Неточные совпадения
— Тише, дети, тише! — даже сердито
закричал Левин
на детей, становясь пред
женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом радости разлетелась им навстречу.
— Ну? Что? — спросила она и, махнув
на него салфеткой, почти
закричала: — Да сними ты очки! Они у тебя как
на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься… Смотри, как бы над тобой не усмехнулись! Ты — хоть
на сегодня спусти себя с цепочки. Завтра я уеду, когда еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя
жена, там я тебе лишняя.
Он очень долго рассказывал о командире, о его
жене, полковом адъютанте; приближался вечер, в открытое окно влетали, вместе с мухами, какие-то неопределенные звуки, где-то далеко оркестр играл «Кармен», а за грудой бочек
на соседнем дворе сердитый человек учил солдат петь и яростно
кричал...
— Держите ее, что вы? —
закричала мать Клима, доктор тяжело отклеился от стены, поднял
жену, положил
на постель, а сам сел
на ноги ее, сказав кому-то...
Дядя натягивал шляпу
на голову, не оглядываясь назад, к воротам, где
жена писателя, сестра ее и еще двое каких-то людей, размахивая платками и шляпами, радостно
кричали...
Это повторялось
на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели
жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова
кричала Эвзонову...
Приехал он еще в молодости в деревню
на побывку к
жене, привез гостинцев.
Жена жила в хате одна и кормила небольшого поросенка.
На несчастье, когда муж постучался, у
жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней
на улицу да и
закричала мужу...
— Послушай, да ты… кто ты такая? —
кричал на нее взбешенный Галактион. — Даже не
жена.
Весь дом был тесно набит невиданными мною людьми: в передней половине жил военный из татар, с маленькой круглой
женою; она с утра до вечера
кричала, смеялась, играла
на богато украшенной гитаре и высоким, звонким голосом пела чаще других задорную песню...
— Твоя работа: гляди и казнись! —
кричал Кожин, накидываясь
на жену с новой яростью. — Убью подлюгу… Видеть ее не могу.
Сейчас надобно отправлять почту, она и сегодня действует, хоть птица гнезда не вьет, [По народному поверью — 25 марта (благовещенье) «Птица гнезда не вьет».] а настает надобность хватить еще словечко, тебе, добрый друг Таврило Степанович, —
жена кричит с лестницы, что завтра чествуют твоего патрона и чтоб я непременно хоть невидимкой со всем теперешним нашим обществом явился к имениннику, который, верно, задает пир
на дворянской улице. — От души обнимаю тебя и желаю тебе того, что ты сам себе желаешь.
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно
кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру;
жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и
жена самого Булгакова, несмотря
на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Работа Плавина между тем подвигалась быстро; внимание и удовольствие смотрящих
на него лиц увеличивалось. Вдруг
на улице раздался крик. Все бросились к окну и увидели, что
на крыльце флигеля, с удивленным лицом, стояла
жена Симонова, а посреди двора Ванька что-то такое
кричал и барахтался с будочником. Несмотря
на двойные рамы, можно было расслышать их крики.
— Ах, дура косолапая! Вот дура-то, —
закричал он
на свою
жену, увидав купон и тотчас же заметив подделку. — И зачем брать купоны.
— По углам, бесенята! —
закричал он
на детей, которые, повыскакав из-за стола, обступили нас, —
жена! рекомендую: Щедрин, друг детства и собутыльник!
Кричал бы
на жену свою, мерзавку этакую!
— Никакого тут деликатнейшего дела нет, и даже это стыдно, а я не вам
кричал, что «вздор», а Липутину, зачем он прибавляет. Извините меня, если
на свое имя приняли. Я Шатова знаю, а
жену его совсем не знаю… совсем не знаю!
— Да поймите же по крайней мере, что он сумасшедший теперь человек! —
кричал изо всей силы Петр Степанович. — Ведь все-таки
жена его убита. Видите, как он бледен… Ведь он с вами же всю ночь пробыл, ни
на минуту не отходил, как же его подозревать?
Его
жена, сухая, черноглазая, с большим носом, топала
на него ногами и
кричала, как
на слугу.
Когда все гости, собравшиеся
на исправницкий пирог, были заняты утолением своего аппетита, хозяин, подойдя случайно к окну, вдруг громко
крикнул жене...
Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да передумал, тоже сел
на пол против
жены и
закричал: — Фурия!
Передонов пошел
на помощь. Но Гудаевский вырвал сына, сильно оттолкнул
жену, подскочил к Передонову и
закричал...
Бойко пошел он
на двор и, постукивая кулаком в плетеные дверцы клетей и каморок, где спали
жена и дети,
закричал встрепенувшимся, повеселевшим голосом...
Хмель совсем уже успел омрачить рассудок приемыша. Происшествие ночи живо еще представлялось его памяти. Мысль, что
жена и тетка Анна побежали в Сосновку, смутно промелькнула в разгоряченной голове его. Ступая нетвердою ногою по полу, он подошел к двери и отворил ее одним ударом. Он хотел уже броситься в сени, но голос старухи остановил его
на пороге и рассеял подозрения. Тем не менее он топнул ногой и
закричал во все горло...
Тихон, бросаясь
на труп своей
жены, вытащенной из воды,
кричит в самозабвении: «Хорошо тебе, Катя!
— Чик! чик! чик! — проговорил Автономов, целуя
жену. А она смеялась. Заперев дверь за мужем, она тотчас же вскочила в комнату Ильи и прыгнула к нему
на кровать, весело
крикнув...
— Он и ту
жену тоже так… — заговорила Маша. — За косу к кровати привязывал и щипал… всё так же… Спала я, вдруг стало больно мне… проснулась и
кричу. А это он зажёг спичку да
на живот мне и положил…
— Дурак! —
крикнул Саша. — Тебе скажут, что я любовник твоей
жены, а ты напьёшься и полезешь с ножом
на меня, — что я должен делать?
На, бей, хотя тебе наврали и я не виноват…
— Этак, милостивый государь, со своими
женами одни мерзавцы поступают! —
крикнула она, не говоря худого слова,
на зятя. (Долинский сразу так и оторопел. Он сроду не слыхивал, чтобы женщина так выражалась.) — Ваш долг показать людям, — продолжала матроска, — как вы уважаете вашу
жену, а не поворачиваться с нею, как вор
на ярмарке. Что, вы стыдитесь моей дочери, или она вам не пара?
Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все
на свете, обвороженный, как музыкой, и
кричу: «Новая жизнь! счастье!» А
на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? B какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной
жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож
на себя…
Мой отец брал взятки и воображал, что это дают ему из уважения к его душевным качествам; гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали
на хлеба к своим учителям, и эти брали с них большие деньги;
жена воинского начальника во время набора брала с рекрутов и даже позволяла угощать себя и раз в церкви никак не могла подняться с колен, так как была пьяна; во время набора брали и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мясные лавки и трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост; в городской, мещанской, во врачебной и во всех прочих управах каждому просителю
кричали вослед: «Благодарить надо!» — и проситель возвращался, чтобы дать 30–40 копеек.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне больного;
на жену свою он беспрестанно
кричал: «Ну ты, копытами-то своими завозилась!» и сам все ходил
на цыпочках.
У Степана в избе ад стоял.
Жена его плакала, рыдала, проклинала Настасью, звала мужа «голубем», «другом милым» и толкала сынишку, который, глядя
на мать, тоже ревел и
кричал: «Тятя! тятя! где наш тятя?»
— Пора, говорю! —
кричит он, а когда
жена уходит, садится
на её место и тоже ворчит, жалуясь...
И, плюнув
на пол, он сердито
крикнул жене...
— Чего мне врать:
на свои глаза свидетелей не надо. При мне доктур вынял толстый-претолстый бумажник и отдал Фатевне четыре четвертных бумажки. После пришел доктуров кучер, увел лошадь, а доктурова
жена захотела попробовать лошадку… Сели оба доктура в дрожки, проехали улицу, а лошадь как увидит овечку, да как бросится в сторону, через канаву — и понесла, и понесла. Оглобли изломала, дрожки изломала, а доктура лежат в канаве и
кричат караул.
Его провожали
жена и невестка, и в это время, когда
на нем был хороший, чистый сюртук и в дрожки был запряжен громадный вороной жеребец, стоивший триста рублей, старик не любил, чтобы к нему подходили мужики со своими просьбами и жалобами; он ненавидел мужиков и брезговал ими, и если видел, что какой-нибудь мужик дожидается у ворот, то
кричал гневно...
