Неточные совпадения
— Ты мне дорог, особенно потому, что ты
один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что́ хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но
одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту
жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
— Часто думаю, может, это и грех, — сказала княгиня, — а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухов живет
один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему
жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
— Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, — радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были
одним из самых радостных впечатлений ее
жизни.
— Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, André! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c’est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после
жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться
одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
— Я другое дело. Чтó обо мне говорить! Я не желаю другой
жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой
жизни. А ты подумай, André, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы
жизни в деревне,
одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [не весела] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M-lle Bourienne
одна…
Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего
одно из самых торжественных дел
жизни.
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и
жизни — всё слилось в
одно болезненно-тревожное впечатление.
— Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый? — сказал Болконский. — Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков
жизни и делают ошибки за ошибками, наконец,
один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [Зарок непобедимости.] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности!
Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую
жизнь владело всем его существом.
— Ну, ну, шучу, шучу, — сказал он. — Помни
одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни
одно: от твоего решения зависит счастье
жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
И оба приятеля рассказывали друг другу —
один о своих гусарских кутежах и боевой
жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая
жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он
один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно-оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему
одни из лучших наслаждений в
жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
«Она во всем, во всем она
одна виновата, — говорил он сам себе; — но что́ ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: «Je vous aime», [Я вас люблю?] которое было ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что́? Позор имени, несчастие
жизни? Э, всё вздор, — подумал он, — и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
— Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь
одним умом? Что́ ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что́ вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли собой и своею
жизнью?
—
Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с
одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, чтó нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтоб иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
— Что́ я думаю? я слушал тебя. Всё это так, — сказал князь Андрей. — Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель
жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы? — люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я
один не вижу того, чтó вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой
жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся
одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Все лучшие минуты его
жизни вдруг в
одно и то же время вспомнились ему.
«Нет,
жизнь не кончена в 31 год», вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. — «Мало того, что я знаю всё то, чтò есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для
одного меня шла моя
жизнь, чтобы не жили они так независимо от моей
жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Ах, мой друг, религия, и только
одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния;
одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в
жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других — призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим.
Однажды, когда в темной комнате, при свете
одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей
жизни, — княжне Марье вдруг с такою силой пришла мысль о том, что Федосьюшка
одна нашла верный путь
жизни, что она решилась сама пойти странствовать.
«Только
один раз бы в
жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона.
— Ну, ну, голубчик, дядюшка, — таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто
жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, —
один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
Остался
один остов
жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями
одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покаместь, он ведет эту
жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покаместь, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту
жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без
одного зуба и волоса.
Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был
один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия
жизни, для того чтоб иметь право быть мрачными.
Как только начинала она смеяться или пробовала
одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы вспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую
жизнь, которая могла бы быть так счастлива.
Все интересы
жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены
одною волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Княжна Марья, испуганная лихорадочною, бессонною деятельностью отца, заменившею его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его
одного и в первый раз в
жизни позволила себе не повиноваться ему.
Оставьте в нем
жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает
одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами.
После перенесенного страдания, князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его
жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня убаюкивая пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым
одним сознанием
жизни, — представлялись его воображению, даже не как прошедшее, а как действительность.
И не на
один только этот час и день были помрачены ум. и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца
жизни своей, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противуположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение.
Первые 15 лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с
одной стороны Европы в другую, грабят, убивают
один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход
жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. — Какая причина этого движения, или по каким законам происходило оно? спрашивает ум человеческий.
Через несколько дней после этого, на
одном из обворожительных праздников, который давала Элен, на своей даче на Каменном Острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными, блестящими глазами, обворожительный m-r de Jobert, un Jésuite à robe courte, [г-н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к Богу, к Христу, к сердцу Божьей Матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей
жизни единою истинною, католическою религией.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям
жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях
жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и всё то, что̀ он видел и испытал. Но этих обычных условий
жизни нигде не было.
Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств
жизни, спал не раздеваясь на жестком диване и ел
одну пищу с Герасимом; другое было то неопределенное, исключительно-русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою
жизнь любил и любит только
одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что
жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому чтò ей говорили, но убедившись, что, сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать
одно и то же, перестала спрашивать и говорить.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго
один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою
жизнь, чтò с ним редко случалось.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте всё больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И
жизнь Сони, последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжеле и тяжеле в доме графини. Графиня не пропускала ни
одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Они не могли верить, потому что они
одни знали, чтò такое была для них
жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё
одни и те же)
один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей
жизни.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полу-бреду перед ним явилась та, которую он желал и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к
одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к
жизни. И радостные, и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его теперь мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить это.
«Любовь мешает смерти. Любовь есть
жизнь. Всё, всё, чтò я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё есть, всё существует только потому, что я люблю. Всё связано
одною ею. Любовь есть Бог, и умереть, — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то не доставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о
жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой-нибудь
одной силы.
Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг,
один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его
жизни, бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею.
Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами
жизни; были
одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому неизвестные.
— Потому что — согласитесь сами — если не знать верно сколько там, от этого зависит
жизнь может быть сотен, а тут мы
одни. И потом мне очень этого хочется и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, — говорил он, — только хуже будет…
Княжна Марья по своему положению
одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана
жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели.