Неточные совпадения
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском
глаз взглянув
на него, — если ты не
изменился. Отчего ты не смотришь
на меня?
Когда Константин взял его за руку, Николай улыбнулся. Улыбка была слабая, чуть заметная, и, несмотря
на улыбку, строгое выражение
глаз не
изменилось.
Мармеладов стукнул себя кулаком по лбу, стиснул зубы, закрыл
глаза и крепко оперся локтем
на стол. Но через минуту лицо его вдруг
изменилось, и с каким-то напускным лукавством и выделанным нахальством взглянул
на Раскольникова, засмеялся и проговорил...
Самгин через плечо свое присмотрелся к нему, увидал, что Кутузов одет в шведскую кожаную тужурку, похож
на железнодорожного рабочего и снова отрастил обширную бороду и стал как будто более узок в плечах, но выше ростом. Но лицо нимало не
изменилось, все так же широко открыты серые
глаза и в них знакомая усмешка.
Она почти не
изменилась внешне, только сильно похудела, но — ни одной морщины
на ее круглом лице и все тот же спокойный взгляд голубоватых
глаз.
Лицо ее вдруг
изменилось, зрачки
глаз сузились, точно у кошки,
на желтоватые белки легла тень ресниц, она присматривалась к чему-то как бы чужими
глазами и мстительно вспоминая.
Тугое лицо Попова
изменилось, из-под жесткой щетки темных волос
на гладкий лоб сползли две глубокие морщины, сдвинули брови
на глаза, прикрыв их, инженер откусил кончик сигары, выплюнул его
на пол и, понизив сиповатый голос, спросил...
Говоря, Томилин делал широкие, расталкивающие жесты, голос его звучал властно,
глаза сверкали строго. Клим наблюдал его с удивлением и завистью. Как быстро и резко
изменяются люди! А он все еще играет унизительную роль человека,
на которого все смотрят, как
на ящик для мусора своих мнений. Когда он уходил, Томилин настойчиво сказал ему...
Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя в окно
на бродивших кур и подставляя барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич в один час, от волнения,
изменился, будто осунулся в лице;
глаза бегали беспокойно.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы
глаза,
изменились бы хоть
на минуту эти краски. А
глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
У Марфеньки
на глазах были слезы. Отчего все
изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
Вера отвечала ему тоже взглядом, быстрым, как молния, потом остановила
на нем
глаза, и взгляд
изменился, стал прозрачный, точно стеклянный, «русалочный»…
— Ужли ж присудили? — спросила Федосья, с сострадательной нежностью глядя
на Маслову своими детскими ясно-голубыми
глазами, и всё веселое молодое лицо ее
изменилось, точно она готова была заплакать.
Пользуясь хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский весь
изменился, точно его ударили палкой по голове. Даже жалко было смотреть
на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал
глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
— Да если б и теперь был один лишь церковно-общественный суд, то и теперь бы церковь не посылала
на каторгу или
на смертную казнь. Преступление и взгляд
на него должны бы были несомненно тогда
измениться, конечно мало-помалу, не вдруг и не сейчас, но, однако, довольно скоро… — спокойно и не смигнув
глазом произнес Иван Федорович.
Часа через полтора могила была готова. Рабочие подошли к Дерсу и сняли с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч упал
на землю и озарил лицо покойного. Оно почти не
изменилось. Раскрытые
глаза смотрели в небо; выражение их было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и стали засыпать землею.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно
изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие
на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед
глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Правда, некогда правильные и теперь еще приятные черты лица его немного
изменились, щеки повисли, частые морщины лучеобразно расположились около
глаз, иных зубов уже нет, как сказал Саади, по уверению Пушкина; русые волосы, по крайней мере все те, которые остались в целости, превратились в лиловые благодаря составу, купленному
на Роменской конной ярмарке у жида, выдававшего себя за армянина; но Вячеслав Илларионович выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы, наконец называет себя старым кавалеристом, между тем как известно, что настоящие старики сами никогда не называют себя стариками.
При этом толковании матушка
изменяется в лице, жених таращит
глаза, и
на носу его еще ярче выступает расширение вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем в небо!»
Михей Зотыч лежал у себя в горнице
на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел,
изменился, а главное — точно весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и
глаза казались больше.
