Неточные совпадения
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула
на степь,
на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к
мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и
смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».
С полгода по
смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле
мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней
на душе.
Он клял себя, что не отвечал целым океаном любви
на отданную ему одному жизнь, что не окружил ее оградой нежности отца, брата,
мужа, дал дохнуть
на нее не только ветру, но и
смерти.
Муж Катерины Николаевны уже почти умирал, по крайней мере уже обречен был
на смерть докторами.
Нигде потеря
мужа не является таким несчастьем, как у тазов. Со
смертью кормильца семьи являются кредиторы. Как хищные птицы, они набрасываются
на имущество покойного и буквально начисто обирают вдову.
— Убивать ее не надо, точно;
смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о
муже, о детках малых… Против
смерти ни человеку, ни твари не слукавить.
Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не
на муку ловлю, не
на погибель их живота, а для удовольствия человеческого,
на утешение и веселье.
Со всем тем княгиня, в сущности, после
смерти мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда старая француженка, бывшая гувернанткой при ее дочерях, приезжала к ней погостить недели
на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это было мимоходом, изредка, а скучное с глазу
на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Она не простилась ни с телом
мужа, ни с телом дочери, она их не видала после
смерти и не была
на похоронах.
Не раз она решалась «обкормить»
мужа, но, как и все злонравные люди, трусила последствий такого поступка. Ведь у всех ее жизнь была
на виду, и, разумеется, в случае внезапной
смерти Савельцева, подозрения прежде всего пали бы
на нее.
Были ли в ее жизни горести, кроме тех, которые временно причинила
смерть ее
мужа и дочери, — я не знаю. Во всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за пределы горизонта и
на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены» осталось за ней до конца.
Несмотря
на то, что
смерть мужа в значительной мере развязала ей руки, вдова очень скоро убедилась, что при той бедности,
на которую она осуждена, ей ни под каким видом несдобровать.
Дома ей решительно не у чего было хозяйствовать, а с
смертью мужа и жить
на одном месте, пожалуй, не представлялось надобности.
Наконец пришла и желанная
смерть. Для обеих сторон она была вожделенным разрешением. Савельцев с месяц лежал
на печи, томимый неизвестным недугом и не получая врачебной помощи, так как Анфиса Порфирьевна наотрез отказала позвать лекаря. Умер он тихо, испустив глубокий вздох, как будто радуясь, что жизненные узы внезапно упали с его плеч. С своей стороны, и тетенька не печалилась:
смерть мужа освобождала от обязанности платить ежегодную дань чиновникам.
— Даже весьма просто: вы переводите весь капитал
на маменьку, а она вам пишет духовную — так и так, отказываю все по своей
смерти мужу в вечное и потомственное владение и собственность нерушимо. Дом-то ведь
на маменьку, — ну, так заодно и капитал пойдет.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь
смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий
на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет
мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Мздоимство мое основали они
на том, что асессорша за мужнину
смерть мстить не желала, а, сопровождаемая своею корыстию и следуя правилам своего
мужа, желала крестьян избавить от наказания, дабы не лишиться своего имения, как то она говорила.
— Что же я, братец Яков Родивоныч… — прошептала Феня со слезами
на глазах. — Один мой грех и тот
на виду, а там уж как батюшка рассудит…
Муж за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку до
смерти…
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно
смерть хотелось возвратиться к
мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала
на себя венок страдалицы и возвращалась к
мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные стороны совместного житья с
мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Клеопатра Петровна уехала из Москвы, очень рассерженная
на Павла. Она дала себе слово употребить над собой все старания забыть его совершенно; но скука, больной
муж,
смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться
на ней, и, наконец, ожидание, что она сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло в ней любовь к нему и желание снова возвратить его к себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное письмо...
— Да! — возразила Александра Григорьевна, мрачно нахмуривая брови. — Я, конечно, никогда не позволяла себе роптать
на промысл божий, но все-таки в этом случае воля его казалась мне немилосердна… В первое время после
смерти мужа, мне представлялось, что неужели эта маленькая планетка-земля удержит меня, и я не улечу за ним в вечность!..
