Судные дни Великого Новгорода

Судные дни Великого Новгорода окончились.

Слова Семена Ивановича Карасева запали глубоко в душу Иоанна. Он приказал прекратить следствие по изменному делу. Опричники были собраны и усажены в слободах, назначенных для их постоя. Царь на другой же день призвал к себе Бориса Годунова.

— Что в несчастном городе? — спросил он его.

— Боятся, государь, верить покуда минованию ужасов…

— О, Господи! Что мне делать, преступнику! — воскликнул царь, и крупные слезы покатились из его глаз.

— Во-первых, государь, благоволишь ободрить заутра уцелевших… Во-вторых, разошлем помянники по обителям о поминовении страдальцев и страдалиц от Малютиной злобы… и коварства.

— Моленье о душах их наша обязанность, но не сильны они смыть с души моей злодейства рабов моих.

— Государь… жертвы не встают… но зато грабителей, притеснителей, ради корысти пустившихся на доносы, да не пощадит твое правосудие.

— Делай с ними что знаешь… и с Малютой.

— Ты не увидишь его более, государь… Разве донесу, когда честно сложит голову… в бою.

— О нем не напоминай… Приготовь все к выезду нашему… да собрать людей новгородских… хочу уверить их в безопасности.

Наступило утро, в полном смысле великопостное, сырое, промозглое, туманное. Небольшими и редкими кучками удалось расставить горожан, унылых, робких, загнанных, уцелевших от казней. Как живые тени стояли эти остатки недавно еще густого и бодрого населения.

— Едет! Едет! — торопливо закричали десятники стрелецкие, равняя ряды приведенных. Последние сняли шапки и опустились на колени.

Иоанн въехал в круг их и дрожащим от волнения голосом заговорил:

— Ободритесь, граждане новгородские, пусть судит Бог виновных пролития крови! Зла отныне не будет никому, ни единого. Узнал я, но поздно… злодейство. Кладу на душу мою излишество наказания, допущенное по моему неведению… Оставляю правителей справедливых… но памятуя, что человеку сродно погрешить, я повелел о делах ваших доносить мне прежде выполнения карательных приговоров…

Слова милости еще звучали в ушах не бывших в состоянии придти в себя горожан, а царь и царевич со свитою уже скрылись из виду.

Слова Бориса Годунова относительно Малюты исполнились — он умер честною смертью воина, положив голову на стене крепости Вигтенштейна, как бы в доказательство, что его злодеяния превзошли меру земных казней.

Злоба его не коснулась Федосея Афанасьевича Горбачева, который, получив после брата оставшееся имущество, передал торговые дела второму сыну, а сам, после отъезда Иоанна из слободы, перебрался в Москву, в которой дожил до глубокой старости, схоронив жену, женив сыновей и выдав замуж дочерей, дождался не только внуков, но и правнуков.

В Юрьевом Новгородском монастыре, золоченые главы которого и до сих пор блестят на солнце, пленяя взор путешественника и вливая в его душу чувство благоговения, среди уцелевшей братии появился новый, строгий к себе послушник, принявший обет молчания. Слава о его святой жизни скоро разнеслась в народе, сотнями стекавшемся посмотреть на «молчальника».

Через несколько лет этот послушник принял схиму под именем отца Зосима.

Это был не кто иной, как Семен Иванович Карасев, оставшийся в живых и поседевший в одну ночь, проведенную в беспамятстве, около трупа несчастной Аленушки и не менее несчастной Агафьи Тихоновны.

В помянниках Иоанна Грозного эти две жертвы новгородского погрома записаны не были.