Неточные совпадения
Нет, говорю, сударыня, я тебе этого не спущу; хоть, говорю, и не видывала я таких милостей,
как ты, ни от Марка Данилыча, ни от Сергевнушки, а в глаза при всех тебе наплюю и, что знаю, все про тебя, все расскажу, все
как на ладонке выложу…
—
Нет, мать моя! — возразила Анисья Терентьевна. — Послушала бы ты, что в людях-то говорят про твое обученье да про то,
как учишь ты свою ученицу… Уши вянут, сударыня. Вот что.
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо, чтоб и пение, и служба вся были
как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца
какого ни на есть, да где его сыщешь? Шатаются, шут их возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого
нет на Керженце. Послать-то не знаю к кому.
— Чего тут раздумывать? — нетерпеливо вскликнул Марко Данилыч. — Сама же ты, матушка, не раз говорила, что у вас девичья учьбá идет по-хорошему… А у меня только и заботы, чтобы Дуня,
как вырастет, была б не хуже людей…
Нет, уж ты, матушка, речами у меня не отлынивай, а лучше посоветуй со мной.
— Ну вот этого я уж и не знаю,
как сделать… И придумать не могу, кого отпустить с ней. Черных работниц хоть две, хоть три предоставлю, а чтоб в горницах при Дунюшке жить —
нет у меня таковой на примете.
Ден пять прошло после тех разговоров. Про отправленье Дунюшки на выучку и помина
нет. Мать Макрина каждый раз заминает разговор о том, если зачнет его Марко Данилыч, то же делала и Дарья Сергевна. Иначе нельзя было укрепить его в намеренье, а то, пожалуй,
как раз найдет на него какое-нибудь подозренье. Тогда уж ничем не возьмешь.
— Так я и отпишу к матушке, — молвила Макрина. — Приготовилась бы принять дорогую гостейку. Только вот что меня сокрушает, Марко Данилыч. Жить-то у нас где будет ваша Дунюшка? Келий-то таких
нет. Сказывала я вам намедни, что в игуменьиной стае тесновато будет ей, а в других кельях еще теснее, да и не понравится вам — не больно приборно… А она, голубушка, вон к
каким хоромам приобыкла… Больно уж ей у нас после такого приволья не покажется.
— Конечно, никто бы так не обучил Дунюшку,
как если бы сама матушка взялась за нее, потому что учительнее нашей матушки по всему Керженцу
нет, да и по другим местам нашего благочестия едва ли где такая сыщется.
— Все это так… Однако ж для меня все-таки рыбная часть не к руке, Марко Данилыч, — сказал Самоквасов. —
Нет,
как, Бог даст, отделюсь, так прежним торгом займусь. С чего прадедушка зачинал, того и я придержусь — сальцом да кожицей промышлять стану.
—
Нет уж увольте, Марко Данилыч, — с улыбкой ответил Петр Степаныч. — По моим обстоятельствам, это дело совсем не подходящее. Ни привычки
нет, ни сноровки.
Как всего, что по Волге плывет, не переймешь, так и торгов всех в одни руки не заберешь. Чего доброго, зачавши нового искать, старое, пожалуй, потеряешь. Что тогда будет хорошего?
— Солнцо́в мало! — передразнил его Смолокуров. — Знаю я,
какие дожди-то шли!.. Лень! Вот что! Гуляли, пьянствовали! Вам бы все кой-как да как-нибудь! Раченья до хозяйского добра
нет. Вот что!
—
Нет, не слыхал, и зовут-то тебя
как?
— Своего, заслуженного просим!.. Вели рассчитать нас,
как следует!.. Что же это за порядки будут!.. Зáдаром людей держать!.. Аль на тебя и управы
нет? — громче прежнего кричали рабочие, гуще и гуще толпясь на палубе. С семи первых баржей, друг дружку перегоняя, бежали на шум остальные бурлаки, и все становились перед Марком Данилычем, кричали и бранились один громче другого.
— Мудрено, брат, придумал, — засмеялся приказчик. — Ну, выдам я тебе пачпорт, отпущу,
как же деньги-то твои добуду?.. Хозяин-то ведь, чать, расписку тоже спросит с меня. У него, брат, не
как у других — без расписок ни единому человеку медной полушки не велит давать, а за всякий прочет, ежели случится, с меня вычитает…
Нет, Сидорка, про то не моги и думать.
— Сговоришь с ним!..
Как же!.. — молвил Василий Фадеев. — Не в примету разве вам было,
как он, ничего не видя, никакого дела не разобравши, за сушь-то меня обругал? И мошенник-от я у него, и разбойник-от! Жиденька!.. Веслом, что ли, небо-то расшевырять, коли солнцо́в
нет… Собака так собака и есть!.. Подойди-ка я теперь к нему да заведи речь про ваши дела, так он и не знай что со мной поделает… Ей-Богу!