Прибавьте ко всему, мною сказанному, что, подозрив издалека нечто белое, подходишь с сомнением, высматриваешь; то убеждаешься, что это заяц, то покажется, что совсем не заяц, а какая-то белая кость; иногда вся белизна пропадет из
глаз, потому что
на ходу угол зрения охотника, заслоняемый и пересекаемый разными предметами,
изменяется беспрестанно; наконец, уверившись совершенно, что это заяц, очень редко будешь иметь терпение подойти к нему близко; все кажется, что как-нибудь зашумишь, испугаешь зайца, что он сейчас вскочит и уйдет, и охотник, особенно горячий, всегда выстрелит
на дальную меру…
Небо тоже
изменилось. Оно стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск солнца, но уже не такой ясный, как раньше.
На него можно было смотреть невооруженным
глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул
на небо, то местонахождение солнца определил только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро начал моросить дождь.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил
на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это время, потому что оставалась в доме одна, с
глазу на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно
изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
Розанов оглянулся и
на пороге дверей залы увидел Бертольди. Она почти нимало не
изменилась: те же короткие волосы, то же неряшество наряда, только разве в
глазах виднелось еще больше суетной самоуверенности, довольства собою и сознания достоинств окружающей ее среды.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал
на постели, закрывши
глаза; лицо его было бледно и так
изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья
на креслах сидела бабушка, а в ногах стоял отец, у которого
глаза распухли и покраснели от слез.
Он замолчал и пытливо, с той же злобой смотрел
на меня, придерживая мою руку своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это дело, почти никому не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро
изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его
глазах. Он захохотал.
Хохол заметно
изменился. У него осунулось лицо и отяжелели веки, опустившись
на выпуклые
глаза, полузакрывая их. Тонкая морщина легла
на лице его от ноздрей к углам губ. Он стал меньше говорить о вещах и делах обычных, но все чаще вспыхивал и, впадая в хмельной и опьянявший всех восторг, говорил о будущем — о прекрасном, светлом празднике торжества свободы и разума.
Ромашов глядел
на него с молчаливым состраданием. Все лицо Назанского странно
изменилось за то время, как оба офицера не виделись.
Глаза глубоко ввалились и почернели вокруг, виски пожелтели, а щеки с неровной грязной кожей опустились и оплыли книзу и некрасиво обросли жидкими курчавыми волосами.
— Смотрите, Александр, — живо перебила тетка, — вы в одну минуту
изменились: у вас слезы
на глазах; вы еще все те же; не притворяйтесь же, не удерживайте чувства, дайте ему волю…
Вдруг
на его лице показались новые морщины,
глаза ушли глубже, улыбка стала другая, и все лицо так
изменилось, что я с трудом бы узнал его.
Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную сторону, так что, несмотря
на щеголеватое домашнее платье, она казалась по крайней мере лет
на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее подурнел цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер: красный и с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны были тоже такие, словно бы она недавно плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские
глаза говорили, что это была все та же музыкантша-поэтесса.
Атаман встал из-за стола, чтобы благодарить за честь, но выразительное лицо его внезапно
изменилось от душевного волнения, губы задрожали, а
на смелых
глазах, быть может первый раз в жизни, навернулись слезы.
Я молча удивляюсь: разве можно спрашивать, о чем человек думает? И нельзя ответить
на этот вопрос, — всегда думается сразу о многом: обо всем, что есть перед
глазами, о том, что видели они вчера и год тому назад; все это спутано, неуловимо, все движется,
изменяется.
На дьякона стал налегать сон; он поплотней прислонился к пирамиде и задремал, но ненадолго; ему вдруг почудилось, как будто кто-то громко топнул, Ахилла открыл
глаза: все было тихо, только небо
изменилось; луна побледнела, и по серой пирамиде Савелия ползла одна длинная и широкая тень. Тучилось и пахло утром. Ахилла встал
на ноги, и в эту минуту ему опять показалось, что по кладбищу кто-то ходит.
Кожемякин сидел около него в кресле, вытянув ноги, скрестив руки
на груди и молча присматривался, как играет,
изменяется красивое, лицо гостя: оно казалось то простым и ясным, словно у ребёнка, то вдруг морщилось, брезгливо и сердито. И было странно видеть, что лицо всё время менялось, а
глаза оставались неизменно задумчивы.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы
на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее
изменилось, влажные
глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью
на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.
«Но что же? — спрашивает себя Андрей Ефимыч, открывая
глаза. — Что же из этого? И антисептика, и Кох, и Пастер, а сущность дела нисколько не
изменилась. Болезненность и смертность все те же. Сумасшедшим устраивают балы и спектакли, а
на волю их все-таки не выпускают. Значит, все вздор и суета, и разницы между лучшею венскою клиникой и моею больницей, в сущности, нет никакой».
