Кана чудес

Ольга Евгеньевна Сквирская

Вся новейшая история российских католиков – как на ладони. Столько лет работы на сибирской католической киностудии!Люди как люди, испорченные квартирным вопросом: не до идей – каждый стремился обустроить свою задницу, в меру своей испорченности. Тем сильнее потрясали чудеса, которые с нами происходили – неожиданные встречи, интересные находки, опасные приключения. Недаром студию назвали по имени города Кана, что на Святой Земле, где Иисус совершил первое чудо – из простой воды сотворил вино.

Литовцы любят лес

Все совпадения имен и названий — чистая случайность:)

На презентацию первого выпуска Католического Видеожурнала мы дружно опоздали все семьей.

Пока с мужем встретились после работы, пока подхватили дочку из школы, пока добрались на перекладных — а монастырь иезуитов был почти за городом, — пока добрели по частному сектору против ветра с мокрым снегом.

Когда ввалились в студийный павильон, все трое облепленные белым, как снеговики, от неожиданности оробели: во всю стену уже улыбалось лицо телеведущей, то есть мое лицо, — а темный зал был полон народу. Похоже, на презентацию киностудии «Кана» отец Войцех с Дамианом пригласили полгорода журналистов и телевизионщиков.

Но вот дали свет, и гости накинулись на бутерброды с колой. Вдруг я услышала из-за спины знакомый глуховатый голос:

— Привет, землячка!

Оборачиваюсь — и с удивлением вижу Виктора из томского прихода. Что тут делает наш Медведь, интересно?

Субботник

…Прошлой весной мы с ним работали в паре на приходском субботнике.

Отец Казимир навез декоративных кустов, и нужно было обсадить церковную территорию за оградой с внешней стороны. Молодежь работала с удовольствием: весна в Сибири — примерно, как воскресенье после смерти.

Наша с Виктором задача — установить бордюр: для этого нужно забить обломки красных кирпичей в землю так, чтобы каждый торчал уголком кверху, и образовался эдакий резной рубчик.

Виктор — это белокурый рослый крепыш с породистым правильным лицом. Говорят, он сын литовского ссыльного.

Первое, что меня в нем удивило, так это несоветское обращение к женщине «сестра».

— Сестра, — зовет он своим мягким голосом, а я кручу головой — где-то монашка поблизости.

— Сестра! Ольга! — уточняет парень, и я соображаю, что у Медведя действительно есть сестра Ольга, тоже наша прихожанка.

Оборачиваюсь — нет Ольги.

— Да к тебе, к тебе я обращаюсь, — улыбается Медведь.

«Странный он какой-то», — подумала я, бойко забивая кирпичи в грунт, поскорее, поскорее.

А вот и второе, чем он меня потряс: через час работы я вдруг заметила, что наш «горячий литовский парень» занимается исключительно тем, что разбирает всю мою работу и переделывает за мной заново: методично прокапывает ямку, поглубже вставляет кирпич, затем плотно намертво утрамбовывает землю вокруг. И все это молча, невозмутимо, не говоря худого слова…

«Доскональный ты наш», — подумала я, испытывая одновременно неловкость и досаду.

–…Что ты делаешь тут в Новосибирске, интересно? — удивилась я.

— Учусь в семинарии, на первом курсе, — ответил Виктор. — Про нас только что сюжет показали.

— А я что-то тебя на экране не узнала, — растерялась я.

— А я тебя сразу узнал, — о, думаю, вот и землячка.

Рукоположение

Томский храм Покрова Богородицы — один из самых старых католических храмов в Сибири.

Это вам не столыпинская «псевдоготика» начала XX-го века, которую можно встретить почти в каждом уважающем себя сибирском городке, если только не снесли.

