Неточные совпадения
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы
вчера вы были немножко ниже ростом,
не правда ли?
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они
вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Противообщественные элементы всплывали наверх с ужасающею быстротой. Поговаривали о самозванцах, о каком-то Степке, который, предводительствуя вольницей,
не далее как
вчера, в виду всех, свел двух купеческих жен.
— Я
не сказала тебе
вчера, — начала она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала, что я
не могу быть его женой, что… и всё сказала.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара
не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня,
вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
— Вы должны ее любить. Она бредит вами.
Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что
не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их делает.
— Я? я недавно, я
вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский
вчера сказал, что
не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Никто, кроме ее самой,
не понимал ее положения, никто
не знал того, что она
вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
— Надеюсь, — сказала Анна. — Я
вчера получила ящик книг от Готье. Нет, я
не буду скучать.
— Домой, — отвечал Вронский. — Признаться, мне так было приятно
вчера после Щербацких, что никуда
не хотелось.
— Ах, как я рада вас видеть! — сказала она, подходя к ней. — Я
вчера на скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть вас именно
вчера.
Не правда ли, это было ужасно? — сказала она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
И, перебирая события последних дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и то, что он
вчера обедал
не дома, и то, что он настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и то, что даже теперь шел к ней
не один, как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась за приготовление к отъезду. Хотя и
не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба
вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
Ее положение, которое казалось уясненным
вчера вечером, вдруг представилось ей теперь
не только
не уясненным, но безвыходным.
С Беркошевым тоже
вчера разбранился, и он хотел прислать секундантов, но, разумеется, ничего
не выйдет.
― Пожалуйте шляпу, ― сказал швейцар Левину, забывшему правило клуба оставлять шляпы в швейцарской. ― Давно
не бывали. Князь
вчера еще записали вас. Князя Степана Аркадьича нету еще.
Еще
вчера Левин увидал его на выборах и старательно обходил,
не желая с ним встретиться.
— Отчего ты
вчера не был на скачках? Я думал увидать там тебя, — сказал Вронский, оглядывая Серпуховского.
— Ну как
не грех
не прислать сказать! Давно ли? А я
вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову
не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как
не грех
не дать знать! — повторил он.
— Для тебя это
не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты
не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил
вчера, что я
не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
Она
не успела и вынуть и так и привезла домой те игрушки, которые она с такою любовью и грустью выбирала
вчера в лавке.
— Я
вчера сказала, что мне совершенно всё равно, когда я получу и даже получу ли развод, — сказала она покраснев. —
Не было никакой надобности скрывать от меня. «Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с женщинами», подумала она.
— Ну, уж вы нам задали
вчера, — сказал один из пришедших, — всю ночь
не давали спать.
Она нагнула голову. Она
не только
не сказала того, что она говорила
вчера любовнику, что он ее муж, а муж лишний; она и
не подумала этого. Она чувствовала всю справедливость его слов и только сказала тихо...
«Что как она
не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама
не знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что
не любит и
не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был
вчера. Он подозревал, что она
не всё сказала ему.
— Может быть, — сказал Степан Аркадьич. — Что-то мне показалось такое
вчера. Да, если он рано уехал и был еще
не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень жаль.
— Нет, ничего
не будет, и
не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы
вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
Письмо было от Анны. Еще прежде чем он прочел письмо, он уже знал его содержание. Предполагая, что выборы кончатся в пять дней, он обещал вернуться в пятницу. Нынче была суббота, и он знал, что содержанием письма были упреки в том, что он
не вернулся во-время. Письмо, которое он послал
вчера вечером, вероятно,
не дошло еще.
—
Не хочешь знать приятелей! Здравствуй, mon cher! — заговорил Степан Аркадьич, и здесь, среди этого петербургского блеска,
не менее, чем в Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. —
Вчера приехал и очень рад, что увижу твое торжество. Когда увидимся?
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит?
Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного ответа. Он
не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
— Я ехала
вчера с матерью Вронского, — продолжала она, — и мать
не умолкая говорила мне про него; это ее любимец; я знаю, как матери пристрастны, но..
Служба? Служба здесь тоже
не была та упорная, безнадежная лямка, которую тянули в Москве; здесь был интерес в службе. Встреча, услуга, меткое слово, уменье представлять в лицах разные штуки, — и человек вдруг делал карьеру, как Брянцев, которого
вчера встретил Степан Аркадьич и который был первый сановник теперь. Эта служба имела интерес.
— Это Сорокина с дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от maman. Я
вчера не мог получить. Как твоя голова, лучше? — сказал он спокойно,
не желая видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее лица.
Большой дом со старою семейною мебелью;
не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных,
не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это
вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела
вчера сказать мужу, что ей дела нет до того, приедет или
не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Поеду к Бетси; может быть, там я увижу его», сказала она себе, совершенно забыв о том, что
вчера еще, когда она сказала ему, что
не поедет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже
не поедет.
Эти две радости, счастливая охота и записка от жены, были так велики, что две случившиеся после этого маленькие неприятности прошли для Левина легко. Одна состояла в том, что рыжая пристяжная, очевидно переработавшая
вчера,
не ела корма и была скучна. Кучер говорил, что она надорвана.
—
Вчера загнали, Константин Дмитрич, — говорил он. — Как же, десять верст
не путем гнали!
Когда
вчера вечером он пришел к ней, они
не поминали о бывшей ссоре, но оба чувствовали, что ссора заглажена, а
не прошла.
— Вот
вчера не пришел в контору, теперь меня задерживаете. Ну, что?
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты
вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Эти два обстоятельства были: первое то, что
вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он
не приехал к ним и
не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то
не ладно между мужем и женою.
За обедом… я
вчера едва
не ушел от обеда.
— То есть
не здесь, во дворце, а в Петербурге. Я
вчера встретил их, с Алексеем Вронским, bras dessus, bras dessous, [под-руку,] на Морской.
«Кого он
вчера целовал этими губами?» думал он, глядя на нежности Степана Аркадьича с женой. Он посмотрел на Долли, и она тоже
не понравилась ему.
— Ты решительно
не хочешь познакомиться с Лиговскими? — сказал он мне
вчера.
Вчера у колодца в первый раз явилась Вера… Она с тех пор, как мы встретились в гроте,
не выходила из дома. Мы в одно время опустили стаканы, и, наклонясь, она мне сказала шепотом...
— Я
вчера целый день думала, — отвечала она сквозь слезы, — придумывала разные несчастия: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы… А нынче мне уж кажется, что он меня
не любит.
— Я вам расскажу всю истину, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста,
не выдавайте меня; вот как это было:
вчера один человек, которого я вам
не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.