Неточные совпадения
Не раз дивился отец также и Андрию,
видя, как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда
не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым
не могли
не изумиться старые в
боях.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она
увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего
не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Но
видя, что англичанин без
боя палки
не отдаст, пожал слегка плечами и пошел дальше.
Примирения вообще только тогда возможны, когда они
не нужны, то есть когда личное озлобление прошло или мнения сблизились и люди сами
видят, что
не из чего ссориться. Иначе всякое примирение будет взаимное ослабление, обе стороны полиняют, то есть сдадут свою резкую окраску. Попытка нашего Кучук-Кайнарджи очень скоро оказалась невозможной, и
бой закипел с новым ожесточением.
Вы
увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело;
увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство;
увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку;
увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет
не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, —
увидите ужасные, потрясающие душу зрелища;
увидите войну
не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным
боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а
увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
— Ну, вот
видишь, — обрадовался Дыма. — Я им как раз говорил, что ты у нас самый сильный человек
не только в Лозищах, но и во всем уезде. А они говорят: ты
не знаешь правильного
боя.
Кожемякин
видел, что дворник с горбуном нацеливаются друг на друга, как петухи перед
боем: так же напряглись и, наклонив головы, вытянули шеи, так же неотрывно,
не мигая, смотрят в глаза друг другу, — это возбуждало в нём тревогу и было забавно.
Вот причина, по которой Бельтов, гонимый тоскою по деятельности, во-первых, принял прекрасное и достохвальное намерение служить по выборам и, во-вторых,
не только удивился,
увидев людей, которых он должен был знать со дня рождения или о которых ему следовало бы справиться, вступая с ними в такие близкие сношения, — но был до того ошеломлен их языком, их манерами, их образом мыслей, что готов был без всяких усилий, без
боя отказаться от предложения, занимавшего его несколько месяцев.
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты
видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне
не тешиться в
боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
Здорово, господа!
Что ж Курбского
не вижу между вами?
Я
видел, как сегодня в гущу
бояОн врезался; тьмы сабель молодца,
Что зыбкие колосья, облепили;
Но меч его всех выше подымался,
А грозный клик все клики заглушал.
Где ж витязь мой?
Жара стояла смертельная, горы, пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по горам раскатистая, лихая песня, хошь и
не особенно складная, а себя другим
видишь. Вот здесь, в России, на ученьях солдатских песни все про
бой да про походы поются, а там, в бою-то, в чужой стороне, в горах диких, про наши поля да луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
—
Не бойся, братец!
Бой будет равный.
Видишь, один эскадрон принимает направо, прямехонько на нас. Милости просим, господа! мы вас попотчеваем! Смотри, ребята! без приказа
не стрелять, задним шеренгам передавать передней заряженные ружья;
не торопиться и слушать команды. Господа офицеры! прошу быть внимательными. По первому взводу строй каре!
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу
не каждый воин,
Но каждый в
бой иди! А
бой решит судьба…
Я
видел красный день: в России нет раба!
И слезы сладкие я пролил в умиленье…
«Довольно ликовать в наивном увлеченье, —
Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед:
Народ освобожден, но счастлив ли народ...
Но Катерина Астафьевна
не слыхала этих последних слов. Она только
видела, что ее муж перекрестился и, погруженная в свои мысли,
не спала всю ночь, ожидая утра, когда можно будет идти в церковь и потом на смертный
бой с Ларисой.
— Я посылаю снова вас, потому что
не могу послать никого из солдат: каждый штык на счету, каждая рука дорога при данном положении дела… — произнес он
не без некоторого волнения в голосе. — На рассвете должен произойти штыковой
бой… Возвращайтесь же скорее. Я должен вас
видеть здесь до наступления утра. И
не вздумайте провожать к горе артиллерию. Я им точно описал путь к ней со слов вашего донесения; они сами найдут дорогу; вы будете нужнее здесь. Ну, Господь с вами. Живо возвращайтесь ко мне, мой мальчик.
Игорю казалось, что он
видит сон, кошмарный и жуткий. До сих пор юноше
не приходилось еще участвовать в штыковом
бою. Это было его первое штыковое крещение, первый рукопашный боевой опыт. Стремительно выскочив из окопов, стрелки спешно строились в ряды и, штыки наперевес, устремились с оглушительным «ура», по направлению неприятельских окопов.
И когда они начали стрелять, мы некоторое время
не могли понять, что это значит, и еще улыбались — под целым градом шрапнелей и пуль, осыпавших нас и сразу выхвативших сотни человек. Кто-то крикнул об ошибке, и — я твердо помню это — мы все
увидели, что это неприятель, и что форма эта его, а
не наша, и немедленно ответили огнем. Минут, вероятно, через пятнадцать по начале этого странного
боя мне оторвало обе ноги, и опомнился я уже в лазарете, после ампутации.
