Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Хотя
бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак не умеем. С
тех пор
как все, что у крестьян
ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем. Такая беда!
Стародум.
Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что,
как бы он знатен
ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который
бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному
было хорошо, который
бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась
бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь
есть чего бояться?
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига
были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так
как не
было той силы в природе, которая могла
бы убедить прохвоста в неведении чего
бы то ни было,
то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле
было прочнее его.
Услышав требование явиться, она
как бы изумилась, но так
как, в сущности, ей
было все равно,"кто
ни поп —
тот батька",
то после минутного колебания она начала приподниматься, чтоб последовать за посланным.
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это время! Думают: станут они теперь
есть горчицу, —
как бы на будущее время еще
какую ни на
есть мерзость
есть не заставили; не станут —
как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь, который может умиротворить и
ту и другую сторону.
Но
как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они
были далеко не благотворны. Строптивость
была истреблена — это правда, но в
то же время
было истреблено и довольство. Жители понурили головы и
как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету.
Как ни безнадежен он
был,
как ни очевидно
было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и
том же счастливом и робком,
как бы не ошибиться, возбуждении.
— Кончено
то, что вы возьмете меня,
какой бы я
ни был, не откажетесь от меня? Да?
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но
было бы скучно. Разумеется, я, может
быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к
той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть,
какая бы она
ни была, если
будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому,
тем я больше доволен.
Притворство в чем
бы то ни было может обмануть самого умного, проницательного человека; но самый ограниченный ребенок,
как бы оно
ни было искусно скрываемо, узнает его и отвращается.
Что
бы он
ни говорил, что
бы ни предлагал, его слушали так,
как будто
то, что он предлагает, давно уже известно и
есть то самое, что не нужно.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не
той, про которую он вычитал в газетах, но
той, что у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям,
какого бы состояния и звания они
ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к
тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
— Нисколько, нисколько.
Ни разу еще не
было с
тех пор,
как я женат, чтоб я сказал, что лучше
было бы иначе, чем
как есть…
А он знает меня так же мало,
как кто
бы то ни было на свете знает меня.
Это он знал твердо и знал уже давно, с
тех пор
как начал писать ее; но суждения людей,
какие бы они
ни были, имели для него всё-таки огромную важность и до глубины души волновали его.
Как ни низко он ценил способность понимания искусства Голенищевым,
как ни ничтожно
было то справедливое замечание о верности выражения лица Пилата
как чиновника,
как ни обидно могло
бы ему показаться высказывание первого такого ничтожного замечания, тогда
как не говорилось о важнейших, Михайлов
был в восхищении от этого замечания.
Алексей Александрович сел, чувствуя, что слова его не имели
того действия, которое он ожидал, и что ему необходимо нужно
будет объясняться и что,
какие бы ни были его объяснения, отношения его к шурину останутся
те же.
—
Есть из нас тоже, вот хоть
бы наш приятель Николай Иваныч или теперь граф Вронский поселился,
те хотят промышленность агрономическую вести; но это до сих пор, кроме
как капитал убить,
ни к чему не ведет.
Он чувствовал себя невиноватым за
то, что не выучил урока; но
как бы он
ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и
как будто понимал, но,
как только он оставался один, он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг»
есть обстоятельство образа действия.
Все эти замечания пришли мне на ум, может
быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может
быть, на другого вид его произвел
бы совершенно различное впечатление; но так
как вы о нем не услышите
ни от кого, кроме меня,
то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица,
какое художник взял
бы в образец для Мадонны и
какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что
ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги;
ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Он
то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола —
как бы ни в чем не бывали, точно
выпили по стакану воды.
Но
как ни исполнен автор благоговения к
тем спасительным пользам, которые приносит французский язык России,
как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего общества, изъясняющегося на нем во все часы дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем
том никак не решается внести фразу
какого бы ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это
было известно всем, и вовсе не
было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять,
как устроен этот смертный:
как бы ни была пошла новость, но лишь
бы она
была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя
бы именно для
того только, чтобы сказать: «Посмотрите,
какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за
тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «
Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их
ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж
тем с нее не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что
бы ни было, гляди…
В
той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«Кто? толстый этот генерал...
