Неточные совпадения
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся
жене, как должен улыбнуться муж, встречая
жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
— О! — возразил
генерал. — Это еще не беда: лучше ей быть покамест
женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, [Кандидат — лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году
генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с
женою на житье.
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова,
генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей
жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.
Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с молодым, стало быть, уж очень важным, богатым
генералом и подружил свою
жену с его
женою: такой человек далеко пойдет.
Обед был большой. Мне пришлось сидеть возле
генерала Раевского, брата
жены Орлова. Раевский был тоже в опале с 14 декабря; сын знаменитого Н. Н. Раевского, он мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
— Я имею к вам,
генерал, небольшую просьбу. Если вам меня нужно, не посылайте, пожалуйста, ни квартальных, ни жандармов, они пугают, шумят, особенно вечером. За что же больная
жена моя будет больше всех наказана в деле будочника?
Генерал занимался механикой, его
жена по утрам давала французские уроки каким-то бедным девочкам; когда они уходили, она принималась читать, и одни цветы, которых было много, напоминали иную, благоуханную, светлую жизнь, да еще игрушки в шкапе, — только ими никто не играл.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето в деревню; но, проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной
генерал Любягин, родственник по
жене (единственный
генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
Оказалось, что мой крестный отец и муж моей тети,
генерал свиты Его Величества светлейший князь Н.П. Лопухин-Демидов сказал великому князю Владимиру Александровичу, с которым был близок, что племянника его
жены и его крестного сына сослали в Вологодскую губернию, возмущался этим и просил, чтобы меня перевели на юг.
— Нет,
генерал! Я теперь и сама княгиня, слышали, — князь меня в обиду не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то меня; я теперь с вашею
женой везде рядом сяду; как вы думаете, выгодно такого мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу, чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж выхожу и сама богаче тебя!
Когда его
жена уходила на платформу освежиться, он рассказывал такие вещи, от которых
генерал расплывался в блаженную улыбку, помещик ржал, колыхая черноземным животом, а подпоручик, только год выпущенный из училища, безусый мальчик, едва сдерживая смех и любопытство, отворачивался в сторону, чтобы соседи, не видели, что он краснеет.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас
генерал Мансуров с
женою и двумя дочерьми,
генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Один раз съехались охотники до рыбной ловли: добрейший
генерал Мансуров, страстный охотник до всех охот, с
женой, и Иван Николаич Булгаков, также с
женой.
— Она мало что говорила неумно, но она подло говорила: для нее становой пристав и писатель — одно и то же. Эта госпожа, должно быть, страшная консерваторша; но, впрочем, что же и ожидать от
жены какого-нибудь господина
генерала; но главное — Вихров, Вихров тут меня удивляет, что он в ней нашел! — воскликнула Юлия, забыв от волнения даже сохранить поверенную тайну.
В коридоре он, впрочем, встретился с
генералом, шедшим к
жене, и еще раз пошутил ему...
— Поедемте к Донону ужинать, — вот где вы с
женой ужинали! — сказал как-то особенно развязно
генерал.
— Извольте к нам чаще ездить, — вот что-с! — сказал ему
генерал и взял при этом руку
жены и стал ее целовать.
Генерал пригласил его, чтобы посоветоваться с ним: необходимо ли
жене ехать за границу или нет, а Мари в это время сама окончательно уже решила, что непременно поедет.
Папенька в ту пору говорили, что будто бы
генерал, который за меня сватался, пьют очень много, однако разве не встречаем мы многие примеры, что
жены за пьяными еще счастливее бывают, нежели за трезвыми?
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего
генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей
жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
— Непременно служить! — подхватил князь. — И потом он литератор, а подобные господа в черном теле очень ничтожны; но если их обставить состоянием, так в наш образованный век, ей-богу, так же почтенно быть
женой писателя, как и
генерала какого-нибудь.
— Да упаси меня бог! Да что вы это придумали, господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прогонят. А у меня семья, сам-семь с
женою и престарелой родительницей. А дойдет до господина генерал-губернатора, так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не-ет, сударь, старая история. Имею честь кланяться. До свиданья-с! — и бежит торопливо следом за своим патроном.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны
жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами.
Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
П.И. Шаблыкин, состоявший тогда чиновником особых поручений при генерал-губернаторе, покровительствовал своему арендатору типографии, открытой им, кажется, на имя
жены, которая не касалась дела, а распоряжался всем сам В.Н. Бестужев.
Но так как вся Москва почти знала, что генерал-губернатор весьма милостиво взглянул на афинские сборища, то оные были возобновлены, и в них принялись участвовать прежние дамы, не выключая и Екатерины Петровны, которая, однако, к великому огорчению своему, перестала на этих сборищах встречать театрального жен-премьера, до такой степени напуганного происшедшим скандалом, что он не являлся более и на дом к Екатерине Петровне.
Вскоре после того к генерал-губернатору явился Тулузов и, вероятно, предуведомленный частным приставом, начал было говорить об этом столь близком ему деле, но властитель отклонил даже разговор об этом и выразился таким образом: «Les chevaliers aux temps les plus barbares faisaient mourir leurs femmes, pousses par la jalousie, mais ne les deshonoraient jamais en public!» [«Рыцари в самые варварские времена, побуждаемые ревностью, убивали своих
жен, но никогда не затрагивали их чести публично!» (франц.).]
— Благодарю, благодарю! — забормотал Егор Егорыч. — Сегодняшний день, ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! — продолжал он с навернувшимися на глазах слезами. — Поутру я получил письмо от
жены… — И Егор Егорыч рассказал, что ему передала в письме Сусанна Николаевна о генерал-губернаторе.