Это бело-желтый церковный ансамбль 1830-го года застройки, — в тот период в России повсеместно господствовал классический стиль. Вот почему эта католическая церковь имела не готический облик, а византийский: была увенчана большим куполом. Кроме храма, от прежних приходских застроек сохранилась замечательная колокольня и приходской дом, в котором сейчас располагается приют для бездомных. А еще восстановили приходскую школу, и теперь туристам демонстрируют великолепный католический архитектурный ансамбль на горе Обруб, и к храму ведет чудом уцелевшая единственная в городе булыжная мостовая.

Наша церковь всегда выглядит нарядно и торжественно, а сегодня еще и большой праздник — рукоположение в священники парня, которого многие тут знают с малых лет. И священники, и семинаристы, и прихожане, и даже наша съемочная группа из «Каны» — все охвачены радостным волнением, и у некоторых я замечаю на глазах слезы.

Виктор с виду спокоен, как танк, волнение выдает лишь мокрый лоб.

Оператор Стас подробно запечатлел все основные моменты исторической Мессы, начиная с облачения молодого человека в белую сутану, — ну, как тут и была! И всеобщий любимец Витя с этого момента превратился в отца Виктора. Мы здесь, а он там…

Лесник в третьем поколении

–…Виктор, когда нам дашь интервью? — улучила момент, пробившись через поздравлявших и раздвинув букеты.

— Разве что завтра, — прикинул Виктор. — Где?

— А давай съездим в твое село, у нас машина, — предложила я.

— Туда не проехать, там болото, бездорожье, — возразил Медведь. — Это только зимой можно, когда все замерзнет. Вообще-то там уже никто не живет.

— Как, а твоя мама?

— Она давно в Томске.

— Может, у вас дома?

— Да я там никогда и не жил, — пожал плечами Виктор.

— Хорошо бы где-нибудь в лесу, ты ж потомственный лесник, — сообразила я.

— Давай в Тимирязевском бору, все-таки это была территория моего отца, пока он был жив.

Тимирязевский бор начинается сразу же за мостом, на выезде из города.

Высокие сосны без подлеска, сизый мох с брусничником и черничником — излюбленное место томских грибников. Там всегда росли лисички, моховики и даже боровики, и на всех хватало.

Туда мы и привезли нашего Медведя. На этот раз он был в серой форменной рубашке с «колорадкой». Мы заставили его пройтись по пригорку на камеру, затем усадили на пенек меж сосен, и приступили к записи основного синхрона, без которого не смонтируешь никакого фильма.

Вот так, не спеша, сидя на пеньке, поведал нам Медведь свою лесную историю.

Оказывается, он профессиональный лесник в третьем поколении: дед был лесником в Литве, затем отец. После оккупации Прибалтики их выслали в Сибирь вместе с семьями, поскольку всех лесников подозревали — и не без оснований! — в пособничестве «зеленым братьям». Так они попали в северное село Копаное Озеро, примерно триста километров будет от Томска, глушь страшная. Зато там никто не мешал ссыльным — а в селе жили не только литовцы, но и латгальцы, и поляки, — соблюдать религиозные обряды.

Отец служил лесником, и Виктор тоже решил пойти по его стопам.

Отслужив армию, парень поступил в Красноярский лесной институт, успешно закончил и вернулся на родину молодым специалистом. Через год заменил отца после его смерти, а еще через год принял новое решение — стать католическим священником.

— У меня была девушка, но в какой-то момент мне показалось, что брак — это не мой путь, — невозмутимо, почти равнодушно рассказывал Медведь.

— Тяжело было в армии?

— Морально — да, — также безэмоционально ответил он.

…Как-то раз старшина попытался заставить его украсть в селе какие-то стройматериалы.

— Я не могу этого сделать, — ответил Медведь и тут же угодил на гауптвахту.

Через несколько дней начальник повторил свой приказ, но безуспешно. Уж не знаю, сколько суток провел Виктор на гауптвахте, только до старшины внезапно дошло:

— Ты верующий, что ли?

— Да.

Только тогда тот, наконец, отстал от бедного солдата.

На табуретку не встать?