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в
том порукой),
Супружество нам
будет мукой.
Я, сколько
ни любил
бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А
будут лишь бесить его.
Судите ж вы,
какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может
быть, на много дней.
Лакей, который с виду
был человек почтенный и угрюмый, казалось, горячо принимал сторону Филиппа и
был намерен во что
бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному чувству деликатности,
как будто ничего не замечая, я отошел в сторону; но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением посматривая на старого слугу.
Начались разговоры о
том, что Володя поедет на охотничьей лошади, о
том,
как стыдно, что Любочка тише бегает, чем Катенька, о
том, что интересно
было бы посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о
том же, что мы расстаемся,
ни слова не
было сказано.
Но молодой человек,
как кажется, хотел во что
бы то ни стало развеселить меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом и,
как только никто из больших не смотрел на нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял
выпивать.
Странно
то, что я
как теперь вижу все лица дворовых и мог
бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может
быть, оттого, что во все это время я
ни разу не мог собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось, что, если
бы я это сделал, ее и моя горесть должны
бы были дойти до невозможных пределов.
Когда матушка улыбалась,
как ни хорошо
было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все
как будто веселело. Если
бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я
бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит
то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу,
то лицо прекрасно; если она не изменяет его,
то оно обыкновенно; если она портит его,
то оно дурно.
И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волкам-сыромахам или пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважать в ком
бы то ни было.
Как видит, скачет к нему на коне Голокопытенко...
Представьте себе, Соня, что вы знали
бы все намерения Лужина заранее, знали
бы (
то есть наверно), что через них погибла
бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, в придачу (так
как вы себя
ни за что считаете, так в придачу).
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю…
ни кем
бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не
быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о
том,
как бы я поступил.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно
то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто
бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей
ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и
как и отчего она выдумалась. У вас не может
быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Не
то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями,
как давеча, но даже с чем
бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и
будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики,
то и тогда ему совершенно незачем
было бы обращаться к ним и даже
ни в
каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и
тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя
какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его
как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился
было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась,
ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей — не
то пролилась
бы кровь.
И так сильно
было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным и дерзким видом и дал себе слово
как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот раз, по крайней мере, во что
бы то ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Старуха взглянула
было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до
того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори
ни слова еще с полминуты,
то он
бы убежал от нее.
В ком
есть и совесть, и закон,
Тот не укра́дет, не обманет,
В
какой бы ну́жде
ни был он;
А вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.
Вы расстроены, я не смею торопить вас ответом. Подумайте! Если вам
будет угодно благосклонно принять мое предложение, известите меня; и с
той минуты я сделаюсь вашим самым преданным слугой и самым точным исполнителем всех ваших желаний и даже капризов,
как бы они странны и дороги
ни были. Для меня невозможного мало. (Почтительно кланяется и уходит в кофейную.)
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. —
Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад
бы я заплатить тебе за
то, что ты для меня сделал. Только не требуй
того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши
как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где
бы ты
ни был и что
бы с тобою
ни случилось, каждый день
будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит,
как его.
Мой ангельчик, желал
бы вполовину
К ней
то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет,
как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным
быть, а свижусь — и простыну.
Вот то-то-с, моего вы глупого сужденья
Не жалуете никогда:
Ан вот беда.
На что вам лучшего пророка?
Твердила я: в любви не
будет в этой прока
Ни во́ веки веков.
Как все московские, ваш батюшка таков:
Желал
бы зятя он с звездами, да с чинами,
А при звездах не все богаты, между нами;
Ну разумеется, к
тому б
И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он ба́лы;
Вот, например, полковник Скалозуб:
И золотой мешок, и метит в генералы.
Она говорила и двигалась очень развязно и в
то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между
тем что
бы она
ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило,
как дети говорят, — нарочно,
то есть не просто, не естественно.
—
То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что
какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы
бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
Если каждый человек действует по воле класса, группы,
то,
как бы ловко
ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную
суть его — силу групповых и классовых повелений.
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что
бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он
есть. Понимаете,
какая штука?
Ночь
была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально,
как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой
тьмы. Климу
было тягостно и
ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о
том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и
как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет в ночной
тьме?