Неточные совпадения
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и
довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них!
не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..
Артемий Филиппович (в сторону).Эка, черт возьми, уж и в генералы лезет! Чего доброго, может, и будет генералом. Ведь у него важности, лукавый
не взял бы его,
довольно. (Обращаясь к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас
не позабудьте.
А нам земля осталася…
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам
не мать, а мачеха
Теперь… «А кто велел? —
Кричат писаки праздные, —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!»
А я скажу: — А кто же ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: «
Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись...
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в себе
довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче
не делать того, за что б совесть угрызала.
Что же касается до мер строгости, то они всякому, даже
не бывшему в кадетских корпусах,
довольно известны.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще
не было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под
довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» — замечает летописец), — весьма слыхал! И о том знаю, как вы рака с колокольным звоном встречали —
довольно знаю! Об одном
не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?
«Ужасно было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были!
Довольно сказать, что к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже
не было!»
Несмотря на то что в бытность свою провиантмейстером Грустилов
довольно ловко утаивал казенные деньги, административная опытность его
не была ни глубока, ни многостороння.
По местам валялись человеческие кости и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало, что в свое время здесь существовала
довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник
не позаботился о восстановлении ее.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повара и велит того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать
не глотает. Точно так же было и с глуповцами: жевали они
довольно, а глотать
не глотали.
Положим, что прецедент этот
не представлял ничего особенно твердого; положим, что в дальнейшем своем развитии он подвергался многим случайностям более или менее жестоким; но нельзя отрицать, что, будучи однажды введен, он уже никогда
не умирал совершенно, а время от времени даже
довольно вразумительно напоминал о своем существовании.
— Намеднись, а когда именно —
не упомню, — свидетельствовал Карапузов, — сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня сидел этот самый учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина
довольно, сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все к чертовой матери пойдем!"
В течение всего его градоначальничества глуповцы
не только
не садились за стол без горчицы, но даже развели у себя
довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения требованиям внешней торговли."И процвела оная весь, яко крин сельный, [Крин се́льный (церковно-славянск.) — полевой цветок.] посылая сей горький продукт в отдаленнейшие места державы Российской и получая взамен оного драгоценные металлы и меха".
Она так тихо подошла к нему, как будто под атласным домино,
довольно, впрочем, явственно обличавшем ее воздушные формы, скрывалась
не женщина, а сильф.
В сущности, пожар был
не весьма значителен и мог бы быть остановлен
довольно легко, но граждане до того были измучены и потрясены происшествиями вчерашней бессонной ночи, что достаточно было слова:"пожар!", чтоб произвести между ними новую общую панику.
Плутали таким образом среди белого дня
довольно продолжительное время, и сделалось с людьми словно затмение, потому что Навозная слобода стояла въяве у всех на глазах, а никто ее
не видал.
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления была возведена в
довольно сложную и
не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии и всяких зигзагов и извилин.
В оставленном им сочинении"О благовидной господ градоначальников наружности"(см. далее, в оправдательных документах) он
довольно подробно изложил свои взгляды на этот предмет, но, как кажется,
не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то политическими и дипломатическими целями.
В речи, сказанной по этому поводу, он
довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему,
не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Сам летописец, вообще
довольно благосклонный к градоначальникам,
не может скрыть смутного чувства страха, приступая к описанию действий Угрюм-Бурчеева.
Таким образом составилась
довольно объемистая тетрадь, заключавшая в себе три тысячи шестьсот пятьдесят две строчки (два года было високосных), на которую он
не без гордости указывал посетителям, прибавляя притом...
Летописец
довольно подробно останавливается на этой особенности своего героя, но замечательно, что в рассказе его
не видится ни горечи, ни озлобления.
И стрельцы и пушкари аккуратно каждый год около петровок выходили на место; сначала, как и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки да еще кривой березы, которая в свое время составляла
довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад была срублена; потом, ничего
не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Два раза стегал бригадир заупрямившуюся бабенку, два раза она
довольно стойко вытерпела незаслуженное наказание, но когда принялись в третий раз, то
не выдержала…
Когда они подъехали ко второму болоту, которое было
довольно велико и должно было взять много времени, Левин уговаривал
не выходить. Но Весловский опять упросил его. Опять, так как болото было узко, Левин, как гостеприимный хозяин, остался у экипажей.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего
не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь или
довольно?