…В лесу было солнечно и приветливо, на фоне тишины громко щебетали птички. Однако то тут, то там валялись кучи мусора — пластиковые бутылки, пакеты, пивные банки и прочие следы «пикников у обочины».

— Зас… засорили лес совсем, — покосился Медведь.

Продолжить нашу кинематографическую работу мы решили в приюте Белых Сестер, где на пару дней обосновался Виктор. Все мои просьбы новоиспеченный священник выполнял послушно, терпеливо, правда, несколько иронично.

— А теперь, пожалуйста, прочитай «Радуйся, Мария» на литовском языке, — попросила я его.

— На табуретку встать? — предложил он без улыбки, только в голубых глазах прыгали искорки.

— Друзья, я вынужден вас огорчить, — вдруг подал голос Стас. — У меня что-то звук был отключен…

— И давно? — упавшим голосом поинтересовалась я.

Стас по обыкновению был или выпившим, или с похмелья, поэтому результат его работы был непредсказуемым.

— В общем, вот эту молитву надо будет повторить.

Вымотанный Медведь только вздохнул.

— Как он к нам — «друзья», — подмигнула я Виктору. — Какие мы тебе друзья — снимать не умеешь, — повернулась я к провинившемуся коллеге.

В это время дверь в комнату приоткрылась, и в проеме показалась голова темнокожей монахини:

— Принести обед?

— Но я не могу один, у меня гости, — указал Виктор на нас.

Голова закивала и исчезла, а через минуту сестра в белом сари внесла в комнату поднос и составила на стол три порции супа.

Мы с готовностью уселись за стол:

— Батюшка, вы теперь профессионал, благословите нам супчик, — попросила я Виктора, и он совершенно серьезно произнес молитву, полагающуюся перед едой.

— Не может он один, говорит, — поддразнила я его. — А чего это ты не можешь один, сел бы да поел, подумаешь.

Медведь засмеялся.

— Ну все, осталось фотографии поснимать, — подытожила я после обеда, и Виктор развернул пакет с черно-белым семейным архивом.

…Если бы я не знала, что эти фото сделаны в сибирском захолустье, я бы точно подумала, что это какой-то литовский фольклор: пожилые люди с нездешними тонкими чертами лица, в традиционной одежде, на фоне какой-то старинно-музейной утвари.

— Это мои бабушка с дедушкой. А вот отец в своей конторе, — комментировал Виктор. — Это мое первое место работы после института. А тут — помнишь? — протянул мне маленькую цветную карточку.

Я с удивлением узнала себя на фоне нашего храма, в грязной одежде. А вон и Медведь.

— Так это же тот субботник!

— Возьми себе, если хочешь.

…Общий план освещенного летним солнцем соснового бора. Медленно приближается плечистый деревенский парень, звучит молитва по-литовски, а фоном — мазурка Шопена.

Так я начала свой фильм про священника Виктора, лесника в третьем поколении, истинного арийца, с характером твердым, нордическим, закаленным в сибирской глухой деревне. И музыка Шопена — это лучшее в моем понимании, что я могла бы для него сделать.

Деревенский батюшка

Медведя назначили служить в приходе новосибирского Кафедрального собора.

Оживление приходской жизни все почувствовали незамедлительно. Отец Виктор быстро завершил строительство загородного молодежного центра, и в новом здании у реки теперь без конца проводились духовные упражнения, встречи, Каникулы с Богом. Было где отпраздновать венчания, дни рождения, рождественские и пасхальные мероприятия, а то и просто покататься на лыжах зимой или покупаться летом.

По инициативе отца Виктора перед Рождеством и Пасхой прихожане организовали благотворительные ярмарки сувенирных изделий собственного изготовления, а средства от распродажи пошли в приходскую казну.

Унаследовав миссионерский запал томских священников, которые неустанно разыскивали католиков по окрестным деревням и селам, отец Виктор находил и открывал приход за приходом в различных местечках вокруг Новосибирска.

— Я сам деревенский, поэтому понимаю этих людей, знаю, как с ними надо, и хочу с ними работать, — говорил он.

