Неточные совпадения
Она была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего
знать не хотела, и там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот
маленького размера, провел Райский несколько
лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию, где окончательно изгладились из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве
с другими старыми домами.
Дубровский
узнал сии места; он вспомнил, что на сем самом холму играл он
с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя
годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей.
Я воротилась к матери, она ничего, добрая, простила меня, любит
маленького, ласкает его; да вот пятый месяц как отнялись ноги; что доктору переплатили и в аптеку, а тут, сами
знаете, нынешний
год уголь, хлеб — все дорого; приходится умирать
с голоду.
Уже в конце восьмидесятых
годов он появился в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал в «Русской мысли». В Москве ему жить было рискованно, и он ютился по
маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал в Москву, останавливаясь у друзей. В редакции, кроме самых близких людей, мало кто
знал его прошлое, но
с друзьями он делился своими воспоминаниями.
Ты напрасно говоришь, что я 25
лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно говорил, что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не
знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад, что ты
с моими. Вообще не очень хорошо понимаю, что у вас там делается, и это естественно. В России
меньше всего
знают, что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются, что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
Плавин жил в казенной квартире,
с мраморной лестницей и
с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира, как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная…
Маленькое общество хозяина сидело в его библиотеке, и первый, кого увидал там Вихров, — был Замин; несмотря на столько
лет разлуки, он сейчас же его
узнал. Замин был такой же неуклюжий, как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже в не совершенно изорванном пальто.
— В Москве, сударь! в яме за долги
года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых,
знаете,
маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
А как это сделать — не
знаю и об этом тоскую, но только вдруг меня за плечо что-то тронуло: гляжу — это хворостинка
с ракиты пала и далеконько так покатилась, покатилася, и вдруг Груша идет, только
маленькая, не больше как будто ей всего шесть или семь
лет, и за плечами у нее
малые крылышки; а чуть я ее увидал, она уже сейчас от меня как выстрел отлетела, и только пыль да сухой лист вслед за ней воскурились.
— Лишь бы —
с верой, а бог всё примет: был отшельник, ушёл
с малых лет в леса, молитв никаких не
знал и так говорил богу: «Ты — один, я — один, помилуй меня, господин!»
— Он
с малых лет был как брошенный; отец его умер, кажется, в тот
год, в который он родился; мать — вы
знаете, какого происхождения; притом женщина пустая, экзальте, да и гувернер им попался преразвращенный, никому не умел оказывать должного».
Ты
с малых лет сидел со мною в Думе,
Ты
знаешь ход державного правленья...
Лаврова я
знаю давно. Он сын священника, семинарист, совершенно спившийся
с кругу и ставший безвозвратным завсегдатаем «Каторги» и ночлежных притонов. За все посещения мною в продолжение многих
лет «Каторги» я никогда не видал Лаврова трезвым… Это — здоровенный двадцатипятилетний
малый,
с громадной, всклокоченной головой, вечно босой,
с совершенно одичавшим, животным лицом. Кроме водки, он ничего не признает, и только страшно сильная натура выносит такую беспросыпную, голодную жизнь…
— Я её хорошо
знаю, редкая рукодельница. Грамотна. Отца, пьяницу, кормила
с малых лет своих и сама себя. Только — характерная; Наталья, пожалуй, не уживётся
с ней.
Мне сказывали даже, что один глупый охотник застрелил близко подошедшую лису (шкура ее в это время
года никуда не годится) и что это был самец; но я сомневаюсь в верности рассказа, судя по их течке, сходной
с течкою собак, у которых, как всем известно, отцы не имеют ни малейшего чувства к детям, никогда их не
знают и вообще терпеть не могут
маленьких щенят и готовы задавить их.
— Точно так-с. Покойница жена моя была малороссиянка, так же, как и сестра ее, Марья Павловна. Жена моя, сказать по правде, даже выговор не совсем имела чистый; хотя она российским языком владела в совершенстве, однако все-таки не совсем правильно изъяснялась;
знаете там и за ы, да ха, да же; ну Марья Павловна, та еще в
малых летах из родины выехала. А ведь малороссиянская кровь всё видна, не правда ли?
