к Меропе Давыдовне, а сами скрылись куда-то, исчезли, кажется, за границу. Конечно, я сама виновата, очень виновата: мне надо было там ловить жениха — это было очень легко; а я закружилась, завертелась, как глупая девчонка; я себе этого никогда не прощу.

Купавина. Зачем же вы ходите в черном?

Глафира. А в чем же мне ходить? В старых полинялых обносках, давно вышедших из моды? Грубая черная одежда по крайней мере оригинальна и обращает на тебя внимание; притом же и улыбнуться кому-нибудь и смело окинуть глазами гораздо эффектнее из-под черного платка, чем из-под старомодной шляпки. Но носить это платье можно недолго и только с известной целью; а если вообразить, что придется всю жизнь таскать эту ветошь… О! это можно с ума сойти.

Купавина. Я удивляюсь, как Меропа Давыдовна не найдет вам приличной партии; она такая мастерица пристраивать своих родных.

Глафира. Нет, для меня она ничего не сделает. У ней во всем расчет! Она ловкая женщина, она сумеет выдать и за богатого человека, но только с тем, чтобы взять потом в свои руки и пользоваться всем, чем можно, и еще твердить постоянно, что она вот как облагодетельствовала.

Купавина. Да, это правда.

Глафира. Мы с ней видим друг друга насквозь, и она хорошо знает, что если я вырвусь от нее замуж, так она только меня и видела. Впрочем, я ей очень благодарна.

Купавина. За что же?

Глафира. Я научилась от нее многому полезному, многому такому, что бедной женщине необходимо в жизни.

Купавина. Именно?

Глафира. Выучилась хитрить, не говорить даром ни одного слова, не иметь стыда, когда чего-нибудь добиваешься, выучилась бесцеремонному обращению, просто наглости, которая у ханжей идет за откровенность и простоту. Жертву я нашла: Лыняев — единственный человек, за которым я могу жить так, как мне хочется, как я привыкла; всякая другая жизнь для меня тягость, бремя, несчастие — хуже смерти. А я сама себе не враг, Евлампия Николаевна, и потому постараюсь во что бы то ни стало выйти за Лыняева; для этого я готова употребить все дозволенные и даже недозволенные средства. Мне кажется, я уж очень откровенна с вами. Извините меня!

Купавина. Нет, нет, я очень хорошо понимаю ваше положение. (Долго смотрит на Глафиру, потом обнимает ее.) Ах, если бы мне ваша энергия!

Глафира. А мне ваши деньги! (Смотрит прямо в глаза Купавиной.) Поможешь мне? Ты меня видишь девушкой — посмотри женщиной, что из меня выдет!

Купавина. Все, что от меня зависит, я с радостью… Я хоть погляжу на замужнюю женщину, которая имеет свою волю. А я, бедная, и за тем мужем жила под строгой опекой, да и опять, должно быть, то же будет.

Глафира. Что за мрачные мысли!

Купавина. Так, видно, на роду написано. Я сужу по тому письму, которое мне написал мой возлюбленный. Вот об этом-то я и хотела посоветоваться с тобой.

Глафира. Так расскажи, что за дела у вас!

Купавина. Года три тому назад, когда еще мой муж был жив, приезжал сюда на лето наш сосед, Беркутов.

Глафира. Ну, и…

Купавина. Ну, и… не суди меня строго! Моему мужу было шестьдесят пять лет. Беркутов мне понравился. Впрочем, я вела себя очень осторожно, и он ни в чем не мог заметить моего особенного расположения.

Глафира. А может быть, и заметил.

Купавина. Не знаю… может быть. Он прожил здесь только одно лето и уехал в Петербург; с тех пор я его и не видала; но он в каждом письме к Лыняеву посылал мне поклоны и разные комплименты.

Глафира. Как все это невинно!

Купавина. Очень невинно; а все-таки я попалась. Как-то месяца три тому назад, пристал ко мне Лыняев: напишите да напишите Беркутову, чтоб он приехал летом в усадьбу — он вам не откажет.

Глафира. Ты и послушалась, написала?

Купавина. Написала вздор какой-то, уж и не помню что: такая глупость непростительная.

Глафира. И ответ получила?

Купавина. В том-то и дело, что получила. Во-первых, все письмо написано деловым, канцелярским слогом; а во-вторых, смысл его такой: мне наслаждаться природой некогда, у меня важные денежные дела; но если вы хотите, я приеду. Прошу вас не делать никаких перемен в имении, не доверять никому управления, не продавать ничего, особенно лесу.

Глафира. Серьезный человек и, должно быть, очень умный.

Купавина. Согласна; но кто ему дал право учить меня! Что я, малолетняя, что ли? Это оскорбительно. Я не отвечала и, признаюсь, довольно-таки охладела к нему. Он приедет сегодня или завтра; вот я посмотрю на него, как он поведет себя, и, если замечу, что он имеет виды на меня, я полюбезничаю с ним, потом посмеюсь и отпущу его в Петербург ни с чем.

Глафира. План хорош, надо только выполнить его.

Купавина. Постараюсь. Мне страшно за мою свободу. Вот письмо от него, я еще его не читала, видишь, как я равнодушна. Мне привез его Лыняев.

Глафира. Лыняев уж был у тебя, значит, я его увижу не скоро, а может быть, и совсем не увижу. Пригласи его!

Купавина. Приглашать его не нужно: он в саду, спрятался от Меропы Давыдовны и сейчас явится к обеду.

Глафира. Вот и прекрасно! Вели подать шампанского, мне давно хочется; ужасно надоело сухоядение.

Купавина. Изволь!

Глафира. У меня еще просьба к тебе. Дай мне надеть что-нибудь поприличней! Все это на мне так гадко.

Купавина. Вот тебе ключ от гардероба, выбирай, что хочешь. Там много нового, ненадеванного; я нашила пропасть, да после траура все еще не решаюсь щеголять-то.

Глафира. Merci! Я в одну минуту. (Убегает.)

Купавина (одна).

Купавина (распечатывает письмо). Посмотрим, что за послание. (Читает.) «Исполняю ваше приказание, сбираюсь в усадьбу. Но с той самой минуты, как я решился ехать, я уж испытываю мучительное чувство нетерпения. Мне обидно, что меня повезет паровоз, придуманный англичанами для перевозки тяжелых грузов; мне нужны крылья, резвые крылья амура». Какая пошлость! (Читает про себя.) Что дальше, то лучше. Что с ним сделалось? Неужели он думает, что я поверю этим глупостям? Ну, да прекрасно, надо оставить его в этом заблуждении; тем вернее он попадется.

Из двери показывается Глафира в одной юбке и в платке, накинутом на шею.

Купавина, Глафира.

Глафира. Я все, и шелковые чулки нашла, и башмаки, и как все мне впору! Посмотри! (Подымает и вытягивает ногу, как танцовщица.) Ведь жалко такую ножку обувать в какие-то лапти.

Купавина. Чудо, как ты мила! Уж разве он каменный, а то как бы, кажется… (В двери.) Тетя, прикажите обедать подавать. Да вот и Михайло Борисыч идет.

Глафира. Подождите меня, я сейчас. Ну! Либо пан, либо пропал! (Уходит в дверь направо. Купавина — в залу.)