Неточные совпадения
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили
молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали
груди и тоже ели. Распустивши волоса по ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
На платформе раздалось Боже Царя храни, потом крики: ура! и живио! Один из добровольцев, высокий, очень
молодой человек с ввалившеюся
грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два офицера и пожилой человек с большой бородой в засаленной фуражке.
Нет, они не погасли, не исчезли в
груди его, они посторонились только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон
молодого козака, и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины.
Он был тоже из «
молодых», то есть ему недавно минуло сорок лет, но он уже метил в государственные люди и на каждой стороне
груди носил по звезде.
Уста раскрылись; безмятежно
Дыханье
груди молодой...
За ширмами, на постели, среди подушек, лежала, освещаемая темным светом маленького ночника, как восковая,
молодая белокурая женщина. Взгляд был горяч, но сух, губы тоже жаркие и сухие. Она хотела повернуться, увидев его, сделала живое движение и схватилась рукой за
грудь.
Затем все прошло благополучно, включая и рыдания
молодой, которую буквально оторвали от
груди бабушки, — но это были тоже благополучные рыдания.
Он прижал ее руку к
груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй сестры или…
молодой, расцветшей красоты? Он боялся, станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
«Кажется, он!..» — думал Тушин и раза два дохнул всей
грудью, как усталый конь, покачал взад и вперед стоящую рядом
молодую ель, потом опустил обе руки в карманы пальто и стал как вкопанный.
Войдя в большую церковь, епископ, а за ним и
молодой миссионер преклонили колена, сложили на
груди руки, поникли головами и на минуту задумались.
Обнаженность
груди на портрете напомнила ему другую
молодую женщину, которую он видел на-днях также обнаженной.
Мы нашли бедного Максима на земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие губы… Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу,
грудь поднималась неровно: он умирал. Легкая тень
молодой липы тихо скользила по его лицу.
Маленькая статуя мадонны [Мадонна — с древних времен слово мадонна в Италии обозначало живописное или скульптурное изображение
молодой матери с младенцем.] с почти детским лицом и красным сердцем на
груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей.
Незнаемых тобой, — одно желанье,
Отрадное для
молодого сердца,
А вместе все, в один венок душистый
Сплетясь пестро, сливая ароматы
В одну струю, — зажгут все чувства разом,
И вспыхнет кровь, и очи загорятся,
Окрасится лицо живым румянцем
Играющим, — и заколышет
грудьЖеланная тобой любовь девичья.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не за свое дело сложил голову. Это был
молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь давила их, давила — пока продавила
грудь.
На место Авдиева был назначен Сергей Тимофеевич Балмашевский. Это был высокий, худощавый
молодой человек, с несколько впалой
грудью и слегка сутулый. Лицо у него было приятное, с доброй улыбкой на тонких губах, но его портили глаза, близорукие, с красными, припухшими веками. Говорили, что он страшно много работал, отчего спина у него согнулась,
грудь впала, а на веках образовались ячмени, да так и не сходят…
Но все же у меня осталось по окончании гимназии хорошее, теплое воспоминание об этом неблестящем
молодом учителе, с впалой
грудью и припухшими от усиленных занятий веками…
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Он видел только, как вздрагивала эта высокая лебединая
грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы и чувствовал, что с ним делается что-то такое большое, грешное, бесповоротное и чудное. О, только один миг счастья, тень счастья! Он уже протянул к ней руки, чтоб схватить это гибкое и упругое
молодое тело, как она испуганно отскочила от него.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется,
молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и кричал, в ожидании тощей
груди.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в
грудь кулаком. — На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о
молодых стараюсь…
На пороге, опустясь на колени, сложив на
груди руки и склонив очаровательную головку, стояла прелестная
молодая женщина в легком черном платье и черной тюлевой наколке.
Наконец на высоком пороге показалась стройная девушка, покрытая большим шейным платком, который плотно охватывал ее
молодую головку, перекрещивался на свежей
груди и крепким узлом был завязан сзади.
В другом вагоне у него был целый рассадник женщин, человек двенадцать или пятнадцать, под предводительством старой толстой женщины с огромными, устрашающими, черными бровями. Она говорила басом, а ее жирные подбородки,
груди и животы колыхались под широким капотом в такт тряске вагона, точно яблочное желе. Ни старуха, ни
молодые женщины не оставляли ни малейшего сомнения относительно своей профессии.
Вдруг плач ребенка обратил на себя мое внимание, и я увидел, что в разных местах, между трех палочек, связанных вверху и воткнутых в землю, висели люльки;
молодая женщина воткнула серп в связанный ею сноп, подошла не торопясь, взяла на руки плачущего младенца и тут же, присев у стоящего пятка снопов, начала целовать, ласкать и кормить
грудью свое дитя.
На одной стене висела большая картина в раззолоченных рамах, представлявшая седого старичка в цепях, заключенного в тюрьму, которого кормила
грудью молодая прекрасная женщина (его дочь, по словам Александры Ивановны), тогда как в окошко с железной решеткой заглядывали два монаха и улыбались.
В это время в одном из номеров с шумом отворилась дверь, и на пороге ее показалась
молодая девушка в одном только легоньком капоте, совершенно не застегнутом на
груди, в башмаках без чулок, и с головой непричесанной и растрепанной, но собой она была прехорошенькая и, как видно, престройненькая и преэфирная станом.
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит
молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит
молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до
груди, близ галстука.
Это была рыхлая и вальяжная
молодая особа с очень круглыми чертами лица, с чувственным выражением в больших серых глазах навыкате, с узеньким придавленным лбом, как у негритянки, с толстым носом, пухлыми губами, высокою
грудью и роскошною косой.