Несчастие, почти умопомешательство, видно было в этом подвижном,
довольно красивом лице в то время, как он,
не замечая даже выхода Анны, продолжал торопливо и горячо высказывать свои мысли.
Она
довольно долго, ничего
не отвечая, вглядывалась в него и, несмотря на тень, в которой он стоял, видела, или ей казалось, что видела, и выражение его лица и глаз.
И
довольно было этих слов, чтобы то
не враждебное, но холодное отношение друг к другу, которого Левин так хотел избежать, опять установилось между братьями.
Для Сергея Ивановича меньшой брат его был славный малый, с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но с умом хотя и
довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но
не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
Вронский назвал гостей. — Обед был прекрасный, и гонка лодок, и всё это было
довольно мило, но в Москве
не могут без ridicule. [смешного.] Явилась какая-то дама, учительница плаванья Шведской королевы, и показывала свое искусство.
— Ну,
довольно,
довольно! — говорила Лизавета Петровна, но Кити
не отпускала его. Он заснул на ее руках.
— Я очень рад, что вы приехали, — сказал он, садясь подле нее, и, очевидно желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался. Несмотря на то, что, готовясь к этому свиданью, она учила себя презирать и обвинять его, она
не знала, что сказать ему, и ей было жалко его. И так молчание продолжалось
довольно долго. — Сережа здоров? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, прибавил: — я
не буду обедать дома нынче, и сейчас мне надо ехать.
— Я, как человек, — сказал Вронский, — тем хорош, что жизнь для меня ничего
не стоит. А что физической энергии во мне
довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, — это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне
не то что
не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел.
«Ты дурак! — сказал он Грушницкому
довольно громко, — ничего
не понимаешь!
— Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной? — сказал он
довольно небрежно и
не глядя на меня.
Было уже
довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего
не видал…
Она
не дослушала, отошла прочь, села возле Грушницкого, и между ними начался какой-то сентиментальный разговор: кажется, княжна отвечала на его мудрые фразы
довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает его со вниманием, потому что он иногда смотрел на нее с удивлением, стараясь угадать причину внутреннего волнения, изображавшегося иногда в ее беспокойном взгляде…
Происшествие этого вечера произвело на меня
довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы;
не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего
не отвергать решительно и ничему
не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги.
Он
довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда
не бывают метки и злы: он никого
не убьет одним словом; он
не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою.
Признаюсь, я испугался, хотя мой собеседник очень был занят своим завтраком: он мог услышать вещи для себя
довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но, ослепленный ревностью, он и
не подозревал ее.
Грушницкий мне
не кланяется уж несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня
довольно дерзко. Все это ему припомнится, когда нам придется расплачиваться.
— Что он вам рассказывал? — спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, — верно, очень занимательную историю — свои подвиги в сражениях?.. — Она сказала это
довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! — подумал я, — вы
не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
Она едва могла принудить себя
не улыбнуться и скрыть свое торжество; ей удалось, однако,
довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже строгий вид.
— Мне странно, право: кажется, между нами происходит какое-то театральное представление или комедия, иначе я
не могу себе объяснить… Вы, кажется, человек
довольно умный, владеете сведениями образованности. Ведь предмет просто фу-фу. Что ж он стоит? кому нужен?
Малоспособных выпускал он на службу из первого курса, утверждая, что их
не нужно много мучить:
довольно с них, если приучились быть терпеливыми, работящими исполнителями,
не приобретая заносчивости и всяких видов вдаль.
Казалось, как будто он хотел взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или толкал его кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге,
не то бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с
довольно тонкой иронией, но он на них
не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись
довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле.
Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница: ключница, по крайней мере,
не бреет бороды, а этот, напротив того, брил, и, казалось,
довольно редко, потому что весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей.