Неточные совпадения
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и
думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить
о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со
стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
«Макаров утверждает, что отношения с женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», —
думал он, отвернувшись к
стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни
о чем не выспрашивала.
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой
стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было
думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы»,
о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
Клим, слушая ее,
думал о том, что провинция торжественнее и радостней, чем этот холодный город, дважды аккуратно и скучно разрезанный вдоль: рекою, сдавленной гранитом, и бесконечным каналом Невского, тоже как будто прорубленного сквозь камень. И ожившими камнями двигались по проспекту люди, катились кареты, запряженные машиноподобными лошадями. Медный звон среди каменных
стен пел не так благозвучно, как в деревянной провинции.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в
стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин
подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но
о ее вине и вообще
о ней не хотелось
думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
«Кошмар», —
подумал он, опираясь рукою
о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
Он смотрел вслед быстро уходящему, закуривая папиросу, и
думал о том, что в то время, как «государству грозит разрушение под ударами врага и все должны единодушно, необоримой, гранитной
стеной встать пред врагом», — в эти грозные дни такие безответственные люди, как этот хлыщ и Яковы, как плотник Осип или Тагильский, сеют среди людей разрушительные мысли, идеи. Вполне естественно было вспомнить
о ротмистре Рущиц-Стрыйском, но тут Клим Иванович испугался, чувствуя себя в опасности.
Но ни
о чем и ни
о ком, кроме себя,
думать не хотелось. Теперь, когда прекратился телеграфный стук в
стену и никто не сообщал тревожных новостей с воли, — Самгин ощутил себя забытым. В этом ощущении была своеобразно приятная горечь, упрекающая кого-то, в словах она выражалась так...
Я
думал хуже
о юртах, воображая их чем-то вроде звериных нор; а это та же бревенчатая изба, только бревна, составляющие
стену, ставятся вертикально; притом она без клопов и тараканов, с двумя каминами; дым идет в крышу; лавки чистые. Мы напились чаю и проспали до утра как убитые.
Глядя на эти коралловые заборы, вы
подумаете, что за ними прячутся такие же крепкие каменные домы, — ничего не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой,
о трех стенках из тонкого дерева, заплетенного бамбуком; четвертой
стены нет: одна сторона дома открыта; она задвигается, в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов, а у хижин вовсе не задвигается.
Но когда люди
думают совсем
о другом, то от них самые доказательные убеждения отскакивают, как от
стены горох.
У Александра опустились руки. Он молча, как человек, оглушенный неожиданным ударом, глядел мутными глазами прямо в
стену. Петр Иваныч взял у него письмо и прочитал в P.S. следующее: «Если вам непременно хочется поместить эту повесть в наш журнал — пожалуй, для вас, в летние месяцы, когда мало читают, я помещу, но
о вознаграждении и
думать нельзя».
Санин два раза прочел эту записку —
о, как трогательно мил и красив показался ему ее почерк! —
подумал немного и, обратившись к Эмилю, который, желая дать понять, какой он скромный молодой человек, стоял лицом к
стене и колупал в ней ногтем, — громко назвал его по имени.
Александров стоял за колонкой, прислонясь к
стене и скрестив руки на груди по-наполеоновски. Он сам себе рисовался пожилым, много пережившим человеком, перенесшим тяжелую трагедию великой любви и ужасной измены. Опустив голову и нахмурив брови, он
думал о себе в третьем лице: «Печать невыразимых страданий лежала на бледном челе несчастного юнкера с разбитым сердцем»…
Стены дома щипал мороз, и брёвна потрескивали. Щекотало сердце беспокойно радостное предчувствие чего-то, что скоро и неизбежно начнётся,
о чём стыдно и жутко
думать.
Стоя около
стены и зажмурив глаза, он слушал пение и
думал об отце,
о матери, об университете,
о религиях; ему было покойно, грустно, и потом, уходя из церкви, он жалел, что служба так скоро кончилась.
Вошли в какой-то двор, долго шагали в глубину его, спотыкаясь
о доски, камни, мусор, потом спустились куда-то по лестнице. Климков хватался рукой за
стены и
думал, что этой лестнице нет конца. Когда он очутился в квартире шпиона и при свете зажжённой лампы осмотрел её, его удивила масса пёстрых картин и бумажных цветов; ими были облеплены почти сплошь все
стены, и Мельников сразу стал чужим в этой маленькой, уютной комнате, с широкой постелью в углу за белым пологом.
