Неточные совпадения
Он оставляет раут тесный,
Домой задумчив
едет он;
Мечтой то грустной, то прелестной
Его встревожен поздний сон.
Проснулся он; ему приносят
Письмо:
князь N покорно просит
Его на вечер. «Боже!
к ней!..
О, буду, буду!» и скорей
Марает он ответ учтивый.
Что с ним? в каком он странном сне!
Что шевельнулось в глубине
Души холодной и ленивой?
Досада? суетность? иль вновь
Забота юности — любовь?
— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен
ехать теперь, после такого сообщения,
к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха той невесты, которая мне только что отказала, — какое нищенство, какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и если помощь этого старика была моей последней надеждой, то пусть гибнет и эта надежда!
— Так вы не знали? — удивилась Версилова. — Olympe!
князь не знал, что Катерина Николаевна сегодня будет. Мы
к ней и
ехали, мы думали, она уже с утренним поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо с дороги и сказала нам пройти
к вам, а сама сейчас придет… Да вот и она!
Раз, например, именно в последнее время, он вошел, когда уже я был совсем одет в только что полученный от портного костюм и хотел
ехать к «
князю Сереже», чтоб с тем отправиться куда следует (куда — объясню потом).
Я попросил его перейти
к делу; все дело, как я и предугадал вполне, заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить
князя ехать просить окончательной помощи у
князя Николая Ивановича. «Не то ведь ему очень, очень плохо может быть, и не по моей уж воле; так иль не так?»
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го,
поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани
к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что
князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора
ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение
к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных
князей, а их шестьдесят человек.
— Сейчас двенадцать часов, мы
едем.
Едет он с нами или остается у вас? — раздражительно и сердито обратился Докторенко
к князю.
Рогожин давеча отрекся: он спросил с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И
князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился в вагон, чтоб
ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти глаза, уже в третий раз в этот день, — подойти
к Рогожину и сказать ему, «чьи это были глаза»!
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не
поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда,
к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его,
князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
Сегодня писал
к князю и просил его позволить мне
ехать в Тобольск для лечения — нетерпеливо жду ответа в надежде, что мне не откажут в этой поездке. До того времени, если не сделается мне заметно хуже, думаю подождать с порошками, присланными Павлом Сергеевичем. Если же почему-нибудь замедлится мое отправление, начну и здесь глотать digitalis, хотя я не большой охотник до заочного лечения, особенно в такого рода припадках, которым теперь я так часто подвергаюсь.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал
князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился
ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Ну что же; очень рада. Только отчего же, — говорит, — ты
к князю не
едешь на его квартиру?
В эту пору у нас разом шли две ярмарки: одна в Л., другая в
К., и мы с
князем разделились: на одной я действую, а на другую он
поехал.
— Я
еду не
к генеральше, которую и знать не хочу, а
к князю, и не первый, а плачу ему визит.
Дня через два, наконец, Калинович
поехал вместе с
князем к невесте.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету
князя, в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не
поедет к генеральше, робко вошел в гостиную и не совсем твердым голосом объявил дочери о приглашении. Настенька в первые минуты вспыхнула.
Часу в девятом
князь, вдвоем с Калиновичем,
поехал к приходу молиться.
— Сейчас получил приглашение и
еду гостить
к князю на всю вакацию, — отвечал Калинович, садясь около Настеньки.
— Не знаю, ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать,
ехавши сюда, заезжал
к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием… умный, знающий… человек с характером, настойчивый…» Не знаю, может быть, по родству и прибавляет.
Обстоятельству этому были очень рады в обществе, и все, кто только не очень зависел по службе от губернатора,
поехали на другой же день
к князю поздравить его.
— Сегодня
к двенадцати генерал-губернатор,
князь В.А. Долгоруков, вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в четыре часа в тестовский трактир, я от
князя прямо туда.
Ехать боюсь!
M-me Углакова уехала уже
к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но, тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же
поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что
князь все сделает, чего требует справедливость.
— Я,
к сожалению, с нынешним генерал-губернатором никогда не сближался, по той причине, что он искони француз и энциклопедист; я же — масон, а потому мне
ехать теперь
к нему и говорить об деле, совершенно меня не касающемся, странно. Но я вместе с вами
поеду к моему другу Углакову, который очень хорош с
князем.
Продолжая
ехать далее,
князь и Михеич встретили еще много опричников. Иные были уже пьяны, другие только шли в кабак. Все смотрели нагло и дерзко, а некоторые даже делали вслух такие грубые замечания насчет всадников, что легко можно было видеть, сколь они привыкли
к безнаказанности.
Предчувствуя в судьбе своей счастливую перемену, наскоро запахиваю халат, выбегаю и вижу курьера, который говорит мне: „Ради Христа, ваше превосходительство, поскорее поспешите
к его сиятельству, ибо вас сделали помпадуром!“ Забыв на минуту расстояние, разделявшее меня от сего доброго вестника, я несколько раз искренно облобызал его и, поручив доброй сопутнице моей жизни угостить его хорошим стаканом вина (с придачею красной бумажки), не
поехал, а, скорей, полетел
к князю.