—
Нет, уж ты, Василий Фадеич, яви Божеску милость, попечалуйся за нас, беззаступных, — приставали рабочие. — Мы бы тебя вот
как уважили!.. Без гостинца, милый человек, не остался бы!.. Ты не думай, чтобы мы на шаромыгу!..
—
Нет уж, Марко Данилыч,
какие б миллионы на рыбе ни нажить, а все-таки я буду не согласен, — с беззаботной улыбкой ответил Самоквасов.
—
Как же смеют они жаловаться?.. Помилуйте-с!.. — возразил Василий Фадеев. — Ни у кого никакого вида нет-с… Жалобиться им никак невозможно. В остроге сидеть аль по этапу домой отправляться тоже не охота. Помилуйте! — говорил Фадеев.
— Что этого гаду развелось ноне на ярманке! — заворчал Орошин. — Бренчат, еретицы, воют себе по-собачьему — дела только делать мешают. В
какой трактир ни зайди, ни в едином от этих шутовок спокою
нет.
— Никаких теперь у меня делов с Никитой Федорычем
нет… — твердо и решительно сказал он. — Ничего у нас с ним не затеяно. А что впереди будет,
как про то знать?.. Сам понимаешь, что торговому человеку вперед нельзя загадывать.
Как знать, с кем в
каком деле будешь?..
— Ноне на ярманке эвта кантонка, прах ее побери, куда
как шибко пошла… — небрежно закинул иную речь Марко Данилыч. — Звания чаю
нет, просто-напросто наша сенная труха, а поди-ка ты,
как пошла… Дешева — потому… Пробовал ли ты, Зиновий Алексеич, эту кантонку?
У русского простонародья
нет летописных записей, ни повестей временных лет, ни иных писанных памятей про то,
как люди допрежь нас живали,
какие достатки, богатства себе добывали, кто чем разжился, что богатеем тому аль другому помогло сделаться.
Еще бабушка на мельнице с самых пеленок внушала им, что
нет на свете ничего хуже притворства и что всяка ложь,
как бы ничтожна она ни была, есть чадо диавола и кто смолоду лжет, тот во все грехи потом вступит и впадет на том свете в вечную пагубу.
— Такое уж наше дело, — отвечал Меркулов. — Ведь я один,
как перст, ни за мной, ни передо мной
нет никого, все батюшкины дела на одних моих плечах остались. С ранней весны в Астрахани проживаю, по весне на взморье, на ватагах, летом к Макарью; а зиму больше здесь да в Петербурге.
Как родного сына, холила и лелеяла «Микитушку» Татьяна Андревна, за всем у него приглядывала, обо всем печаловалась, каждый день от него допытывалась: где был вчера, что делал, кого видел, ходил ли в субботу в баню, в воскресенье за часы на Рогожское аль к кому из знакомых в моленну, не оскоромился ль грехом в середу аль в пятницу, не воруют ли у него на квартире сахар, не подменивают ли в портомойне белье, не надо ль чего заштопать,
нет ли прорешки на шубе аль на другой одеже
какой.
Зиновий Алексеич и Татьяна Андревна свято хранили заветы прадедов и, заботясь о Меркулове, забывали дальность свойства: из роду, из племени не выкинешь, говорил они, к тому ж Микитушка сиротинка — ни отца
нет, ни матери, ни брата, ни сестры; к тому ж человек он заезжий —
как же не обласкать его,
как не приголубить,
как не при́зреть в теплом, родном, семейном кружке?
— И на другого, и на третьего рыбника, пожалуй, таких векселей немало у Онисима Самойлыча, — продолжал Веденеев. — А его векселей ни у кого
нет. Оттого у него и сила, оттого по рыбной части он и воротит,
как в голову ему забредет.
— Да ведь это, по-моему, просто надувательство, — молвил удивленный Самоквасов. — На что же это похоже?..
Как же это так?.. Вдруг у меня
нет ни копейки — и я двадцать тысяч ни за что ни про что получаю?.. Да это ни с чем не сообразно… Ну, а
как сроки выйдут?
— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что этой беды им не избыть. И домá для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от день,
как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились…
Нет, это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А вот
как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не в пример горчее.
— Что это вы вздумали? Это на что? Эх, грозы-то на вас
нет!
Как вам это не стыдно, Петр Степаныч, в такой изъян входить? Не могли разве мы покататься в простой косной? Гляди-кась чего тут понаделали!.. Ах, господа, господа! Бить-то вас некому!