Люди были непростыми, не открывались первому встречному. Медведь заезжал в незнакомую деревню и первым делом заходил в сельпо, кланялся «здравствуйте», покупал хлеб, завязывал разговор — и через пятнадцать минут уже все знал, где какие немцы, поляки, украинцы, где живут, кто из них католики.

Между прочим, католиков ему иногда удавалось вычислить и без сельпо: по особой застройке домишек и по аккуратному внешнему виду.

«Здесь живут ссыльные немцы», — прикидывал он и стучал в калитку:

— Слава Иисусу Христу!

…Через год в области было уже целых девять приходов, и каждые выходные ему приходилось выезжать на Богослужение. В одних селах сложились крупные семейные общины, в других его ждала всего пара ветхих старушек, тем не менее Виктор с одинаковым энтузиазмом посещал и тех, и других.

Как-то раз я уговорила его взять с собой оператора Стаса, и тот наснимал интересный материал о католиках сибирских деревень. Правда, по дороге машина застряла в сугробах, и парни кое-как ее вытолкали.

Настоятелем отец Виктор был правильным и надежным. В меру открытый, в меру осторожный, он четко соблюдал дистанцию между людьми. Готовый прийти на помощь, он никому не позволял сесть себе на шею и не допускал панибратства.

Что касается меня лично, то через Медведя Бог сотворил в моей жизни несколько чудес, иначе не назовешь.

Голос отдельно

…Век не забуду эту Пасхальную службу, на которую я пришла одна, без семьи, с опухшими от слез глазами: муж на корпоративной вечеринке якобы по случаю Пасхи, дочка где-то с парнем.

Хорошо, что в церкви я сразу встретила Марину. Пожаловалась, что ужасно не хочется идти домой после Мессы, в пустую квартиру, и она пригласила меня ночевать к себе домой. И сразу мне стало легко.

— А вон твоя дочка стоит, — сообщила Марина. — Какой красоткой стала.

— Ага, значит, все-таки пришла в храм. А что она делает? — поинтересовалась я. — Ничего не вижу…

— Обнимается с каким-то парнишкой, — доложила высокая Марина.

— Тьфу!

За алтарем Виктор, тогда еще зеленый семинарист, которого перед Пасхой рукоположили в чтецы. От имени Понтия Пилата допрашивал Иисуса Христа. Того озвучивал сам епископ. Правда, выглядело все это немного странно.

— «Ты Царь Иудейский?» — вопрошал Виктор своим добрым глуховатым голосом.

А епископ у трона, в нарядной сутане, властно и напористо возражал:

— «Ты говоришь, что Я Царь».

— Эх, им бы поменяться, — шепнула я Марине.

Мне хотелось, чтобы от имени Иисуса читал Виктор.

Утреннюю мессу в Кафедральном соборе мы с Мариной, конечно, проспали.

Зато у меня возникла мысль:

— А не поехать ли нам в храм на улице Мира — там Иисус иногда улыбается с большого распятия?

— Шутишь, — сказала Марина.

— Нисколько. Об этом все знают. Как, ты там еще не была? — удивилась я. — Поехали. Совершим пасхальное паломничество.

Через весь город, по дождю, на перекладных кое-как мы добрались до маленькой церкви.

Каково же было наше разочарование, когда мы поняли, что Месса закончилась. Оказалось, что в связи с приездом епископа и семинаристов ее перенесли на час раньше. О, нет!..

— Марина, тебе не кажется, что для отдельно взятых нас с тобой все еще продолжается Великий Пост? — разозлилась я.

— А где твое улыбающееся Распятие? — вспомнила Марина. — Давай хоть подойдем ближе.

Церковь опустела. Мы прошли вперед и уселись на переднюю лавку. Пригляделись к большому распятию — гипсовый Иисус действительно улыбался. Вопреки всему.

«Чему же тут улыбаться», — мрачно подумала я.

