Неточные совпадения
И все эти соображения
о значении Славянского элемента во всемирной истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его
душе, что он мгновенно
забыл всё это и перенесся в то самое настроение, в котором был нынче утром.
В
душе его боролись желание
забыть теперь
о несчастном брате и сознание того, что это будет дурно.
Но искушение это продолжалось недолго, и скоро опять в
душе Алексея Александровича восстановилось то спокойствие и та высота, благодаря которым он мог
забывать о том, чего не хотел помнить.
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание
о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою
душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не
забываю, — ничего!
Соня осталась среди комнаты. Он даже и не простился с ней, он уже
забыл о ней; одно язвительное и бунтующее сомнение вскипело в
душе его.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «В это мгновенье она уже
забыла о моем существовании», — почувствовал на
душе какое-то изящное смирение…
— Как он узнал?
О, он знает, — продолжала она отвечать мне, но с таким видом, как будто и
забыв про меня и точно говоря с собою. — Он теперь очнулся. Да и как ему не знать, что я его простила, коли он знает наизусть мою
душу? Ведь знает же он, что я сама немножко в его роде.
Сначала он всё-таки хотел разыскать ее и ребенка, но потом, именно потому, что в глубине
души ему было слишком больно и стыдно думать об этом, он не сделал нужных усилий для этого разыскания и еще больше
забыл про свой грех и перестал думать
о нем.
О Катерине Ивановне он почти что и думать
забыл и много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в
душе своей тогда же шепнул про себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
В переходе от дня к ночи в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на
душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания. Я так ушел в себя, что совершенно
забыл о том, где я нахожусь и зачем пришел сюда в этот час сумерек.
Умрете, но ваших страданий рассказ
Поймется живыми сердцами,
И заполночь правнуки ваши
о вас
Беседы не кончат с друзьями.
Они им покажут, вздохнув от
души,
Черты незабвенные ваши,
И в память прабабки, погибшей в глуши,
Осушатся полные чаши!..
Пускай долговечнее мрамор могил,
Чем крест деревянный в пустыне,
Но мир Долгорукой еще не
забыл,
А Бирона нет и в помине.
О, если б он меня
забылДля женщины другой,
В моей
душе достало б сил
Не быть его рабой!
Забыл было сказать тебе адрес Розена: близ Ревеля мыза Ментак.К нему еще не писал. В беспорядке поговорил только со всеми родными поодиночке и точно не могу еще прийти в должный порядок. Столько впечатлений в последний месяц, что нет возможности успокоиться
душою. Сейчас писал к Annette и поговорил ей
о тебе; решись к ней написать, ты ее порадуешь истинно.
С приездом Женни здесь все пошло жить. Ожил и помолодел сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться
о соленьях и вареньях, и повеселели самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она, оставаясь одна, иногда безотчетно пела для себя: «Когда б он знал, как пламенной
душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не
забуду тебя».
Несмотря на тревожное состояние Помады, таинственно-мрачный вид темного, холодного покоя странно подействовал на впечатлительную
душу кандидата и даже заставил его на некоторое время
забыть о Лизе.
Павел, под влиянием мысли
о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела
душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева,
забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала...
«Вот и покров прошёл. Осень стоит суха и холодна. По саду летит мёртвый лист, а земля отзывается на шаги по ней звонко, как чугун. Явился в город проповедник-старичок, собирает людей и
о душе говорит им. Наталья сегодня ходила слушать его, теперь сидит в кухне, плачет, а сказать ничего не может, одно говорит — страшно! Растолстела она безобразно, задыхается даже от жиру и неестественно много ест. А от Евгеньи ни словечка.
Забыла».
В этих низменных сферах общественной жизни
душа вянет, сохнет в вечном беспокойстве,
забывает о том, что у нее есть крылья, и, вечно наклоненная к земле, не подымает взора к солнцу.
В пылу сражения и потом во время тяжкой болезни он, казалось,
забыл о своем положении; но когда телесная болезнь его миновалась, то сердечный недуг с новой силою овладел его
душою.
Как счастлив он! как чистая
душаВ нем радостью и славой разыгралась!
О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнанье,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив,
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.
— А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: «егда
душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех
забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А живой
о живом пещись должен… Ты лучше плачь — это дело человеческое… очень облегчает сердце…
Точно Офелия, эта Шекспирова «божественная нимфа» со своею просьбою не плакать, а молиться
о нем, Ульяна Петровна совсем
забыла о мире. Она молилась
о муже сама, заставляла молиться за него и других, ездила исповедовать грехи своей чистой
души к схимникам Китаевской и Голосеевской пустыни, молилась у кельи известного провидца Парфения, от которой вдалеке был виден весь город, унывший под тяжелою тучею налетевшей на него невзгоды.
