Неточные совпадения
— Милый мой, —
сказала мать, обняв его, поцеловав лоб. — В твоем возрасте
можно уже не стыдиться некоторых желаний.
— Мне иногда кажется, что толстовцы, пожалуй, правы: самое умное, что
можно сделать, это, как
сказал Варавка, — возвратиться в дураки. Может быть, настоящая-то мудрость по-собачьи проста и напрасно мы заносимся куда-то?
— Ты все такая же… нервная, —
сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она хотела
сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен,
можно было подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо, как бы желая скорее выговорить все, что нужно.
Говорил Дронов порывисто и торопливо, желая
сказать между двумя припадками кашля как
можно больше. Слушать его было трудно и скучно. Клим задумался о своем, наблюдая, как Дронов истязует фуражку.
— Не знаю,
можно ли объяснить эту жадность на чужое необходимостью для нашей страны организующих идей, —
сказал Туробоев, вставая.
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве
можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец
сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
—
Можно пройти, — торопливо
сказал он. — Жаль, опоздали вы.
Ах, многое
можно бы
сказать этим книжникам, церковникам.
— Зачем же ты… не
сказав мне? Ведь это опасно,
можно умереть! Подумай, что же было бы? Это — ужас!
Ему было лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что
можно было
сказать о его лице. Самгин вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
— Не видел ничего более безобразного, чем это… учреждение. Впрочем — люди еще отвратительнее. Здесь, очевидно, особенный подбор людей, не правда ли? До свидания, — он снова протянул руку Самгину и сквозь зубы
сказал: — Знаете — Равашоля
можно понять, а?
— Однако — и убийство
можно понять. «Запрос в карман не кладется», — как говорят. Ежели стреляют в министра, я понимаю, что это запрос, заявление, так
сказать: уступите, а то — вот! И для доказательства силы — хлоп!
— Это — не Рокамболь, а самозванство и вреднейшая чепуха. Это, знаете, самообман и заблуждение, так
сказать, игра собою и кроме как по морде — ничего не заслуживает. И, знаете, хорошо, что суд в такие штуки не вникает, а то бы — как судить? Игра, господи боже мой, и такая в этом скука, что — заплакать
можно…
Самгин уже видел, что пред ним знакомый и неприятный тип чудака-человека. Не верилось, что он слепнет, хотя левый глаз был мутный и странно дрожал, но
можно было думать, что это делается нарочно, для вящей оригинальности. Отвечая на его вопросы осторожно и сухо, Самгин уступил желанию
сказать что-нибудь неприятное и
сказал...
— Тихонько —
можно, —
сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще — черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны
сказать свое слово! Пора. Они —
скажут, увидишь!
— И все — не так, —
сказала Дуняша, улыбаясь Самгину, наливая ему кофе. — Страстный — вспыхнул да и погас. А настоящий любовник должен быть такой, чтоб
можно повозиться с ним, разогревая его. И лирических не люблю, — что в них толку? Пенится, как мыло, вот и всё…
— Кури, здесь
можно, —
сказал он, снимая халат. — Мужественно помер, без жалоб, хотя раны в живот — мучительны.
— То-то, — удовлетворенно
сказал седобровый, усаживаясь рядом с ним. — Разве
можно книги ногами попирать? Тем более, что это — «Система логики» Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого года. Не читали, поди-ко, а — попираете!
«Скотина», — мысленно обругал его Самгин, быстро и сердито перебирая в памяти все возражения, какие
можно бы противопоставить Безбедову. Но было совершенно ясно, что возражения бесполезны, любое из них Безбедов оттолкнет: «Не хочу», —
скажет он.
— Этого я не знаю, —
сказала Марина. — Курить хотите? Теперь —
можно, я думаю. Знакомы?
—
Можно, да — не надо, —
сказала она удивительно просто и этим вызвала у него лирическое настроение, — с этим настроением он и слушал ее.
— Вот — непредвиденный случай! Глупо; как будто случай
можно предвидеть! А ведь так говорят! Мне
сказали, что ты прикреплен к Вологде на три года, — неверно?
Самгин взял извозчика и поехал в оперетку. Там кассир
сказал ему, что все билеты проданы, но есть две свободные ложи и
можно получить место.
— Головастик этот, Томилин, читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже
можно было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются лбами в двери казенной церкви, — простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она
сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
—
Можно ли было ожидать, а? Нет, вы
скажите:
можно ли было ожидать? Вчера — баррикады, а сегодня — п-пакости, а? А все эти поэты… с козой, там… и «Хочу быть смелым», как это? — «Хочу одежды с тебя сорвать». Вообще — онанизм и свинство!
— Вы ей не говорите, что я был у вас и зачем. Мы с ней еще, может, как раз и сомкнемся в делах-то, —
сказал он, отплывая к двери. Он исчез легко и бесшумно, как дым. Его последние слова прозвучали очень неопределенно,
можно было понять их как угрозу и как приятельское предупреждение.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее
можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно
сказал...
— Какой ужасный город! В Москве все так просто… И — тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы… На Москву
можно посмотреть издали, я не знаю,
можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный… Знаешь — Стратонов
сказал: «Мы, политики, хотим сделать деревянную Россию каменной».
— Нестерпимо жалко Варю, —
сказала Орехова, макая оладью в блюдечко с медом. —
Можно ли было думать…
Это были люди, ограниченные определенной системой фраз, их возглавлял Кутузов, и заранее
можно было знать, что́ каждый из них
скажет по тому или иному данному поводу.
—
Можно подписать: победитель — не правда ли? — спросила Елена, Самгин сердито
сказал...
— Недавно в таком же вот собрании встретил Струве, — снова обратился Тагильский к Самгину. — Этот, сообразно своей натуре, продолжает быть слепым, как сыч днем. Осведомился у меня: как мыслю? Я
сказал: «Если б
можно было выкупать идеи, как лошадей, которые гуляли в — барском овсе, я бы дал вам по пятачку за те мои идеи, которыми воспользовался сборник “Вехи”».
— Да, —
сказала актриса, тяжело вздохнув. — Кто-то где-то что-то делает, и вдруг — начинают воевать! Ужасно. И, знаете, как будто уже не осталось ничего, о чем
можно не спорить. Все везде обо всем спорят и — до ненависти друг к другу.