Как вдруг передо мной возникла фигура Медведя.

— Христос воскрес! Вот, решил поздравить землячку. А Шурика твоего я вчера уже видел.

–…Где?!!

— В храме, после Мессы. Он ходил и искал вас с дочкой, спросил еще у меня: где моя семья?

Марина посмотрела на него так, словно бы ей явился настоящий ангел.

— Воистину воскрес!

Теперь мне стало понятно, чему Иисус улыбался… (Сама же сказала, что Виктор должен говорить от имени Иисуса. Ну так Он и прислал мне Свой голос!!!)

— Улыбка — отдельно, значит, а голос отдельно, — усмехнулась Марина.

— Марина, я еду домой. Очень тороплюсь. В общем, Христос воскрес!

Сосновые дрова

–…Ну вот, поработал «телефонным проводом», — довольно улыбнулся Медведь, когда спустя десять лет я напомнила ему эту историю.

Мы сидели в нашем новом двухэтажном коттедже, на кухне, рядом с печкой.

…«Коттедж» — слишком сильно сказано.

Два года назад Шурик занял денег и купил развалюшку в частном секторе с тем, чтобы снести, построить на этом месте что-то поприличнее и продать. Однако документы оказались косячными, и разбирательство отняло кучу времени. Стройку пришлось отложить, проценты наросли, и в конце концов пришлось срочно продавать за долги собственную, только что отремонтированную, квартиру, а самим переселяться в недостроенный коттедж. И все это выпало на декабрьские морозы…

Как попало заселившись, мы растерянно бродили по огромному, насквозь промерзшему помещению, не снимая шуб, и никак не могли согреться. Шурик трясущимися руками пытался растопить печку, а обледенелые березовые дрова отказывались разгораться. Я молчала, слезы катились по щекам, а расстроенный Шурик тщетно пытался меня утешить.

На следующий день, в церкви, после Богослужения, я подошла к отцу Виктору и попросила освятить «весь этот мусор», который теперь стал нашим новым домом.

— Сейчас обед, а в пять часов у меня встреча молодежи… — задумчиво прикидывал священник.

— А обед — это обязательно? — спросила я.

— Желательно, — уточнил Медведь, иронично улыбнувшись.

— Это я к тому, что поесть-то можно и у нас, — смутилась я. — Только сегодня я вряд ли смогу угостить чем-то хорошим… Пельмени казенные разве что…

— Сойдет, — махнул рукой отец Виктор и пошел за пальто.

Обнявшись при встрече с «земляком» Шуриком, Виктор облачился в сутану прошел по всем комнатам и побрызгал углы святой водой, читая вслух по толстой книге.

Затем мы устроились в относительно теплом месте, на кухне, и я разложила по тарелкам горячие пельмени из магазина, сваренные на электрической печке. Мы чокнулись одноразовыми стаканчиками с красным вином, из дешевого пакета. Походное такое новоселье.

— Чем топите? — озабоченно спросил Виктор.

— Березой, только поленья мерзлые, никак не разгораются, — пожаловался Шурик.

Медведь с сомнением посмотрел на охапку березовых чурок, валявшихся в углу.

— Эх, сюда бы сосновых досок, — размечтался он. — А от них и береза хорошо будет разгораться. Надо смешивать то и другое.

…На следующий день, возвращаясь домой с работы, с изумлением вижу посреди двора гору сосновых досок.

— Откуда дровишки?! — спросила у мужа, который возбужденно крутился у кучи.

— Медведь наколдовал!

— Нет, серьезно: где взял?

— Шел мимо одного дома, а там, похоже, затеяли замену полов: старые выбросили прямо под окна. «Не нужны?» — спрашиваю у хозяев. «Забирай», — говорят. Я тут же вызвал «газель», погрузил — и вот… Этого нам хватит до конца зимы, — и Шурик снова взялся за пилу, чтобы распилить рейку на части.