Кажется, от этих именно сдерживающих рассуждений меня стало сильно и томительно манить в деревню, и восторг мой не
знал пределов, когда родители мои купили небольшое именьице в Кромском уезде. Тем же
летом мы переехали из большого городского дома в очень уютный, но
маленький деревенский дом
с балконом, под соломенною крышею. Лес в Кромском уезде и тогда был дорог и редок. Это местность степная и хлебородная, и притом она хорошо орошена
маленькими, но чистыми речками.
— Это перед тем, как отца в острог увели;
лето было тогда, а я еще —
маленький. Сплю под поветью, в телеге, на сене, — хорошо это! И проснулся, а он
с крыльца по ступенькам — прыг-прыг! Маненький,
с кулак ростом, и мохнатый, будто варежка, серый весь и зеленый. Безглазый. Ка-ак я закричу! Мамка сейчас бить меня, — это я зря кричал, его нельзя пугать, а то он осердится и навек уйдет из дома, — это уж беда! У кого домовичок не живет, тому и бог не радеет: домовой-то, он —
знаешь кто?
То есть вы понимаете меня, — это черт
знает что такое! Триста золотых червонцев — ни больше, ни
меньше!.. А ведь это-с тысяча рублей! Полковницкое жалованье за целый
год службы… Миллион картечей! Как это выговорить и предъявить такое требование к офицеру? Но, однако, я нашелся: червонцев у меня, думаю, столько нет, но честь свою я поддержать должен.
Как-то незаметно
маленькая Басина внучка подросла, и уже в последний
год нашего пребывания в гимназии она перестала ходить
с Басей по домам. Говорили, что она «уже учится». Кто ее учил и чему — мы не
знали; по-видимому, воспитание было чисто еврейское, но, посещая
с Басей христианские дома, она научилась говорить по-польски и по-русски довольно чисто, только как-то особенно, точно урчащая кошечка, грассируя звук — р.
— Ты вот мне что, барин, скажи, — вдруг заговорил он, обернувшись к седоку, причем показал свое сморщенное в кулачок лицо
с жиденькой седой бородкой и красными веками, — откуда этакая напасть на человека? Был извозчик у нас, Иваном звали. Молодой,
годов ему двадцать пять, а то и
меньше. И кто его
знает,
с чего,
с какой такой причины, наложил на себя парень руки?
—
С малых лет знал его, господи Исусе, махоньким
знал…
Для разъяснения и отчасти оправдания странного предубеждения, которое имела Анна Сидоровна против театра, я намерен здесь сказать несколько слов о прошедшем Рымовых: происхождение Виктора Павлыча было очень темное, и я
знаю только то, что на семнадцатом
году у него не было ни отца, ни матери, ни родных, и он
с третьего класса гимназии содержал себя сам, учив, за стол, квартиру и вицмундир,
маленького, но богатого гимназистика из первого класса, у которого и оставался ментором до самого выпуска.
— Дядя Пётр — человек крепко обиженный и вообще он — хороший старик, ей-богу! А что со стражником дружит — так он же его
с малых лет знает, грамоте учил. Нет, Алёша, ты вот что пойми — это и есть начало…
Трущов?
О,
малый необыкновенный!
Не
знаю, в штатской иль военной,
Но в Грузии когда-то он служил
Иль послан был туда
с каким-то генералом,
Кого-то там из-за угла хватил;
Пять
лет за то был под началом
И крест на шею получил.
Так я трех
лет твердо
узнала, что у поэта есть живот, и, — вспоминаю всех поэтов,
с которыми когда-либо встречалась, — об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не
меньше, чем о его душе.
По ней шла девочка
лет семи, чисто одетая,
с красным и вспухшим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по дороге, вздымая густую пыль, и, очевидно, не
знала, куда и зачем идёт. У неё были большие чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влажные,
маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо выглядывали из прядей каштановых волос, растрёпанных и падавших ей на лоб, щёки и плечи.