Стонали русские солдатики и под Севастополем, и под Инкерманом, и под Альмою; стонали елабужские и курмышские ополченцы, меся босыми ногами грязь столбовых дорог; стонали русские деревни, провожая сыновей,
мужей и братьев
на смерть за"ключи".
— Для меня, — продолжал он с блистающими глазами, — она должна жертвовать всем: презренными выгодами, расчетами, свергнуть с себя деспотическое иго матери,
мужа, бежать, если нужно,
на край света, сносить энергически все лишения, наконец, презреть самую
смерть — вот любовь! а эта…
— Потому что после
смерти Егора Егорыча прошло всего только шесть месяцев, и Сусанна, как, помнишь,
на сцене говорил Мочалов, башмаков еще не износила […башмаков еще не износила… — слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846), акт 1-й.], в которых шла за гробом
мужа.
— Барон, — сказала
на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так были добры после
смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты:
мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала
на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова сошлют.
Слова эти глубоко запечатлелись в восприимчивой душе Арины Петровны, и
смерть мужа, вместе с фантасмагориями будущего, наложила какой-то безнадежный колорит
на весь головлевский обиход. Как будто и старый головлевский дом, и все живущие в нем — всё разом собралось умереть.
— А он был враг с
мужем, преследовал его, но нигде до самой
смерти хана не мог встретить, так вот он отомстил
на вдове.
Ей эти рассказы доставляли особое удовольствие: она сама хотела было, после
смерти мужа, держать у себя
на квартире трех-четырех гимназистов, но директор не разрешил ей, несмотря
на ходатайство Передонова, — о Грушиной в городе была дурная слава.
— Словно сердце мое чуяло! — сказала тетушка Анна, тоскливо качая головою (это были почти первые слова ее после
смерти мужа). — Тому ли учил его старик-ат… Давно ли, касатка… о-ох!.. Я и тогда говорила:
на погибель
на свою связался он с этим Захаром!.. Добре вот кого жаль, — заключила она, устремляя тусклые, распухшие глаза свои
на ребенка, который лежал
на руках Дуни.
В Струкову был, конечно, платонически и безнадежно, влюблен Вася, чего она не замечала. Уже десятки лет спустя я ее встретил в Москве, где она жила после
смерти своего
мужа Свободина (Козиенко), умершего
на сцене Александрийского театра в 1892 году. От него у нее был сын Миша Свободин, талантливый молодой поэт, московский студент, застрелившийся неожиданно для всех. Я его встречал по ночам в игорных залах Художественного кружка. Он втянулся в игру, и, как говорили, проигрыш был причиной его гибели.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от
мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела
смерти были самые мудрые и интересные дела
на земле.
— Я не говорила вам, но он, во весь наш обратный путь из-за границы,
на всех железных дорогах брал для нас билеты, отправлял все вещи наши, хлопотал с паспортами, наконец, какое участие он показал вам во время
смерти вашего
мужа!
Долго скрывали от меня истину; наконец, когда и последний защитник мой занемог сильной горячкою и почувствовал приближение
смерти, то объявил мне, что
мужа моего нет уже
на свете.
Бегушев справедливо полагал, что Домна Осиповна вовсе не была очень огорчена
смертью мужа, но что она только была напугана и истерзана последующими сценами: привозом трупа, криками и воплями Агаши, гробовщиками, целою толпой набежавшими
на двор, процедурой похорон; когда же все это кончилось, она заметно успокоилась.
— Очень!.. — отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви к
мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам
смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был
на небо, и то против воли!
Токарное производство
мужа после его
смерти у Софьи Карловны не прекратилось и шло точно так же, как и при покойнике, а
на другом окне магазина, в pendant [Т. е. в пару (франц.).] к вывеске о зонтиках, выступила другая, объявлявшая, что здесь чистят и переделывают соломенные шляпы, а также берут в починку резиновые калоши и клеят разбитое стекло.
Мать и всегда любила его больше всех, теперь же, после
смерти мужа, сосредоточила
на нем не только всю свою нежность, но всю свою жизнь.
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье.
На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней
смерти мужа, о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город, открыть там прогимназию.
Но это тоже не забавляло его; маленькая старушка после
смерти мужа заразилась какой-то непоседливостью, она всё ходила, передвигая мебель, переставляя вещи с места
на место, поглядывая в окна.
