Неточные совпадения
Хлестаков.
Скажите, пожалуйста, нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы
можно было, например, поиграть в карты?
Городничий. Ступай сейчас за частным приставом; или нет, ты мне нужен.
Скажи там кому-нибудь, чтобы как
можно поскорее ко мне частного пристава, и приходи сюда.
Как ты не догадалась
сказать, что чрез месяц еще лучше
можно узнать!
Оно и правда:
можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли мир
(
Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу и я — покорствую,
А только что от должности
Увольте вы меня...
Стародум(сведя обоих). Вам одним за секрет
сказать можно. Она сговорена. (Отходит и дает знак Софье, чтоб шла за ним.)
Можно только
сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем.
— Я уж на что глуп, —
сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или
можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
— Варенька ждет, —
сказала она, осторожно надевая на него шляпу, по улыбке Сергея Ивановича увидав, что это было
можно.
— Да, и как сделана эта фигура, сколько воздуха. Обойти
можно, —
сказал Голенищев, очевидно этим замечанием показывая, что он не одобряет содержания и мысли фигуры.
«Да, он порядочный человек и смотрит на дело как должно, —
сказал себе Вронский, поняв значение выражения лица Голенищева и перемены разговора. —
Можно познакомить его с Анной, он смотрит как должно».
— Ты постой, постой, —
сказал Степан Аркадьич, улыбаясь и трогая его руку. — Я тебе
сказал то, что я знаю, и повторяю, что в этом тонком и нежном деле, сколько
можно догадываться, мне кажется, шансы на твоей стороне.
— Что же, окошко открыто… Поедем сейчас в Тверь! Одна медведица, на берлогу
можно итти. Право, поедем на пятичасовом! А тут как хотят, —
сказал улыбаясь Чириков.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, —
сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти из того, что он намерен был
сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал
сказать, что еще время не ушло. Это всё
можно уничтожить и поправить.
— И я с тобой,
можно? —
сказала она.
— Мама,
можно мне заговорить с нею? —
сказала Кити, следившая за своим незнакомым другом и заметившая, что она подходит к ключу, и что они могут сойтись у него.
— Я не танцую, когда
можно не танцовать, —
сказала она.
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею душой было жалко его, тем более, что она жалела его в несчастии, которого сама была причиною. «Если
можно меня простить, то простите, —
сказал ее взгляд, — я так счастлива».
— Это
можно завтра, завтра, и больше ничего! Ничего, ничего, молчание! —
сказал Левин и, запахнув его еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же,
можно мне быть в заседании?
— Мы с Иваном Петровичем поместились в кабинете Алексея, —
сказала она, отвечая Степану Аркадьичу на его вопрос,
можно ли курить, — именно затем, чтобы курить, — и, взглянув на Левина, вместо вопроса: курит ли он? подвинула к себе черепаховый портсигар и вынула пахитоску.
— Я не полагаю, чтобы
можно было извинять такого человека, хотя он и твой брат, —
сказал Алексей Александрович строго.
— Очень
можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством
сказал Рябинин, как бы желая дать почувствовать, что для других могут быть затруднения, как и с кем обойтись, но для него никогда и ни в чем не может быть затруднений.
— Это
можно, —
сказал Рябинин, садясь и самым мучительным для себя образом облокачиваясь на спинку кресла. — Уступить надо, князь. Грех будет. A деньги готовы окончательно, до одной копейки. За деньгами остановки не бывает.
— Там, — злобно блестя глазами и иронически улыбаясь, говорил Николай Левин, — там, по крайней мере, есть прелесть, как бы
сказать, геометрическая — ясности, несомненности. Может быть, это утопия. Но допустим, что
можно сделать изо всего прошедшего tabula rasa: [чистую доску, т. е. стереть всё прошлое] нет собственности, нет — семьи, то и труд устрояется. Но у тебя ничего нет…
— Ты ведь не признаешь, чтобы
можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я не признаю жизни без любви, —
сказал он, поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия…
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что никто уже не мог бы слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания
можно было легче
сказать то, что они хотели
сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька
сказала...
— О, счастливый человек! —
сказал он. — У меня полтора миллиона и ничего нет, и, как видишь, жить еще
можно!
Когда он узнал всё, даже до той подробности, что она только в первую секунду не могла не покраснеть, но что потом ей было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и
сказал, что он очень рад этому и теперь уже не поступит так глупо, как на выборах, а постарается при первой встрече с Вронским быть как
можно дружелюбнее.
— Но если женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было
сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И
можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
— И то и другое, —
сказал он решительно. — Я не вижу, чтобы
можно было…
— Пришли мне
сказать,
можно ли к ней, —
сказал князь.
— А пословица? —
сказал князь, давно уж прислушиваясь к разговору и блестя своими маленькими насмешливыми глазами, — при дочерях
можно: волос долог….
— Как
можно быть равнодушным! —
сказала Лидия Ивановна.
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! —
сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи и только вздохнул. — Ну что, сеять
можно? — спросил он, помолчав.
— Я вот что намерен
сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как
можно было желать.
― Оскорблять
можно честного человека и честную женщину, но
сказать вору, что он вор, есть только la constatation d'un fait. [установление факта.]
— У нас теперь идет железная дорога, —
сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются.
Можно и руками,
можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
— Что, и тебя забрало за живое? —
сказал Степан Аркадьич, подмигивая Вронскому. — Это в роде скачек. Пари
можно.
— Как
можно скучать, князь? Так много интересного теперь в Германии, —
сказала Марья Евгеньевна.
— Я не понимаю, —
сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как
можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
— Нет, я и сама не успею, —
сказала она и тотчас же подумала: «стало быть,
можно было устроиться так, чтобы сделать, как я хотела». — Нет, как ты хотел, так и делай. Иди в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, —
сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
— Я несогласен, что нужно и
можно поднять еще выше уровень хозяйства, —
сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я ничего не мог сделать. Банки не знаю кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
Ему хотелось еще
сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно
можно было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
— Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих,
можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам
сказала княгиня Лиговская обо мне?
— Ваше благородие, —
сказал наконец один, — ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест
можно, своротить налево? Вон там что-то на косогоре чернеется — верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду; они говорят, что проведут, если дадите на водку, — прибавил он, указывая на осетина.
— Любит ли? Помилуй, Печорин, какие у тебя понятия!.. как
можно так скоро?.. Да если даже она и любит, то порядочная женщина этого не
скажет…
«Все устроено как
можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не
сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
— Господин прапорщик! —
сказал я как
можно строже. — Разве вы не видите, что я к вам пришел?
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово
сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же
можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в эти дни!
— Состоянье, на которое
можно сей же час поменяться, —
сказал Чичиков.
— Да если вам свободно, так поедем со мной, —
сказал Чичиков и подумал про себя, глядя на Платонова: «А это было бы хорошо: тогда бы
можно издержки пополам, а подчинку коляски отнести вовсе на его счет».