Воронцов сел в середине длинного стола. Напротив его села княгиня, его
жена, с
генералом. Направо от него была его дама, красавица Орбельяни, налево — стройная, черная, румяная, в блестящих украшениях, княжна-грузинка, не переставая улыбавшаяся.
Написав донесение начальнику левого фланга,
генералу Козловскому, в Грозную, и письмо отцу, Воронцов поспешил домой, боясь недовольства
жены за то, что навязал ей чужого, страшного человека, с которым надо было обходиться так, чтобы и не обидеть и не слишком приласкать.
Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над
женою бессовестно, задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на «такой просвирне»? — и никто не смел ему противоречить.
Известно одно, что
генерал глубоко не уважал
жену свою во все время своего с ней сожительства и язвительно смеялся над ней при всяком удобном случае.
К тому же супруг Елизаветы Степановны, мрачный и молчаливый
генерал Ерлыкин, напившись пьян в Нагаткине, запил запоем, который обыкновенно продолжался не менее недели, так что
жена принуждена была оставить его в Бугуруслане, под видом болезни, у каких-то своих знакомых.
Генерал денежно вас не обидит, за это я вам отвечаю;
жена его вечно спит, — стало, и она вас не обидит, разве во сне.
Губернатором был А.А. Татищев, штатский
генерал, огромный, толстый, с лошадиной физиономией, что еще увеличивало его важность. Его
жена была важнейшая губернаторша, но у них жила и подруга ее по Смольному Лидия Арсеньевна, которая в делах управления губернией была выше губернаторши, да чуть ли не самого губернатора.
— Вы… вы давно в Бадене? — спросил
генерал Ратмиров, как-то не по-русски охорашиваясь и, очевидно, не зная, о чем беседовать с другом детства
жены.
Еще бывши юным, нескладным, застенчивым школьником, он, в нескладном казенном мундире и в безобразных белых перчатках, которых никогда не мог прибрать по руке, ездил на Васильевский остров к некоему из немцев горному
генералу, у которого была
жена и с полдюжины прехорошеньких собой дочерей.
Генерал хотел было сказать
жене, что теперь нужны военные люди, а не статские; но зная, что Татьяну Васильевну не урезонишь, ничего не сказал ей и, не спав три ночи сряду, чего с ним никогда не случалось, придумал, наконец, возобновить для графа упраздненное было прежнее место его; а Долгову, как человеку народа, вероятно, хорошо знающему сельское хозяйство, — логически соображал
генерал, — поручить управлять их огромным имением в Симбирской губернии, Татьяна Васильевна нашла этот план недурным и написала своим просителям, что им будут места.
— Merci, тысячу раз merci… — произнес
генерал. — Но теперь вот еще задача!
Жена желает, чтобы драму читала актриса Чуйкина… Она где-то слышала ее, как она декламировала поэму Глинки «Капля»… Vous connaissez cet ouvrage? [Вы знаете это произведение? (франц.).]
— Да потому, — старался придумать
генерал, — что оно отнимает у турок время, расслабляет их умственные способности, наконец, беспокоит их этими каждодневными, вероятно, ссорами в серале между
женами.
Генерал постоянно притворялся перед
женой и выдавал себя за искреннего последователя спиритизма.
Генерал поставлен был в отчаянное положение: он, как справедливо говорил Бегушев, нигде не встречался с спиритизмом; но, возвратясь в Россию и желая угодить
жене, рассказал ей все, что пробегал в газетах о спиритических опытах, и, разумеется, только то, что говорилось в пользу их.
— Да, — протянул
генерал, — теперь я приехал квартиру для
жены нанять, но не знаю где: в отелях грязно и беспокойно…
— Je comprend tres bien!.. [Я понимаю очень хорошо!.. (франц.).] — подхватил
генерал, хорошо ведавший, как тяжело иногда бывает жить на чужие деньги, даже на деньги
жены. — Я не попрошу князя, а прикажу ему заплатить вам!.. — заключил он решительным тоном.
— Может быть, — согласился
генерал и отнесся к Бегушеву: —
Жена умоляет вас, cousin, приехать к нам и прослушать ее творение. Вы хоть и пикируетесь с ней всегда немножко, но она вас бесконечно уважает.
Татьяна Васильевна после того ушла к себе, но Долгов и критик еще часа два спорили между собою и в конце концов разругались, что при всех почти дебатах постоянно случалось с Долговым, несмотря на его добрый характер! Бедный
генерал, сколько ни устал от дневных хлопот, сколь ни был томим желанием спать, считал себя обязанным сидеть и слушать их. Как же после этого он не имел права считать
жену свою хуже всех в мире женщин! Мало что она сама, но даже гости ее мучили его!
— Чего лучше было наших отношений с вашим другом Ефимом Федоровичем Тюменевым, — объяснил
генерал, разводя своими небольшими руками. — Он каждую неделю у нас обедал…
Жена моя, вы знаете, была в постоянном восторге от него и говорила, что это лучший человек, какого она когда-либо знала, — а теперь мы не кланяемся!
— Разумеется!.. Особенно
жена моя, которая чересчур уж prude!.. [строга!.. (франц.).] — подхватил
генерал и потом, после короткого молчания, присовокупил: — А что, мы не выпьем ли с вами бутылку шампанского? Я — русский человек, не могу без шампанского!
— Mon Dieu, какой тут мой вкус!.. Я только жертва и мученик моей
жены! — воскликнул
генерал плачевным голосом.
В этой пиесе есть маленькая роль
генерала, бывшего некогда обольстителем Эйлалии; он встречается нечаянно с Мейнау и его
женой, Эйлалия падает в обморок, а муж вызывает
генерала на дуэль и убивает его из пистолета.