Неточные совпадения
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит
Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет
слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Она первая ее и выдала на позор: когда в деревне
услышали, что
Мари воротилась, то все побежали смотреть
Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою торопливою, жадною толпой.
Бодрствующая над его судьбой
Мари тотчас же почти после отправки к нему письма смутно
услышала об этом.
— Батюшка, не пора ли вам принять лекарство? — сказала затем
Мари, подходя и наклоняясь к больному, как бы для того, чтобы он лучше ее
слышал.
— Я
слышала, — начала
Мари тихим и неторопливым голосом, — что нынче всю зиму жила здесь Клеопатра Петровна.
— Это я
слышала, и меня, признаюсь, это больше всего пугает, — проговорила мрачно
Мари. — Ну, послушай, — продолжала она, обращаясь к Вихрову и беря его за руку, — ты говоришь, что любишь меня; то для меня, для любви моей к тебе, побереги себя в этом случае, потому что все эти несчастия твои пройдут; но этим ты погубишь себя!
— Ну, очень рада, что тебе так кажется, — отвечала
Мари, еще более покраснев. — А здесь ужас что такое происходит, какой-то террор над городом. Ты
слышал что-нибудь?
Из ее слов Павел
услышал: «Когда можно будет сделаться, тогда и сделается, а сказать теперь о том не могу!» Словом, видно было, что у
Мари и у Фатеевой был целый мир своих тайн, в который они не хотели его пускать.
— Знаю я, — отвечала
Мари и немножко лукаво улыбнулась. — Михаил Поликарпович тоже, я
слышала, помер.
Но Семен Иваныч ничего не хотел
слышать и, повернув
Марью Петровну довольно бесцеремонно, выпроводил ее из комнаты.
— Я
слышал, что вы имели здесь некоторое влияние на
Марью Тимофеевну и что она любила вас видеть и слушать. Так ли это?
— Маменька, — сказала она, предупреждая
Марью Александровну, — сейчас вы истратили со мною много вашего красноречия, слишком много. Но вы не ослепили меня. Я не дитя. Убеждать себя, что делаю подвиг сестры милосердия, не имея ни малейшего призвания, оправдывать свои низости, которые делаешь для одного эгоизма, благородными целями — все это такое иезуитство, которое не могло обмануть меня.
Слышите: это не могло меня обмануть, и я хочу, чтоб вы это непременно знали!
— Мне очень странно, Варвара Александровна, — сказала мать, —
слышать от вас такое, даже обидное для девушки, заключение, тем более, что
Мари еще ребенок, который даже, может быть, и не понимает этого.
— Я говорю, что чувствую: выслушайте меня и взгляните на предмет, как он есть. Я знаю: вы любите вашу
Мари, вы обожаете ее, — не так ли? Но как же вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова не говорю — все пойдет прекрасно; но если, чего не дай бог
слышать, с вами что-нибудь случится, — что тогда будет с этими бедными сиротами и особенно с бедною
Мари, которая еще в таких летах, что даже не может правильно управлять своими поступками?
— Я все
слышала, — начала Мамилова тотчас же, как они остались наедине, — и, признаюсь, от вас, Катерина Архиповна, и тем более в отношении
Мари, я никогда этого не ожидала: очень натурально, что она, бедненькая, страдает, узнав, как жестоко вчерашний день решена ее участь.
Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас же отправилась к матери. Во время прихода
Мари Катерина Архиповна была занята чем-то очень серьезным. Перед ней стояла отпертая шкатулка, и она пересматривала какие-то бумаги, очень похожие на ломбардные билеты.
Услышав скрип двери, она хотела было все спрятать, но не успела.
Пириневский и
Мари, при появлении постороннего лица, отскочили один от другого. Варвара Александровна едва имела силы совладать с собою. Сконфузившись, растерявшись и не зная, что начать делать и говорить, спросила она тоже совершенно потерявшуюся
Мари о матери, потом села, а затем,
услышав, что Катерина Архиповна больна и теперь заснула, гостья встала и, почти не простившись, отправилась домой.
Владимир Иваныч(обращаясь к жене).
Слышала: наш Алексей Николаич бросил свою
Марью Сергеевну!
— Как водится, — отвечал Патап Максимыч. — Как гостили мы у Манефы, так
слышали, что она чуть не тайком из Комарова с ним уехала; думал я тогда, что Алешка, как надо быть приказчику, за хозяйкой приезжал… А вышло на иную стать — просто выкрал он
Марью Гавриловну у нашей чернохвостницы, самокрутку, значит, сработал… То-то возрадуется наша богомолица!.. Таких молитв начитает им, что ни в каком «часовнике», ни в каком псалтыре не найдешь… Вот взбеленится-то!.. Ха-ха-ха!
На другой день Алексей Петрович отвез
Марью Осиповну к игуменье Досифее, которая приходилась ему дальней родственницей. Без утайки самых мельчайших подробностей, он рассказал игуменье все, что
слышал от молодой девушки и отдал ее под особое покровительство матери Досифеи.
— Вот, вот —
слышишь? Мне так странно. И знаешь,
Мари, я очень буду любить его, — сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
Няня-Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не
слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну
Марью, с крестьянскою бабой-молдаванкой, вместо бабушки.
— Qui s’excuse — s’accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя,] — улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли, и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. — Каково, я нынче узнала: бедная
Мари Болконская приехала вчера в Москву. Вы
слышали, она потеряла отца?