Так говорил едва слышно Марко Данилыч, а Доронин слушал его и молчал. И тут впало ему в голову: «С чего это он так торопится и ни с кем про тюленя говорить не велит? Уж
нет ли тут
какого подвоха?»
—
Как же
нет сраму, Марко Данилыч? — с горячностью перебила его Таифа.
— Хорошо так вам говорить, Марко Данилыч, — с горячностью молвила Таифа. — А из Москвы-то, из Москвы-то что пишут?.. И здесь, к кому ни зайдешь, тотчас с первого же слова про эту окаянную свадьбу расспросы начинаются… И смеются все. «
Как это вы, спрашивают, рогожского-то посла сосватали?»
Нет, Марко Данилыч, велика наша печаль. Это… это…
—
Как же
нет верного? — возразила мать Таисея. — Генерал едет из Питера, строгий-настрогий.
Как только наедет, то́тчас нам и выгонка.
Не было у него никакой особой части на отчете, его дело было присматривать,
нет ли где
какого изъяна аль непорядка, и, ежели что случится, о том хозяину немедля докладывать.
Самому бы идти к другу-приятелю, да то вспало на ум, что, ежели станет он спешить чересчур, Доронин, пожалуй, подумает:
нет ли тут
какого подвоха.
— По-моему, тут главное то, что у него, все едино,
как у Никитушки,
нет ни отца, ни матери, сам себе верх, сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем выжила, стало быть, ему не будет помеха. Потому, ежели Господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.
—
Какие цены? Вовсе их
нет. Восьми гривен напросишься, — отвечал Корней Евстигнеев.
Мрачно ходил Марко Данилыч по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но
нет того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж неделя,
как нет», — думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется в напрасных догадках.
Нет, так лучше,
как американец говорил: только что умрешь, тотчас тебе и суд, тотчас тебе и место, где Господь присудит…
—
Как «что за невеста»?.. Отлынивать вздумал, отрекаться?..
Нет, брат, шалишь — этого нельзя, — весело смеясь, говорил Дмитрий Петрович. — По нем тоскуют, убиваются, ждут его не дождутся, а он: «Что за невеста?» Завтра же нажалуюсь на тебя Лизавете Зиновьевне.
— Видишь! — вскликнул он, входя к Меркулову и поднимая кверху бутылку. — Стоит только захотеть, все можно доспеть!.. Холодненького не достал — так вот хоть этой немецкой кислятиной поздравлю друга любезного… Ай, батюшки!..
Как же это?.. Посудины-то
нет… Из чего пить-то станем?.. А!.. Нашел!
— А это
как же у нас будет? — спросил Морковников. — Вечо́р уговорились мы по той цене продать,
какая будет сегодня стоять… Так али
нет?
—
Нет, мы вот
как сделаем, — с места вставая, решительно молвил Меркулов. — На бирже по вчерашней цене расчет сделаем. Согласны?
— Побыть бы тебе в моей шкуре, так не стал бы подшучивать, — сказал на то Меркулов. — Пишут:
нет никаких цен, весь товар хоть в воду кидай… Посоветоваться не с кем… Тут не то что гривну, полтину с рубля спустишь, только хоть бы малость
какую выручить… Однако ж мне пора… Где сегодня свидимся?
«А ежели разлюбила?.. Прямо спрошу у нее,
как только увижусь… не по ответу — а по лицу правду узнаю. На словах она не признается — такой уж нрав… Из гордости слова не вымолвит, побоится, не сочли б ее легкоумной, не назвали бы ветреницей… Смолчит, все на душе затаит… Сторонние про сватовство знают. Если Митеньке сказано, отчего и другим было не сказать?.. Хоть бы этому Смолокурову?.. Давний приятель Зиновью Алексеичу…
Нет ли сына у него?..»
Полчаса не прошло, а они уж весело смеялись, искали, кто виноват, и никак не могли отыскать. Забыты все тревожные думы,
нет больше места подозреньям, исчезли мрачные мысли. В восторге блаженства не могут наглядеться друг на друга, наговориться друг с другом. И не заметил Меркулов,
как пролетело время. Половина третьего, пора на биржу ехать с Васильем Петровичем. Нечего делать — пришлось расстаться.
— Вот что я хотел сказать тебе… — снова начал Дмитрий Петрович. — Так
как, значит, мы с тобой приятели… Не знаю,
как у тебя, а у меня вот перед Богом, опричь тебя, другого близкого человека
нет в целом свете… И люблю я тебя, Никита, ото всей души.
Выдал бы дочку честью,
как водится, — так
нет, на вот поди ты с ним…
— А
как у вас про Фленушку говорят? Причастна к тому делу была али
нет? — спросил Петр Степаныч.