Ко времени
боя на Шахе, как мы
видели, «попытки» эти еще
не увенчались успехом, все шло по-прежнему. А вот что происходило в заседании Телинского медицинского общества уже в январе 1905 года, незадолго до Мукденского
боя.
В начале мукденского
боя госпитали, стоявшие на станции Суятунь, были отведены на север. По этому случаю, как мне рассказывали, Каульбарс издал приказ, где писал (сам я приказа
не видел): госпитали отведены потому, что до Суятуни достигали снаряды японских осадных орудий, но это отнюдь
не обозначает отступления: отступления ни в коем случае
не будет, будет только движение вперед… А через неделю вся армия, как подхваченная ураганом,
не отступала, а бежала на север.
— А позвольте, ваше превосходительство, узнать, где вы были во время
боя? — крикнул худой, загорелый капитан с блестящими глазами. — Я пять месяцев пробыл на позициях и
не видел ни одного генерала. Где вы были при отступлении? Все красные штаны попрятались, как клопы в щели, мы пробивались одни! Каждый пробивался, как знал, а вы удирали!.. А теперь, назади, все повылезли из щелей! Все хотят командовать!
Когда обрели мы неприятеля в ордере-де-баталии и
увидели, что регименты [Регимент — полк (нем.).] его шли в такой аллиенции [Аллиенция — строй, боевой порядок.], как на муштре, правду сказать, сердце екнуло
не раз у меня в груди; но, призвав на помощь Святую Троицу и Божью Матерь Казанскую, вступили мы, без дальних комплиментов, с неприятелем в рукопашный
бой.
«Теперь же, к прискорбию моему, — продолжал государь, — я
вижу что мысль эта была ошибочна, и что Россия должна выходить на
бой, с оружием в руках против врагов общественного порядка,
не дожидаясь
не только нападения, но даже малейшего вызова с их стороны, и я для уничтожения гибельных революционных стремлений, воспользуюсь этою властью и теми средствами, которыми располагаю, как самодержавный русский император».
Под древом, зноем упоенный,
Господне стадо пастырь пас;
Вдруг новым светом озаренный,
Вспрянув, свободы слышит глас;
На стадо зверь, он
видит, мчится,
На
бой с ним ревностно стремится,
Не чуждый вождь, брежет свое;
О стаде сердце
не радело,
Как чуждо было,
не жалело;
Но ныне, ныне ты мое.
— Ты
не увидишь его более, государь… Разве донесу, когда честно сложит голову… в
бою.
Я три раза
видел вблизи, насколько это возможно и разрешается, картины
боя, положим, незначительного, так как в момент крупного дела при Вафангоу, сидел, волею судеб, в Мукдене, проводя «дни мук» корреспондентского искуса, да и приехал я туда в ночь на 1 июня, так что если бы «Мукден»
не оправдал бы даже своего русского названия «день мук», то и тогда бы я едва ли успел попасть 2 июня в Вафангоу, а это был последний день этого почти трёхдневного
боя.
Быть может, впрочем, всё, что я
видел, были лишь, выражаясь военным языком, «разведочные стычки», которые
не могут дать настоящего представления о картине
боя.
Испуганное войско русское высыпало из стана на высоты и приготовилось в
бой с неприятелем, которого
не видели и
не знали, откуда ждать.
Вот за что, ребята, вперед! И полюбить нужно эту работу, найти в ней счастье, поэзию и красоту,
увидеть величайшую нашу гордость в том, чтоб работа наша была без брака, была бы ладная и быстрая. Помните, товарищи, что в этих производственных
боях мы завоевываем
не условия для создания социализма, а уже самый социализм,
не передовые там какие-нибудь позиции, а главную, основную крепость.
Вас
не поразят здесь дикие величественные виды, напоминающие поэтический мятеж стихий в один из ужасных переворотов мира; вы
не увидите здесь грозных утесов, этих ступеней, по коим шли титаны на брань с небом и с которых пали, разбросав в неровном
бою обломки своих оружий, доныне пугающие воображение; вы
не увидите на следах потопа, остывших, когда он стекал с остова земли, векового дуба, этого Оссиана лесов, воспевающего в час бури победу неба над землей; вы
не услышите в реве потока, брошенного из громовой длани, вечного отзыва тех богохульных криков, которые поражали слух природы в ужасной борьбе создания с своим творцом.
— Это
не решительный
бой, — говорили они, — вы
увидите, что воюющие останутся на своих позициях… Мы снова отступим…
Все мы, боевые или по крайней мере предназначенные к
боям люди, раскисли и размякли. Поляк тоже
не хотел уезжать — он хотел проводить с нами Сашу в могилу и
видеть его отца, за которым рано утром послали и ждали его в город к вечеру.