Прошло таким делом
года четыре — ни слуху ни духу от моей родненьки; только один раз прогуливаюсь я по нашему базару, вдруг, вижу, идет мне навстречу их ключница, Марья Алексеевна, в своей по обыкновению заячьей китайской шубке,
маленькой косынкой повязанная; любимая,
знаете, из всех людей покойным братом женщина и в самом деле этакая преданная всему их семейству, скопидомка большая в хозяйстве, неглупая и очень не прочь поговорить и посудить о господах,
с кем
знает, что можно.
— Давно или нет, я уж не знаю-с, а только был, сударь, у меня дед, помер он на сто седьмом
году, я еще тогда был почти
малый ребенок; однакоже помню, как он рассказывал, что еще при Петре-государе первые ходоки отседова пошли: вот когда еще это началось!
— Я притащил к вам
маленькую повесть, которую мне хотелось бы напечатать в вашей газете. Я вам откровенно скажу, г. редактор: написал я свою повесть не для авторской славы и не для звуков сладких… Для этих хороших вещей я уже постарел. Вступаю же на путь авторский просто из меркантильных побуждений… Заработать хочется… Я теперь решительно никаких не имею занятий. Был,
знаете ли, судебным следователем в С-м уезде, прослужил пять
с лишком
лет, но ни капитала не нажил, ни невинности не сохранил…
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку
с нашим батюшкой,
с отцом Никифором?
Знаете ли, что Сергеюшка-то не
меньше четырех раз в
году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
«Зачем скрывают? — сама думает. — Ведь я приведена. Зачем же смущают ни
с чем не сообразными богохульными рассказами про какого-то верховного гостя, про каких-то Ивана Тимофеича да царя Максима?.. Зачем отторгли они меня от всего, к чему я
с малых лет привыкла? А была я тогда безмятежна, сомнений не
знала и тревог душевных не
знала».
—
Знаю я ее,
знаю, — торопливо молвила Аграфена Петровна. —
С год тому назад сделала она для меня такое благодеяние, что никогда его нельзя забыть.
Маленькую дочку мою от верной смерти спасла — из-под каретных колес ребенка выхватила. Не будь Марьи Ивановны, до смерти бы задавили мою девочку… Всегда Богу за нее молюсь и почитаю благодетельницей.
— Слухом земля полнится, Махметушка, —
с усмешкой молвил Марко Данилыч. — И про то
знаем мы, как ты летошний
год солдатку Палагею Афанасьевну выкупал, взял
меньше двухсот целковых, а за мещанина города Енотаевска за Илью Гаврилыча всего-навсего триста рублев.
Мне рассказывала одна моя знакомая: до семнадцати
лет она безвыездно жила в городе, животных, как все горожане, видела мало и
знала еще
меньше. Когда она в первый раз стала читать Толстого и через него почувствовала животных, ее охватил непередаваемый, странный, почти мистический ужас. Этот ужас она сравнивает
с ощущением человека, который бы увидел, что все неодушевленные предметы вокруг него вдруг зашевелились, зашептались и зажили неожиданною, тайною жизнью.
Я, милостивый государь, не имею чести
знать вашего имени и отчества, получаю без
малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней.
В
Малом театре на представлении, сколько помню, «Женитьбы» совершенно неожиданно дядя заметил из кресел амфитеатра моего отца.
С ним мы не видались больше четырех
лет. Он ездил также к выпуску сестры из института, и мы
с дядей ждали его в Москву вместе
с нею и теткой и ничего не
знали, что они уже третий день в Москве, в гостинице Шевалдышева, куда он меня и взял по приезде наших дам из Петербурга.
Но все-таки эти сборища у Сарсе были мне полезны для дальнейшего моего знакомства
с Парижем. У него же я познакомился и
с человеком, которому судьба не дальше как через три
года готовила роль ни больше ни
меньше как диктатора французской республики под конец Франко-прусской войны. А тогда его
знали только в кружках молодых литераторов и среди молодежи Латинского квартала. Он был еще безвестный адвокат и ходил в Палату простым репортером от газеты «Temps». Сарсе говорит мне раз...
— Вы велики, моншер! Ну-с, теперь вторая просьба… Жена моя купила себе
маленькую дачу… этакую ферму,
знаете ли…
с рассрочкой на три
года. Завтра, душа моя, представьте, срок платежа. До зарезу нужно сорок четыре тысячи! Я
знаю, вы мне не откажете, дорогой мой, но вот одно только неудобство… здесь в Скопине, кроме вас, никого нет у меня знакомого! Кто надпишет мне бланк?
