Неточные совпадения
Так занавес и
закрывает их обеих, стоящих у
окна.)
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у
окна; серые тучи
закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
Окно наверху
закрыли. Лидия встала и пошла по саду, нарочно задевая ветви кустарника так, чтоб капли дождя падали ей на голову и лицо.
Он
закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три
окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял,
закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым
окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник
закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в
окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
Самгин попросил чаю и,
закрыв дверь кабинета, прислушался, — за
окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
В
окно хлынул розоватый поток солнечного света, Спивак
закрыла глаза, откинула голову и замолчала, улыбаясь. Стало слышно, что Лидия играет. Клим тоже молчал, глядя в
окно на дымно-красные облака. Все было неясно, кроме одного: необходимо жениться на Лидии.
В углу у стены, изголовьем к
окну, выходившему на низенькую крышу, стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь
закрывала стекла
окна; из-за крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не задрожит, увидя мышонка, не упадет в обморок от падения стула, но побоится пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется подозрительным,
закроет на ночь
окно, чтоб воры не влезли, — все по-женски.
— Гасить огни,
закрывать трубы,
окна, запирать двери! — слышалась ее команда. — Поди, Василиса, посмотри, не курят ли трубок? Нет ли где сквозного ветра? Отойди, Марфенька, от
окна!
Мне будет казаться, что мебель надо «принайтовить»,
окна не
закрыть ставнями, а «задраить», при свежем ветре буду ждать, что «засвистят всех наверх рифы брать».
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего с старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что не с кем было оставить их, — так же, как и другие, смотрела в
окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась,
закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
Тут уж он и совсем обомлел: «Ваше благородие, батюшка барин, да как вы… да стою ли я…» — и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими
закрыл лицо, повернулся к
окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, «вези» кричу.
Федор Михеич тотчас поднялся со стула, достал с
окна дрянненькую скрипку, взял смычок — не за конец, как следует, а за середину, прислонил скрипку к груди,
закрыл глаза и пустился в пляс, напевая песенку и пиликая по струнам.
Вот, как смешно будет: входят в комнату — ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей
окно! — выбили
окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо
закрыла руками.
Ермилыч даже
закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на
окно, которое распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
А иногда вдруг останавливался среди комнаты или у
окна и долго стоял,
закрыв глаза, подняв лицо, остолбеневший, безмолвный.
И вот в одном из таких звеньев, слепом мальчике, роковая случайность
закрыла эти
окна: жизнь должна пройти вся в темноте.
Сошлись они все трое в один домик к Левше, двери заперли, ставни в
окнах закрыли, перед Николиным образом лампадку затеплили и начали работать.
Наконец, кончив повесть об умершей с голоду канарейке и не разжалобясь, как бывало прежде, я попросил позволения
закрыть книжку и стал смотреть в
окно, пристально следя за синеющею в стороне далью, которая как будто сближалась с нами и шла пересечь нашу дорогу; дорога начала неприметно склоняться под изволок, и кучер Трофим, тряхнув вожжами, весело крикнул: «Эх вы, милые, пошевеливайтесь!
В верхнем этаже некоторые
окна были с выбитыми стеклами, а в других стекла были заплеснелые, с радужными отливами; в нижнем этаже их
закрывали тяжелые ставни.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову,
закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В большое
окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на
окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув,
закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то
закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали,
окно открыто, в лицо свистит вихрь — земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо — вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой, розовой О. Но все же земля существует, раньше или позже — надо спланировать на нее, и я только
закрываю глаза перед тем днем, где на моей Сексуальной Табели стоит ее имя — имя О-90…
Ромашов вскочил с кровати и подбежал к
окну. На дворе стояла Шурочка. Она,
закрывая глаза с боков ладонями от света, близко прильнула смеющимся, свежим лицом к стеклу и говорила нараспев...
— Сигарку, вечером, у
окна… месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул,
закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
Церковь, к которой игумен вел Максима, стояла среди древних дубов, и столетние ветви их почти совсем
закрывали узкие продольные
окна, пропускавшие свет сквозь пыльную слюду, вставленную в мелкие свинцовые оконницы.
Она не приметила даже, что в это самое время девчонка Дуняшка ринулась было с разбега мимо
окна,
закрывая что-то передником, и вдруг, завидев барыню, на мгновение закружилась на одном месте и тихим шагом поворотила назад (в другое время этот поступок вызвал бы целое следствие).
Я наткнулся на него лунною ночью, в ростепель, перед масленицей; из квадратной форточки
окна, вместе с теплым паром, струился на улицу необыкновенный звук, точно кто-то очень сильный и добрый пел,
закрыв рот; слов не слышно было, но песня показалась мне удивительно знакомой и понятной, хотя слушать ее мешал струнный звон, надоедливо перебивая течение песни.