Одним словом, мы считали себя ни в чем не виноватыми и не ждали ни малейшей неприятности, а она была начеку и двигалась на нас как будто нарочно затем, чтобы показать нам Михаила Степановича в таком величии
души, ума и характера,
о которых мы не могли составить и понятия, но
о которых, конечно, ни один из нас не сумел
забыть до гроба.
— А как я ревновал тебя все это время! Мне кажется, я бы умер, если б услышал
о твоей свадьбе! Я подсылал к тебе, караулил, шпионил… вот она все ходила (и он кивнул на мать). — Ведь ты не любила Мозглякова, не правда ли, Зиночка?
О ангел мой? Вспомнишь ли ты обо мне, когда я умру? Знаю, что вспомнишь; но пройдут годы, сердце остынет, настанет холод, зима на
душе, и
забудешь ты меня, Зиночка!..
Долго супруг разговаривал с супругой
о жатве, льне и хозяйственных делах; и вовсе
забыли о нищем; он целый битый час простоял в дверях; куда смотрел он? что думал? — он открыл новую струну в
душе своей и новую цель своему существованию. Целый час он простоял; никто не заметил; <Наталья> Сергевна ушла в свою комнату, и тогда Палицын подошел к ее воспитаннице.
— Ты что ж это как озоруешь? — спросил отец, но Илья, не ответив, только голову склонил набок, и Артамонову показалось, что сын дразнит его, снова напоминая
о том, что он хотел
забыть. Странно было ощущать, как много места в
душе занимает этот маленький человек.
«Вот службы легонькие, это так! и озимое по милости подлецов незасеянное осталось — этого тоже скрыть не могу!» Но при воспоминании
о «подлецах» опять рассердился и присовокупил: «Впрочем, дело об них уж в уголовной палате решено; вот как шестьдесят человек березовой кашей вспрыснут, так до новых веников не
забудут!» [Всего в имении числилось 160 ревизских
душ (ревизия была в 1859 году), в том числе, разумеется, наполовину подростков и малолетних.
В это время я еще не умел
забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы
о поисках разума и счастья,
о подвигах великодушия. Странной
душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту
о возможности легкой жизни по законам личной воли.
Доброта
души С. Н. Глинки была известна его знакомым: он не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел,
забывая свое собственное положение и не думая
о будущем, отчего, несмотря на значительный иногда прилив денег, всегда нуждался в них…
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких
душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном мире, в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и
забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
— Был попом недолго, да расстригли и в Суздаль-монастыре шесть лет сидел! За что, спрашиваешь? Говорил я в церкви народушке проповеди, он же, по простоте
души, круто понял меня. Его за это пороть, меня — судить, тем дело и кончилось.
О чём проповеди? Уж не помню. Было это давненько, восемнадцать лет тому назад — можно и
забыть. Разными мыслями я жил, и все они не ко двору приходились.
Не
забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком; рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала гордых неприятелей, но сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на трупы несчастных жертв: он любил погребать их и молиться
о спасении
душ.
Бабка верила, но как-то тускло; все перемешалось в ее памяти, и едва она начинала думать
о грехах,
о смерти,
о спасении
души, как нужда и заботы перехватывали ее мысль, и она тотчас же
забывала,
о чем думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда спать, становилась перед образами и шептала...
Да, он жесток во гневе!
Я не хочу — я не могу его
Оправдывать! Но разве ты не видишь?
Негодованьем гнев его рожден
На клевету! Таким он не был прежде!
Ты знал его! Ужели ты
забыл,
Как был высок, как милостив
душоюОн был всегда! Как мог — как мог — как мог
Поверить ты!
О Христиан, какую
Ты пропасть вырыл между нами!
Лариосик. Господа, кремовые шторы… за ними отдыхаешь
душой…
забываешь о всех ужасах гражданской войны. А ведь наши израненные
души так жаждут покоя…
Воротясь в свое село, что было в исходе июля, Болдухины занялись своим деревенским хозяйством и совершенно
забыли про богачей Солобуевых, с которыми так оригинально познакомились на Сергиевских Водах. Одна Наташа сохраняла в доброй и благодарной
душе своей теплое и свежее воспоминание
о старике Солобуеве, Флегонте Афанасьиче.
Душа святая!
О тебе нет речи!
Твои достатки и тебя мы знаем.
Ты все отдашь, и я отдам, и он, —
Все будет мало. С чем тут приниматься!
И только что обидим мы без пользы
Самих себя, а делу не поможем.
Кто нас послушает! В бедах и в горе
Сердца окаменели.
О себе
Печется каждый, ближних
забывая.