И вот
молодые бюрократы корчатся, хмурят брови, надсаживают свои
груди, принимают юпитеровские позы, а им говорят...
— Я бы представила, — продолжала она, скрестив руки на
груди и устремив глаза в сторону, — целое общество
молодых девушек, ночью, в большой лодке — на тихой реке. Луна светит, а они все в белом и в венках из белых цветов, и поют, знаете, что-нибудь вроде гимна.
Ей, женщине и матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его
грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к
молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
— Вот и пришли! — беспокойно оглядываясь, сказала мать. У шалаша из жердей и ветвей, за столом из трех нестроганых досок, положенных на козлы, врытые в землю, сидели, обедая — Рыбин, весь черный, в расстегнутой на
груди рубахе, Ефим и еще двое
молодых парней. Рыбин первый заметил их и, приложив ладонь к глазам, молча ждал.
Павел сделал все, что надо
молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной
грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо было бледное, скучное.
Вольноопределяющийся Фокин, с университетским значком на
груди, стоит перед унтер-офицером в почтительной позе. Но его
молодые серые глаза искрятся веселой насмешкой.
Два-три
молодых офицера встали, чтобы идти в залу, другие продолжали сидеть и курить и разговаривать, не обращая на кокетливую даму никакого внимания; зато старый Лех косвенными мелкими шажками подошел к пей и, сложив руки крестом и проливая себе на
грудь из рюмки водку, воскликнул с пьяным умилением...
Тот же голос твердит ей: «Господи! как отрадно, как тепло горит в жилах
молодая кровь! как порывисто и сладко бьется в
груди молодое сердце! как освежительно ласкает распаленные страстью щеки
молодое дыханье!
— А он такой милый
молодой человек! — продолжает Марья Ивановна спокойно, но таким голосом, что княжна непременно должна расслышать хохот, затаившийся в
груди этой «неблагонамеренной» дамы.
Стоявший перед нами арестант был не велик ростом и довольно сухощав; но широкая
грудь и чрезвычайное развитие мускулов свидетельствовали о его физической силе Лицо у него было
молодое, умное и даже кроткое; высокий лоб и впалые, но еще блестящие глаза намекали на присутствие мысли, на возможность прекрасных и благородных движений души; только концы губ были несколько опущены, и это как будто разрушало гармонию целого лица, придавая ему оттенок чувственности и сладострастия.
Можно ли было, имея в
груди молодое сердце, не пленяться этой неистощимостью жизненного творчества, которое вдобавок отнюдь не соглашалось сосредоточиться в определенных границах, а рвалось захватить все дальше и дальше?
Между тем приехал исправник с семейством. Вынув в лакейской из ушей морской канат и уложив его аккуратно в жилеточный карман, он смиренно входил за своей супругой и дочерью,
молодой еще девушкой, только что выпущенной из учебного заведения, но чрезвычайно полной и с такой развитой
грудью, что даже трудно вообразить, чтоб у девушки в семнадцать лет могла быть такая высокая
грудь. Ее, разумеется, сейчас познакомили с княжной. Та посадила ее около себя и уставила на нее спокойный и холодный взгляд.
Это был
молодой человек с крошечным лбом, с совершенно плоским черепом, со впалой
грудью и с выдавшимся животом, в байковом халатишке, в толстом, заплатанном белье и порыжелых туфлях.
и бедный юнкер с каждой минутой чувствует себя все более тяжелым, неуклюжим, некрасивым и робким. Классная дама, в темно-синем платье, со множеством перламутровых пуговиц на
груди и с рыбьим холодным лицом, давно уже глядит на него издали тупым, ненавидящим взором мутных глаз. «Вот тоже: приехал на бал, а не умеет ни танцевать, ни занимать свою даму. А еще из славного Александровского училища. Постыдились бы,
молодой человек!»Ужасно много времени длится эта злополучная кадриль. Наконец она кончена.
— Катрин, разве ты не видишь: Егор Егорыч Марфин! — сказал с ударением губернский предводитель проходившей в это время мимо них довольно еще
молодой девице в розовом креповом, отделанном валянсье-кружевами платье, в брильянтовом ожерелье на
груди и с брильянтовой диадемой на голове; но при всем этом богатстве и изяществе туалета девица сия была как-то очень аляповата; черты лица имела грубые, с весьма заметными следами пробивающихся усов на верхней губе, и при этом еще белилась и румянилась: природный цвет лица ее, вероятно, был очень черен!
— Не замедлю-с, — повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично привез объяснение частному приставу, а вместе с этим Савелий Власьев привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на
груди его красовалась пряжка за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся лицом; происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни стоял у Иверских ворот в ожидании клиентов, с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более
молодой и, вероятно, очень опытный в даче всякого рода свидетельских показаний, держал себя с некоторым апломбом; но жалчее обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик.
Сильно подействовали на толпу слова Серебряного. Проняла мужественная речь не одно зачерствелое сердце, не в одной косматой
груди расшевелила любовь к родине. Старые разбойники кивнули головой,
молодые взглянули друг на друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.
Б. был слабосильный, тщедушный человек, еще
молодой, страдавший
грудью.
Покрылись кудри золотые,
И
грудь, и плечи
молодыеФатой, прозрачной, как туман.
На пороге калитки показалась
молодая цыганка с ребенком у
груди, с другим за спиной и с тремя цеплявшимися за ее лохмотья.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь,
молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой
груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Другая была совсем
молодая девочка в красных шароварах и зеленом бешмете, с закрывавшей всю
грудь занавеской из серебряных монет.