Матушка моя и после ее
смерти продолжала оказывать покровительство Мартыну Петровичу; она поместила старшую дочь его в губернский пансион, потом сыскала ей
мужа — и уже имела другого
на примете для второй.
«Прошу вас к будущему четвергу приготовить все брильянтовые, хозяйственные и усадебные вещи по составленной после
смерти вашего
мужа описи. Я намерен принять и приступить к управлению имением, а равным образом прошу вас выехать из усадьбы, в которой не считаю нужным, по случаю отсутствия вашей дочери, освещать, отапливать дом и держать горничную прислугу, чтобы тем прекратить всякие излишние расходы, могущие, при вашей жизни в оной, последовать из имения малолетней,
на каковое вы не имеете никакого права.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой
муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник
на это место, я буду непременно. Одна только
смерть может остановить меня. До свиданья».
— Конь в езде, друг в нужде, — говорила Александра Васильевна. — Я так испытала
на себе смысл этой пословицы… Сначала мне хотелось умереть, так было темно кругом, а потом ничего, привыкла. И знаете, кто мой лучший друг? Отец Андроник… Да, это такой удивительный старик, добрейшая душа. Он просто
на ноги меня поднял, и если бы не он, я, кажется, с ума сошла бы от горя. А тут думаю: прошлого не воротишь,
смерть не приходит, буду трудиться в память
мужа, чтобы хоть частичку выполнить из его планов.
Из произведений Державина помещены в «Вестнике»: 1) «Песнь Петру Великому» (1778, № 6); 2) Надписи, числом шестнадцать, из которых две внесены в «Полное собрание сочинений Державина», остальные же под сомнением (1779, № 2); 3) «Песенка отсутствующего
мужа» (там же); 4) ода «
На смерть князя Мещерского» (№ 9); 5) «Ключ» (№ 10); 6) «
На рождение
на Севере порфирородного отрока» (№ 12); 7) «
На отсутствие императрицы Екатерины в Белоруссию» (1780, № 5); 8) Ода «К соседу моему» (№ 8); 9) «Песенка» (там же); 10) «Застольная песня», названная в собрании сочинений «Кружка» (№ 9); 11) «
На Новый год» (1781, № 1).
«
На смерть князя Мещерского», «Соседу», «
На новый 1781 год» и др., а не были перепечатаны, например, «Песнь Петру Великому» или «Песенка отсутствующего
мужа».
— С
мужем в деревне теперь живет; вы ведь, я думаю, слышали, им наследство досталось. И какой, можно сказать, благородный человек Михайло Николаич! Как только получил имение, тотчас же все
на детей перевел; конечно, Лиза настояла, но другой бы не послушался. Она-то, голубушка моя, все хилеет, особенно после
смерти брата.
Каркунов. Прочь! Между
мужем и женой посредников нет. (Подходя к Вере Филипповне.) Так ты моей
смерти ждешь? Гляди
на меня! Гляди
на меня!
— Восемь лет жизни с таким человеком, как покойный
муж, мне кажется, дают право
на отдых. Другая
на моём месте — женщина с менее развитым чувством долга и порядочности — давно бы порвала эту тяжёлую цепь, а я несла её, хотя изнемогала под её тяжестью. А
смерть детей… ах, Ипполит, если бы ты знал, что я переживала, теряя их!
Полканов уже успел заметить, что сестра — как он и думал — не особенно огорчена
смертью мужа, что она смотрит
на него, брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя
на её овальное лицо, покрытое здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным блеском светлых глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её речами, старался подслушать и понять в них то, о чём она молчала.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить
на свете? За грехи это над нами! Ушла от
мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили
на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей
на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне!
Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею
на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что
на сердце накипело.
Отец Степана Касатского, отставной полковник гвардии, умер, когда сыну было двенадцать лет. Как ни жаль было матери отдавать сына из дома, она не решилась не исполнить воли покойного
мужа, который в случае своей
смерти завещал не держать сына дома, а отдать в корпус, и отдала его в корпус. Сама же вдова с дочерью Варварой переехала в Петербург, чтобы жить там же, где сын, и брать его
на праздники.