Неточные совпадения
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души
нет и язык
как в грязь завязнул.
Нет, господа, увольте, право, увольте!
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно
как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего
нет?
Городничий (бьет себя по лбу).
Как я —
нет,
как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Подсмотри в щелку и узнай все, и глаза
какие: черные или
нет, и сию же минуту возвращайся назад, слышишь?
Добчинский.
Нет, больше шантрет, и глаза такие быстрые,
как зверки, так в смущенье даже приводят.
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство,
как корове седло! Ну, брат,
нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается;
нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг,
как твой барин?.. строг? любит этак распекать или
нет?
Хлестаков. Да что? мне
нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь
нет. Я потому и сижу здесь, что у меня
нет ни копейки.
Хлестаков.
Как же,
как же, я вдруг. Прощайте, любовь моя…
нет, просто не могу выразить! Прощайте, душенька! (Целует ее ручку.)
Городничий. Ступай сейчас за частным приставом; или
нет, ты мне нужен. Скажи там кому-нибудь, чтобы
как можно поскорее ко мне частного пристава, и приходи сюда.
Хлестаков.
Нет, я не хочу! Вот еще! мне
какое дело? Оттого, что у вас жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
Хлестаков (провожая).
Нет, ничего. Это все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй вы!
как вас? я все позабываю,
как ваше имя и отчество.
Хлестаков. Ведь это только в столице бонтон и
нет провинциальных гусей.
Как ваше мнение, не так ли?
)Мы, прохаживаясь по делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно в гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому что я не так,
как иной городничий, которому ни до чего дела
нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, — и вот,
как будто в награду, случай доставил такое приятное знакомство.
Городничий. А уж я так буду рад! А уж
как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести;
нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Хлестаков.
Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму. Да
какое вы имеете право? Да
как вы смеете?.. Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
Хлестаков. Ну,
нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда,
как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно…
Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы…
Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Хлестаков. Для такой прекрасной особы,
как вы. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? Но
нет, вам должно не стул, а трон.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась,
нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада!
как нарочно, ни души!
как будто бы вымерло все.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой,
как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или
нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест
нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но
как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
—
Нет, мы, по Божьей милости,
Теперь крестьяне вольные,
У нас,
как у людей.
Порядки тоже новые,
Да тут статья особая…
«Скучаешь, видно, дяденька?»
—
Нет, тут статья особая,
Не скука тут — война!
И сам, и люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки
как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно быть, богатырь».
И жили там помещики,
Владельцы именитые,
Каких теперь уж
нет!
Уж налились колосики.
Стоят столбы точеные,
Головки золоченые,
Задумчиво и ласково
Шумят. Пора чудесная!
Нет веселей, наряднее,
Богаче
нет поры!
«Ой, поле многохлебное!
Теперь и не подумаешь,
Как много люди Божии
Побились над тобой,
Покамест ты оделося
Тяжелым, ровным колосом
И стало перед пахарем,
Как войско пред царем!
Не столько росы теплые,
Как пот с лица крестьянского
Увлажили тебя...
Нет великой оборонушки!
Кабы знали вы да ведали,
На кого вы дочь покинули,
Что без вас я выношу?
Ночь — слезами обливаюся,
День —
как травка пристилаюся…
Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали,
как отрезали:
«У нас такой не водится,
А есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы
нет.
Спросите вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
Г-жа Простакова.
Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него
нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера,
как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!
Как ей учить их благонравию, которого в ней
нет?
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город.
Нет ничего опаснее,
как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
— Это, брат, не то, что с «кособрюхими» лбами тяпаться!
нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек?
какого чину и звания? — гуторят они меж собой.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить?
Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Беневоленский твердою поступью сошел на крыльцо и хотел было поклониться на все четыре стороны,
как с смущением увидел, что на улице никого
нет, кроме двух жандармов.
Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить это невозможно, так
как вообще у нас еще
нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.
Ему
нет дела ни до
каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем (он слишком окаменел, чтобы на нем могло что-нибудь отражаться), а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи.
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься:
нет ли тут подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали, говорили шепотом и вообще"опасно ходили". Казалось несколько странным, что градоначальник не только отказывается от вмешательства в обывательские дела, но даже утверждает, что в этом-то невмешательстве и заключается вся сущность администрации.
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмоводителя, что недоимок
нет, что торговля процветает, а земледелие с каждым годом совершенствуется, он задумался на минуту, потом помялся на одном месте,
как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то неуверенным голосом спросил...
Нет ничего опаснее,
как воображение прохвоста, не сдерживаемого уздою и не угрожаемого непрерывным представлением о возможности наказания на теле.
На несколько дней город действительно попритих, но так
как хлеба все не было («
нет этой нужды горше!» — говорит летописец), то волею-неволею опять пришлось глуповцам собраться около колокольни.
—
Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива! Ты глядишь:
как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит… вот что!
—
Нет, я не та, которую ты во мне подозреваешь, — продолжала между тем таинственная незнакомка,
как бы угадав его мысли, — я не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая же грешница,
как и ты!
— Ты думаешь
как? — ободряли третьи, — ты думаешь, начальство-то спит?
Нет, брат, оно одним глазком дремлет, а другим поди уж где видит!
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя,
какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
Людишки словно осунулись и ходили с понурыми головами; одни горшечники радовались вёдру, но и те раскаялись,
как скоро убедились, что горшков много, а варева
нет.
Бросились искать, но
как ни шарили, а никого не нашли. Сам Бородавкин ходил по улице, заглядывая во все щели, —
нет никого! Это до того его озадачило, что самые несообразные мысли вдруг целым потоком хлынули в его голову.
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве,
как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.