Надругался сын над ним, больно рванул его за сердце… Убить его мало за то, что он так надсадил
душу своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!.. Грех было ему, старику, связываться с ней,
забыв о своей жене и сыне…
Потом упал он ниц пред игумном и сказал: «Не прощенья молю я, но молись
о душе преступной, которая никогда не
забудет тебя…» Слезы не дозволили ему продолжать…
Простосердечные зрители, только что наивно волновавшиеся вместе с Цирельманом, теперь совсем
забыли о нем, и он сидел раскисший, усталый, охваченный знакомой ему тоскливой и рассеянной пустотой, которая в былые дни наполняла его
душу, когда он оставался один после спектаклей.
— Это ты можешь; можешь
душою болеть, сколько тебе угодно. Пусть будет больно; пройдет! Приглядишься, присмотришься, сам скажешь: «какая я, однако, телятина»; так и скажешь, помяни мое слово. Пойдем-ка, выпьем по рюмочке и
забудем о заблудших инженерах; на то и мозги, дружище, чтобы заблуждаться… Ведь ты, учитель мой любезный, сколько будешь получать, а?
Опять же и время такое настало, что христиане не только у вас на Москве, но и в наших лесах
о своих выгодах стали больше думать, чем
о Господе,
о спасенье
души ровно бы и помышлять
забыли…
— И подати платят за них, и сыновей от солдатчины выкупают, и деньгами ссужают, и всем… Вот отчего деревенские к старой вере привержены… Не было б им от скитов выгоды, давно бы все до единого в никонианство своротили… Какая тут вера?.. Не
о душе, об мошне своей радеют… Слабы ноне люди пошли, нет поборников, нет подвижников!..
Забыв Бога, златому тельцу поклоняются!.. Горькие времена, сударыня, горькие!..
В первое время своей жизни, в детстве, человек живет больше для тела: есть, пить, играть, веселиться. Это первая ступень. Что больше подрастает человек, то всё больше и больше начинает заботиться
о суждении людей, среди которых живет, и ради этого суждения
забывает о требованиях тела: об еде, питье, играх, увеселениях. Это вторая ступень. Третья ступень, и последняя, это та, когда человек подчиняется больше всего требованиям
души и для
души пренебрегает и телесными удовольствиями и славой людской.
Забудь меня, безумец исступленный.
Покоя не губи,
Я создана
душой твоей влюбленной,
Ты грезы не люби.
О, верь и знай, мечтатель малодушный,
Что, мучась и стеня,
Чем ближе ты к мечте своей воздушной,
Тем дальше от меня.
— Да хоть бы новые язы́ки… Говорил я тебе про них, — сказал Егор Сергеич. — Приходят в восторг неописанный, чувствуют наитие и пророчествуют. И когда говоришь новыми язы́ки, такое бывает в
душе восхищение, что его ни с чем и сравнить нельзя. На небесах тогда себя чувствуешь, в невозмутимом блаженстве, все земное
забываешь. На себе испытал и могу поистине
о том свидетельствовать.
— Жорж! — говорила Маруся, прижимаясь к нему и целуя его испитое, красноносое лицо. — Ты с горя пьешь, это правда… Но
забудь свое горе, если так! Неужели все несчастные должны пить? Ты терпи, мужайся, борись! Богатырем будь! При таком уме, как у тебя, с такой честной, любящей
душой можно сносить удары судьбы!
О! Вы, неудачники, все малодушны!..
Возвышенные и
душу возвышающие слова царя-псалмопевца подходили к душевному состоянию Дарьи Сергевны и заставили ее
забыть на время заботы и попеченья
о будущем житье-бытье. В благочестивом восторге страстно увлеклась она чтением псалтыря. Кончив вторую кафизму, принялась за третью, за четвертую и читала до позднего вечера, а наемная канонница храпела на всю моленную, прикорнув в тепле на лавочке за печкой.
— Углубись в себя, Дунюшка, помни, какое время для
души твоей наступает, — говорила ей перед уходом Марья Ивановна. — Отложи обо всем попечение, только
о Боге да
о своей
душе размышляй… Близишься к светозарному источнику благодати святого духа — вся земля, весь мир да будет скверной в глазах твоих и всех твоих помышленьях. Без сожаленья оставь житейские мысли,
забудь все, что было, — новая жизнь для тебя наступает… Всем пренебрегай, все презирай, возненавидь все мирское. Помни — оно от врага… Молись!!.
Варенька — образец самоотвержения. Она никогда не думает
о себе, спешит всюду, где нужна помощь, ухаживает за больными, — всегда ровная, спокойно-веселая. Кити, брошенная Вронским, знакомится с нею за границей. «На Вареньке Кити поняла, что стоило только
забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна. И такою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити тотчас же всею
душою отдалась этой новой, открывшейся ей жизни».