Перчихин. Василь Васильич, — брось! Подумай! Учиться Петр теперь не будет…
на что ему? (Бессеменов тупо смотрит в лицо Перчихина и кивает головой.) Жить — есть
на что ему. Ты денег накопил…
Жена — малина-баба… а ты —
кричишь, шумишь! Чудак, опомнись!
Этот энергический припадок, кажется, был не в духе Павла: он, видно, не был похож
на тех горячих людей, которые, рассердившись,
кричат, колотят стекла, часто бьют своих лакеев и даже
жен, если таковые имеются, а потом, через четверть часа, преспокойно курят трубку.
Юлия сначала с презрением улыбалась; потом в лице ее появились какие-то кислые гримасы, и при последних словах Перепетуи Петровны она решительно не в состоянии была себя выдержать и, проговоря: «Сама дура!», — вышла в угольную, упала
на кресла и принялась рыдать, выгибаясь всем телом. Павел бросился к
жене и стал даже перед нею
на колени, но она толкнула его так сильно, что он едва устоял
на месте. Перепетуя Петровна, стоя в дверях, продолжала
кричать...
На арене
кричали картавыми деревянными голосами и хохотали идиотским смехом клоуны. Антонио Батисто и его
жена, Генриетта, дожидались в проходе окончания номера.
На обоих были одинаковые костюмы из нежно-фиолетового, расшитого золотыми блестками трико, отливавшего
на сгибах против света шелковым глянцем, и белые атласные туфли.
Прошло полчаса. Ребенок
закричал, Акулина встала и покормила его. Она уж не плакала, но, облокотив свое еще красивое худое лицо, уставилась глазами
на догоравшую свечу и думала о том, зачем она вышла замуж, зачем столько солдат нужно, и о том еще, как бы ей отплатить столяровой
жене.
Как повели его
на барской двор, дети
кричали,
жена плакала… вот стали руки вывертывать.
— А! Так вяжи ж его, ребята! Вяжи его, разбойника! —
закричали что было мочи мужики, уж не
на шутку принимаясь комкать Григорья. Тут сила перемогла его: дядя Сысой, Федос и Петруха связали его кушаками, не потерпя даже
на этот раз малейшего ущерба, разве только что гречиха первого была решительно вся вымята во время возни, — а она ведь все же чего-нибудь да стоила, ибо у Сысоя, его
жены и детей всего-то было засеяно ею полнивы.
Глядя
на улыбающегося мужика,
на мальчика с громадными рукавицами,
на избы, вспоминая свою
жену, я понимал теперь, что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже пахнет победой, я гордился и готов был
крикнуть им, что я тоже с ними; но лошади вынесли из деревни в поле, закружил снег, заревел ветер, и я остался один со своими мыслями.
На другой день, часу во втором, отправился я к Злотницким. Старика не было дома, и
жена его не сидела
на своем обычном месте: у ней, после блинов, разболелась голова, и она пошла полежать к себе в спальню. Варвара стояла, прислонившись плечом к окну, и глядела
на улицу; Софья ходила взад и вперед по комнате, скрестив
на груди руки; Попка
кричал.
Курицына. Мало ль ты чего не любишь, так по тебе и угождать! Ишь ты какой грозный! Ты
на жену кричи, а
на меня нечего: я тебе не подначальная. У меня свой муженек хорош, есть кому командовать-то и без тебя. Не я виновата, что твоя
жена по пустырям да по заулкам шляется да с молодыми господами по целым часам балясы точит.
Ох, и жалобно же
кричал старый Янкель, протягивая руки туда, где за рекой стояла
на селе его корчма, и называя по имени
жену и деток...
Я ему и говорю: «Не грех ли, говорю, батька, тебе это говорить?» Барин тоже слушал, слушал нас, да как
крикнет на батьку: «Ах ты, говорит, старый хрен, с седой бородой, взял молодую
жену да детей всех
на нее и променял!
Одни считали её полоумной, шалой и ругали, другие находили, что Прасковья — человек большого ума, справедливый и добрый. Некоторые мужики приходили к ней жаловаться
на жён своих, другие
кричали, что она портит баб, а бабы почти все боялись и уважали её.