Во-первых, мне надо просто-напросто отдохнуть месяца два, три, пожить растительной жизнью. Говорила я вчера очень обстоятельно
с Зильберглянцем. Он меня гонит за границу, как только исправится погода. Я
знаю, что Степа согласен будет поехать со мной. Да если б даже и не здоровье, так и то мне нужно вырваться из Петербурга, по крайней мере на
год, и где-нибудь в
маленьком городке засесть и начать буки аз — ба, веди аз — ва…
Когда Тютчев, двадцати
лет, окончил курс, вышел из училища, то, наведя справки, о своих отце и матери,
узнал, что они давно умерли. Он поступил на службу сперва в Петербург, затем был переведен в Москву, где состоял при московском главнокомандующем, как называли тогда генерал-губернаторов, получал очень
маленькое жалованье и жил тихо и скромно, не подозревая, что имя его попадет в историю, рядом
с именем «людоедки».
— У него есть дочь — красивая девчонка, да немножко в цене потеряла: сбежала три
года тому назад
с офицером. Теперь замуж-то никто и не берет. Отец не
знает, куда
с ней деваться. У нее страсть к сцене, одолела его
с любительскими спектаклями. Денег много сорит, ему и хочется устроить ее к нам в общество, хоть на
маленькое жалованье… Примите ее на сцену, а он исполнительный лист разорвет… Могу я ему это обещать?
Прогулки в парке князей Луговых продолжались из
года в
год из Зиновьева. В них принимал участие и Ося Лысенко, и на его пламенное воображение страстно действовала таинственная беседка. После его исчезновения из Зиновьева, исчезновения, смысл которого мало поняли его
маленькие подруги, последние продолжали посещать Луговое и
с сердечным трепетом подходить к таинственной беседке. Они
знали сложившуюся о ней легенду, но смысл ее был темен для них.
Домашние графа — его жена графиня Мария Осиповна, далеко еще не старая женщина,
с величественной походкой и
с надменно-суровым выражением правильного и до сих пор красивого лица, дочь-невеста Элеонора, или, как ее звали в семье уменьшительно, Лора, красивая, стройная девушка двадцати одного
года, светлая шатенка,
с холодным, подчас даже злобным взглядом зеленоватых глаз,
с надменным, унаследованным от матери выражением правильного, как бы выточенного лица, и сын, молодой гвардеец, только что произведенный в офицеры, темный шатен,
с умным, выразительным, дышащим свежестью молодости лицом,
с выхоленными небольшими, мягкими, как пух, усиками, —
знали о появлении в их семье
маленькой иностранки лишь то немногое, что заблагорассудил сказать им глава семейства, всегда державший последнее в достодолжном страхе, а
с летами ставший еще деспотичнее.
Отца она никогда не
знала, да о нем и не было упомянуто в ее метрическом свидетельстве, а ее мать была из тех падших женщин, не потерявших вместе
с нравственностью благоразумия и сумевших скопить себе деньжонки на черный день, которыми и перебивалась вместе
с маленьким заработком дочери, принужденная
с летами оставить свое занятие «любовью», как она сама выражалась.
Образ пана Кржижановского до последнего времени оставался если не любимым, то симпатичным Варваре Ивановне, хотя уже
лет десять как она рассталась
с ним, даже не
знала, где он находится. Это случилось вскоре после смерти ее отца, князя Ивана Андреевича Прозоровского. Она осталась одна, получив
маленькое наследство,
с ограниченными средствами к жизни.
— Отступное! Отступное! Все это пахнет бог
знает чем… какою-то гадостью!.. Дело простое и ясное… Связь тянулась десять
лет… Самый обыкновенный парижский collage… Здесь Леонтина показала свои карты. Здесь же я не пожелал делать глупости — венчаться
с нею или оставлять ей, по завещанию, все, что я имею. Я ее не люблю!.. Да никогда как следует не любил, а она меня еще
меньше! Сейчас мы говорили
с доктором, и он совершенно меня оправдывает.