Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из
одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне
жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно
один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «
Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
К нам на ночь попросилася
Одна старушка Божия:
Вся
жизнь убогой старицы —
Убийство плоти, пост...
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее
жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит
одни труды верно и щедро.
Стародум. Ты знаешь, что я
одной тобой привязан к
жизни. Ты должна делать утешение моей старости, а мои попечении твое счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе
одном пекутся; об
одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество людей, которым во все случаи их
жизни ни разу на мысль не приходили ни предки, ни потомки.
В
одной письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной
жизни, по тому
одному, что они градоначальники; в другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной
жизни они против всякого другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к
одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и приданого было, что красота, и в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю
жизнь несчастною.
Поток
жизни как бы прекращает свое естественное течение и образует водоворот, который кружится на
одном месте, брызжет и покрывается мутною накипью, сквозь которую невозможно различить ни ясных типических черт, ни даже сколько-нибудь обособившихся явлений.
«Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю. Я понял ту силу, которая не в
одном прошедшем дала мне
жизнь, но теперь дает мне
жизнь. Я освободился от обмана, я узнал хозяина».
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни
одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами
жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
Степан Аркадьич в школе учился хорошо, благодаря своим хорошим способностям, но был ленив и шалун и потому вышел из последних; но, несмотря на свою всегда разгульную
жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал почетное и с хорошим жалованьем место начальника в
одном из московских присутствий.
Портрет Анны,
одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой
жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил
один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно
одно счастье в
жизни, это слово, которого вы так не любите… да, любовь…
Со смешанным чувством досады, что никуда не уйдешь от знакомых, и желания найти хоть какое-нибудь развлечение от однообразия своей
жизни Вронский еще раз оглянулся на отошедшего и остановившегося господина; и в
одно и то же время у обоих просветлели глаза.
Разумеется, есть выражение чиновника в Пилате и жалости в Христе, так как
один олицетворение плотской, другой духовной
жизни.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть
одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело
жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Долли, что я могу сказать?…
Одно: прости, прости… Вспомни, разве девять лет
жизни не могут искупить минуты, минуты…
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства
жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил
одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Семья не может быть разрушена по капризу, произволу или даже по преступлению
одного из супругов, и наша
жизнь должна итти, как она шла прежде.
— Может быть, и есть… Но его надо знать… Он особенный, удивительный человек. Он живет
одною духовною
жизнью. Он слишком чистый и высокой души человек.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была
одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом
жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
Один — это было отречение от своей старой
жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования.
Рана Вронского была опасна, хотя она и миновала сердце. И несколько дней он находился между
жизнью и смертью. Когда в первый раз он был в состоянии говорить,
одна Варя, жена брата, была в его комнате.
Вся
жизнь его сливалась в
одно чувство страдания и желания избавиться от него.
Не успела на его глазах совершиться
одна тайна смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви и
жизни.
Он чувствовал, что Яшвин
один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое чувство, —
один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполнила всю его
жизнь.
Но без этого занятия
жизнь его и Анны, удивлявшейся его разочарованию, показалась ему так скучна в итальянском городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на карнизах и так скучен стал всё
один и тот же Голенищев, итальянский профессор и Немец-путешественник, что надо было переменить
жизнь.
Только
один больной не выражал этого чувства, а, напротив, сердился за то, что не привезли доктора, и продолжал принимать лекарство и говорил о
жизни.
Для Константина Левина деревня была место
жизни, то есть радостей, страданий, труда; для Сергея Ивановича деревня была, с
одной стороны, отдых от труда, с другой — полезное противоядие испорченности, которое он принимал с удовольствием и сознанием его пользы.
— Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты не хочешь понять моей
жизни.
Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая
жизнь для меня здесь может быть натуральна!
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы
жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей
жизни выбрать
один и желать этого
одного.
Одна выгода этой городской
жизни была та, что ссор здесь в городе между ними никогда не было. Оттого ли, что условия городские другие, или оттого, что они оба стали осторожнее и благоразумнее в этом отношении, в Москве у них не было ссор из-за ревности, которых они так боялись, переезжая в город.
Свияжский был
один из тех, всегда удивительных для Левина людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идет само по себе, а
жизнь, чрезвычайно определенная и твердая в своем направлении, идет сама по себе, совершенно независимо и почти всегда в разрез с рассуждением.
Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли — любовь, и эта новая философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из
жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.
Он не верил ни
одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его
жизнью и которой он должен будет покориться.
Все, кого она любила, были с нею, и все были так добры к ней, так ухаживали за нею, так
одно приятное во всем предоставлялось ей, что если б она не знала и не чувствовала, что это должно скоро кончиться, она бы и не желала лучшей и приятнейшей
жизни.
Одно, что портило ей прелесть этой
жизни, было то, что муж ее был не тот, каким она любила его и каким он бывал в деревне.
Каждому казалось, что та
жизнь, которую он сам ведет, есть
одна настоящая
жизнь, а которую ведет приятель — есть только призрак.
Ты хочешь тоже, чтобы деятельность
одного человека всегда имела цель, чтобы любовь и семейная
жизнь всегда были
одно.
Вся
жизнь ее, все желания, надежды были сосредоточены на
одном этом непонятном еще для нее человеке, с которым связывало ее какое-то еще более непонятное, чем сам человек, то сближающее, то отталкивающее чувство, а вместе с тем она продолжала жить в условиях прежней
жизни.
— Разве вы не знаете, что вы для меня вся
жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня
одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно не возможно? — прибавил он
одними губами; но она слышала.
И каждое не только не нарушало этого, но было необходимо для того, чтобы совершалось то главное, постоянно проявляющееся на земле чудо, состоящее в том, чтобы возможно было каждому вместе с миллионами разнообразнейших людей, мудрецов и юродивых, детей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и царями, понимать несомненно
одно и то же и слагать ту
жизнь души, для которой
одной стоит жить и которую
одну мы ценим.
Дети? В Петербурге дети не мешали жить отцам. Дети воспитывались в заведениях, и не было этого, распространяющегося в Москве — Львов, например, — дикого понятия, что детям всю роскошь
жизни, а родителям
один труд и заботы. Здесь понимали, что человек обязан жить для себя, как должен жить образованный человек.
Ей так легко и спокойно было, так ясно она видела, что всё, что ей на железной дороге представлялось столь значительным, был только
один из обычных ничтожных случаев светской
жизни и что ей ни пред кем, ни пред собой стыдиться нечего.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою
жизнь. Но ты не забудь, что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не
одни… Но мы приехали раннею весной, жили совершенно
одни и будем жить
одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу
одна без него,
одна, а это будет… Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне дома, — сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
— Еще бы! Что ни говори, это
одно из удовольствий
жизни, — сказал Степан Аркадьич. — Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
«Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яснее, чем я понимаю что-нибудь в
жизни, и никогда в
жизни не сомневался и не могу усумниться в этом. И не я
один, а все, весь мир
одно это вполне понимают и в
одном этом не сомневаются и всегда согласны».
— Я понимаю, понимаю, — перебил он ее, взяв письмо, но не читая его и стараясь ее успокоить; — я
одного желал, я
одного просил — разорвать это положение, чтобы посвятить свою
жизнь твоему счастию.
Только
одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл
жизни.