По окончании же войны Суворов получил повеление немедленно
ехать в Москву
к князю Волконскому для принятия дальнейших препоручений.
— Сегодня
к двенадцати
князь [
Князь В.А. Долгоруков, московский генерал-губернатор] вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в четыре часа
к Тестову, я от
князя прямо туда.
Ехать боюсь!
— Что вы, ребята? перекреститесь! — вскричал Алексей. — Мы
едем с боярином из Троицы
к князю Пожарскому биться с поляками.
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом
к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени
ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как
князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
— Как же! они и меня останавливали верстах в тридцати отсюда; но лишь только я вымолвил, что
еду из Троицы
к князю Пожарскому, тотчас отпустили да еще на дорогу стаканчик вина поднесли.
— И, голубушка! — сказал священник. — До величанья ли им было! Ты, чай, слышала, какие ей на площади попевали свадебные песенки? Ну, боярин! — продолжал он, обращаясь
к Юрию. — Куда ж ты теперь
поедешь с своею супругою?.. Чай, в стане у
князя Пожарского жить боярыням не пристало?.. Не худо, если б ты отвез на время свою супругу в Хотьковский монастырь; он близехонько отсюда, и, верно, игуменья не откажется дать приют боярыне Милославской.
Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший
князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и велел ей
ехать со своим Федькою Лапотком
к конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили в уголок у двери.
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея была та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не
поехал в Петербург
к своему разбогатевшему сыну, а оставался вольным крепостным после освобождения и жил при особе дяди
князя Якова.
Все это, впрочем, разрешилось тем, что
князь, кончив курс и будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился
к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей в любви своей
к Элизе и умолял ее немедля
ехать и сделать от него предложение.
По отъезде ее
князь крикнул, чтоб ему подавали карету, и
поехал в дом
к Оглоблину.
С наступлением вечера
князь по крайней мере раз пять посылал спрашивать княгиню, что скоро ли она
поедет? Та, наконец, собралась и зашла сама
к князю. Она застала его сидящим за столом с наклоненной на руки головой.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже
поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла
к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
«Вот дуралей-то!» — прибавлял он, повертываясь опять на прежний бок, и таким образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог
ехать к Жиглинской, где ожидал встретить
князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не нашел там: тот был дома и отсыпался за проведенную без сна ночь.
— Не буду, не буду больше! — отвечала Елизавета Петровна, заметно струхнув, и затем, подойдя
к Елене, поцеловала ее, перекрестила и проговорила: — Ну, прощай, я
поеду… До свиданья! — присовокупила она почти дружественным голосом
князю.
— Ну, поэтому и все теперь! — сказал
князь. — Через неделю вы, полагаю, можете и
ехать, а
к этому времени я устрою тамошнюю жизнь вашу! — прибавил он княгине; затем, обратясь
к Миклакову и проговорив ему: «до свидания!» — ушел
к себе в кабинет.
Князю Григорову непременно бы следовало
ехать на похороны
к дяде; но он не
поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же
князь не
ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
Управляющий на другой же день принес
князю занятые под именье деньги, более ста тысяч.
Князь, внимательно и старательно пересчитав их, запер в свой железный шкаф и потом, велев подать себе карету,
поехал к нотариусу. Нотариус этот был еще старый знакомый его отца. Увидав
князя, он произнес радостное восклицание.
«Э, черт возьми! Могу же я быть спокойным или не спокойным, как мне пожелается того!» — подумал он; но,
поехав к Елене, все-таки решился, чтобы не очень встревожить ее, совладеть с собой и передать ей всю эту историю, как давно им ожидаемую. Но Елена очень хорошо знала
князя, так что, едва только он вошел, как она воскликнула встревоженным даже голосом...
Умаслив таким образом старуху, Елпидифор Мартыныч
поехал к Елене, которая в это время забавлялась с сыном своим, держа его у себя на коленях.
Князь сидел невдалеке от нее и почти с пламенным восторгом смотрел на малютку; наконец, не в состоянии будучи удержаться, наклонился, вынул ножку ребенка из-под пеленки и начал ее целовать.
— Она-с!.. — отвечал Елпидифор Мартыныч. — Я бросился
к ней, нашел ей нумер и говорю: «Как вам не стыдно не
ехать прямо в свой дом!» — «Ах, говорит, не могу, не знаю, угодно ли это будет
князю!» Ну, знаете ангельский характер ее и кротость! — «Да поезжайте, говорю, —
князь очень рад будет вам».
Князь получил анонимное письмо в то время, как собирался
ехать к Елене.
— Хорошо! — отвечал
князь и, встав из-за стола, сейчас же велел подать себе карету и
поехал к Миклакову.
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от
князя Григорова
к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение было не
ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.