Сухие, крепко просмоленные доски вспыхивали в топке с одной спички, весело потрескивая и занимаясь ярким пламенем. В огонь мы подкидывали березовые поленья, и те долго и ровно горели, отдавая жар, и по всем комнатам распространялось блаженное тепло с запахом кошачьей жизнедеятельности, — видимо, за годы эксплуатации деревянный пол намертво впитал запах нескольких поколений домашних животных.

— Ну, считай, что зиму пережили, — с облегчением сказал Шурик. — С легкой руки Виктора.

Студия художника

…Когда через год мы снова пригласили Медведя в гости, дом уже куда больше походил на «коттедж».

Шурик отремонтировал сантехнику, покрасил стены, выложил полы кафелем. В гостиной стоял красивый камин, на тумбочке — аквариум, со второго этажа вовсю раздавалось птичье щебетание — там жили чижи, щеглы, попугаи.

Мне было немного стыдно за скудный казенный обед, которым я накормила священника в прошлый визит, и на этот раз я расстаралась: запекла свинину в духовке, предварительно нашпиговав чесноком и обмазав специями. И винцо купила поприличнее.

И тут случилось нечто странное: зайдя в дом, подняв голову к потолку, высоченному, согласно архитектурному замыслу мужа, отец Виктор вдруг произнес загадочную фразу:

— Ваш дом для меня — это студия художника.

«При чем тут это, у нас все сплошь музыканты, а не художники», — удивилась я про себя.

Его слова я вспомнила через несколько лет, когда все стены были плотно увешаны картинами. Моими собственными, между прочим.

…Ничто не предвещало, что я начну рисовать.

Но как только я потеряла работу в католической киностудии, у меня появилось свободное время. Неожиданно для самой себя я вдруг записалась в изостудию для взрослых. Там учили рисовать сангиной и маслом, пастелью и гуашью.

Глаза боятся, а руки делают. На моем мольберте проявлялись то натюрморты, то пейзажи. Дочка специально покупала для меня цветы, и долгими зимними вечерами я рисовала розы и хризантемы. Каждый незрелый плод моего творчества мы торжественно вешали на стену. Настоящие глиняные горшки на кухонной полке соседствовали с абсолютно такими же настенными горшками в рамочках.

У меня появилась мания: прежде чем что-то съесть или выпить — яблоко, помидор, гранат, даже бутылку пива, — я вначале должна была их нарисовать пастелью или акварелью, и увековеченная еда «перемещалась» на стену.

У нас завелись рыжий кот Бегемот и черная кошка Гелла, — и их портреты тут же появились на мольберте, затем на стене.

Инга как-то купила себе огромные синие «гриндера», чтобы носить их с женственным платьем, — вот такая странная причуда молодой джазовой певицы. Я не удержалась, зарисовала правый ботинок устрашающего вида. А потом — левый, в другом ракурсе. Оба ботинка я развесила по стенкам прихожей. Прикол состоял в том, что на полу, под картинами, стояли «оригиналы».

— Тебе-то хорошо: у тебя во-он какие выставочные площади, — завидовали мне подружки по изостудии, обладательницы «хрущоб».

Шутки шутками, только мой дом теперь действительно выглядел как пресловутая «студия художника». Но откуда, откуда Медведь об этом прознал? Вот колдун!

И вообще — как ему это удается?..

…Настоятелем прихода отец Виктор пробыл совсем недолго: его отправили учиться в Рим. Постепенно заглохли все его начинания, зато у людей осталась о нем хорошая память.

Прошло еще несколько лет.

По иронии судьбы свой фильм про отца Виктора я выложила на YouTube в тот самый день, когда Медведь… женился на прихожанке. Это я потом узнала.

Странное чувство юмора у нашего Господа. Ему как будто нравится портить отличные сюжеты!

Конечно, Виктору пришлось уйти из священников, и он навсегда уехал с семьей в Литву.

И все-таки для меня этот Медведь и по сей день остается самой мистической личностью из всех, с кем я пересеклась на жизненном пути.