От множества мягкой и красивой мебели в комнате было тесно, как в птичьем гнезде;
окна закрывала густая зелень цветов, в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи, рядом с нею лоснился черный рояль, а со стен в тусклом золоте рам смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела на шнуре темная, большая печать. Все вещи смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.
И вот она сидит, боком к
окну, вытянув больную ногу по скамье, опустив здоровую на пол, сидит и,
закрыв лицо растрепанной книжкой, взволнованно произносит множество непонятных и скучных слов.
Наталья стала горячо доказывать ему свою правоту, но он ушёл к себе, встал перед
окном, и ему казалось, что отовсюду поднимается душная муть, — точно вновь воскресла осень, — поднимается густым облаком и,
закрывая светлое пятно
окна, гасит блеск юного дня весны.
И полупомешанная на амурах девица вся в волнении
закрыла лицо руками; потом вдруг вскочила с своего места, порхнула к
окну, сорвала с горшка розу, бросила ее близ меня на пол и убежала из комнаты.
Елена прислонилась головою к спинке кресла и долго глядела в
окно. Погода испортилась; ветер поднялся. Большие белые тучи быстро неслись по небу, тонкая мачта качалась в отдалении, длинный вымпел с красным крестом беспрестанно взвивался, падал и взвивался снова. Маятник старинных часов стучал тяжко, с каким-то печальным шипением. Елена
закрыла глаза. Она дурно спала всю ночь; понемногу и она заснула.
Вдруг она исчезла. Исчезло все: улица и
окно. Чьи-то теплые руки, охватив голову,
закрыли мне глаза. Испуг — но не настоящий, а испуг радости, смешанной с нежеланием освободиться и, должно быть, с глупой улыбкой, помешал мне воскликнуть. Я стоял, затеплев внутри, уже догадываясь, что сейчас будет, и, мигая под шевелящимися на моих веках пальцами, негромко спросил...
Перфишка швырял чем попало во всякого, кто, останавливаясь пред его
окном,
закрывал ему свет…
И я уходил к себе. Так мы прожили месяц. В один пасмурный полдень, когда оба мы стояли у
окна в моем номере и молча глядели на тучи, которые надвигались с моря, и на посиневший канал и ожидали, что сейчас хлынет дождь, и когда уж узкая, густая полоса дождя, как марля,
закрыла взморье, нам обоим вдруг стало скучно. В тот же день мы уехали во Флоренцию.
Архиповна стояла с ним у
окна,
закрыв его до половины своим шейным платком.
Евсей немедленно сделал это.
Окно выходило на крышу соседнего дома. На ней — трубы, четыре, все одинаковые. Посмотрел на звёзды тоскливыми глазами робкого зверька, посаженного в клетку, но звёзды ничего не говорили его сердцу. Свалился на сундук, закутался с головой одеялом и крепко
закрыл глаза. Стало душно, он высунул голову и, не открывая глаз, прислушался — в комнате хозяина раздался сухой, внятный голос...
Тит опять, погрузился в записки и по своей еще школьной привычке
закрыл уши. Его профиль рисовался на светлом фоне
окна, а я смотрел на него и с удивлением спрашивал: кто это?
Она своими руками открывала все
окна каждое утро, чтобы мухам было удобнее летать, а когда шел дождь или было холодно,
закрывала их, чтобы мухи не замочили своих крылышек и не простудились.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к
окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы
закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
— Угу… я думаю, мы так сделаем. Двери операционной можно будет наглухо
закрыть, а
окно мы откроем…
Он замолчал; ходил взад и вперед по комнате, потом остановился у
окна,
закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Наконец он обернулся и сказал...
—
Окна, двери
закройте! — крикнула Наталья, подняв руки к ушам; огромная нога матери вывалилась из её рук и глухо стукнула пяткой о пол.
Всё вокруг становилось чуждо, крикливо, вызывающе глупо, всё — от дерзких речей Мирона до бессмысленных песенок кочегара Васьки, хромого мужика с вывихнутым бедром и растрёпанной, на помело похожей, головою; по праздникам Васька, ухаживая за кухаркой, торчал под
окном кухни и, подыгрывая на гармонике,
закрыв глаза, орал...
Но, утомлённая волнением, она скоро заснула не раздеваясь, а Пётр открыл
окно, осмотрел сад, — там никого не было, вздыхал предрассветный ветер, деревья встряхивали душистую тьму. Оставив
окно открытым, он лёг рядом с женою, не
закрывая глаз, думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоём с Натальей на маленьком хуторе…
Никифорыч, расстегнув мундир, сидит на скамье,
закрывая телом своим единственное маленькое
окно, рядом со мною — его жена, пышногрудая бабенка лет двадцати, румяноликая, с лукавыми и злыми глазами странного, сизого цвета; ярко-красные губы ее капризно надуты, голосок сердито суховат!