Любовь
на секунду остановилась в дверях, красиво прищурив
глаза и гордо сжав губы. Смолин встал со стула, шагнул навстречу ей и почтительно поклонился. Ей понравился поклон, понравился и сюртук, красиво сидевший
на гибком теле Смолина… Он мало
изменился — такой же рыжий, гладко остриженный, весь в веснушках; только усы выросли у него длинные и пышные да
глаза стали как будто больше.
Отношение Климкова к людям
изменялось; оставаясь таким же угодливым, как и прежде, теперь он начинал смотреть
на всех снисходительно,
глазами человека, который понял тайну жизни, может указать, где лежит дорога к миру и покою…
Прошло несколько дней,
на дворе заговорили, что отправленный в больницу ученик стекольщика сошёл с ума. Евсей вспомнил, как горели
глаза мальчика во время его представлений, как порывисты были его движения и быстро
изменялось лицо, и со страхом подумал, что, может быть, Анатолий всегда был сумасшедшим. И забыл о нём.
А он стоял у дверей, прямой и стройный, высоко подняв свою, с седой львиной гривой, голову, и смотрел
на играющих.
На его болезненно-бледном лице появлялась порою улыбка.
Глаза его из глубоких орбит смотрели бесстрастно, и
изменялась лишь линия мертвенно-бледных губ, покрытых длинными седыми усами.
Рудин с досадой приблизился к окну и бросил фуражку
на стол. Он не много
изменился, но пожелтел в последние два года; серебряные нити заблистали кой-где в кудрях, и
глаза, все еще прекрасные, как будто потускнели; мелкие морщины, следы горьких и тревожных чувств, легли около губ,
на щеках,
на висках.
Вершинин(подумав). Как вам сказать? Мне кажется, все
на земле должно
измениться мало-помалу и уже меняется
на наших
глазах. Через двести — триста, наконец тысячу лет, — дело не в сроке, — настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для нее живем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее — и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье.
На другой день после этого я уже навеки перестал ржать, я стал тем, что я теперь. Весь свет
изменился в моих
глазах. Ничто мне не стало мило, я углубился в себя и стал размышлять. Сначала мне всё было постыло. Я перестал даже пить, есть и ходить, а уж об игре и думать нечего. Иногда мне приходило в голову взбрыкнуть, поскакать, поржать; но сейчас же представлялся страшный вопрос: зачем? к чему? И последние силы пропадали.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении
изменяются цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая
на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам
глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
Потный, с прилипшей к телу мокрой рубахой, распустившимися, прежде курчавыми волосами, он судорожно и безнадежно метался по камере, как человек, у которого нестерпимая зубная боль. Присаживался, вновь бегал, прижимался лбом к стене, останавливался и что-то разыскивал
глазами — словно искал лекарства. Он так
изменился, что как будто имелись у него два разных лица, и прежнее, молодое ушло куда-то, а
на место его стало новое, страшное, пришедшее из темноты.
Он остановился у рояля, раскачивая пенснэ
на пальце, глядя в угол прищуренными
глазами. В измятой шведской куртке, в рыжеватых брюках и высоких, по колено, пыльных сапогах он был похож
на машиниста; его костистые, гладко обритые щёки и подстриженные усы напоминали военного; мало подвижное лицо его почти не
изменялось, что бы и как бы он ни говорил.
Вижу в сумраке, ее лицо
изменилось, очень побелело, а
глаза углубились, провалились, почернели. И она ответила голосом, от которого у меня в душе шелохнулась жалость. Но тут же злость опять наплыла
на меня.
Я с любопытством рассматривал Мухоедова, пока он хлопотал около самовара; он очень мало
изменился за последние десять лет, как мы не видались, только
на высоком суживавшемся кверху лбу собрались тонкие морщины, которых раньше не было, да близорукие
глаза щурились и мигали чаще прежнего.
Мне, собственно, не хотелось останавливаться у ней, но деваться было некуда; «не больно у нас фатер-то припасено», как говорил мне в прошлый раз старик
на земской станции, значит все равно не миновать; домик Фатевны не
изменился за год ни
на одну иоту, и сама Фатевна встретила меня у ворот, как в прошлый раз, так же заслонила ручкой
глаза от солнца и так же улыбнулась: дескать, милости просим.