Когда
думаешь об еде, то на душе становится легче, и Тетка стала
думать о том, как она сегодня украла у Федора Тимофеича куриную лапку и спрятала ее в гостиной между шкапом и
стеной, где очень много паутины и пыли.
Случалось, что в то время, когда я
думал совсем
о другом и даже когда был сильно занят ученьем, — вдруг какой-нибудь звук голоса, вероятно, похожий на слышанный мною прежде, полоса солнечного света на окне или
стене, точно так освещавшая некогда знакомые, дорогие мне предметы, муха, жужжавшая и бившаяся на стекле окошка, на что я часто засматривался в ребячестве, — мгновенно и на одно мгновение, неуловимо для сознания, вызывали забытое прошедшее и потрясали мои напряженные нервы.
Но умирающий уже забыл
о нем и молча метался.
Думали, что началась агония, но, к удивлению, Колесников заснул и проснулся, хрипло и страшно дыша, только к закату. Зажгли жестяную лампочку, и в чернеющий лес протянулась по-осеннему полоса света. Вместе с людьми двигались и их тени, странно ломаясь по бревенчатым
стенам и потолку, шевелясь и корча рожи. Колесников спросил...
Но не по совести решил Саша: не
думать ему хотелось, а в одиночестве и тьме отдаться душой тому тайному,
о чем дома и
стены могут догадаться.
И всё оттого, что я пегий,
думал я, вспоминая слова людей
о своей шерсти, и такое зло меня взяло, что я стал биться об
стены денника головой и коленами — и бился до тех пор, пока не вспотел и не остановился в изнеможении.
Часто Вадим оборачивался! на полусветлом небосклоне рисовались зубчатые
стены, башни и церковь, плоскими черными городами, без всяких оттенок; но в этом зрелище было что<-то> величественное, заставляющее душу погружаться в себя и
думать о вечности, и
думать о величии земном и небесном, и тогда рождаются мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление.
«Отчего мне так легко, радостно и свободно? Именно свободно.
Подумаю о завтрашней казни — и как будто ее нет. Посмотрю на
стены — как будто нет и
стен. И так свободно, словно я не в тюрьме, а только что вышел из какой-то тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это?»
А время уходило, снег заносил больше и больше
стены дома, и мы всё были одни и одни, и всё те же были мы друг перед другом; а там где-то, в блеске, в шуме, волновались, страдали и радовались толпы людей, не
думая о нас и
о нашем уходившем существовании.
Приподнялась, села на постели и закачалась, обняв колена руками,
думая о чем-то. Юноша печально осматривал комнату — всё в ней было знакомо и всё не нравилось ему:
стены, оклеенные розовыми обоями, белый глянцевый потолок, с трещинами по бумаге, стол с зеркалом, умывальник, старый пузатый комод, самодовольно выпятившийся против кровати, и ошарпанная, закоптевшая печь в углу. Сумрак этой комнаты всегда — днем и ночью — был одинаково душен.
Я
думал о том, какое впечатление должна производить эта бродяжья эпопея, рассказанная в душной каторжной казарме, в четырех
стенах крепко запертой тюрьмы.
Не
думайте, что все эти дни, проведенные дома в четырех
стенах, я размышлял только
о своем плане.
Вопрос, на который довольно трудно ответить знаменитому дуэту! Я моргнул глазами и поднял плечи. Кажется, это удовлетворило Магнуса, и на несколько минут мы погрузились в сосредоточенное молчание. Не знаю,
о чем
думал Магнус, но Я не
думал ни
о чем: Я просто разглядывал с большим интересом
стены, потолок, книги, картинки на
стенах, всю эту обстановку человеческого жилища. Особенно заинтересовала Меня электрическая лампочка, на которой Я остановил надолго Мое внимание: почему это горит и светит?
Преосвященный посидел немного в гостиной, раздумывая и как бы не веря, что уже так поздно. Руки и ноги у него поламывало, болел затылок. Было жарко и неудобно. Отдохнув, он пошел к себе в спальню и здесь тоже посидел, всё
думая о матери. Слышно было, как уходил келейник и как за
стеной покашливал отец Сисой, иеромонах. Монастырские часы пробили четверть.
Финкс остается, но с условием, что обед будет продолжаться не долее десяти минут. Пообедав же, он минут пять сидит на диване и
думает о треснувшей
стене, потом решительно кладет голову на подушку и оглашает комнату пронзительным носовым свистом. Пока он спит, Ляшкевский, не признающий послеобеденного сна, сидит у окошка, смотрит на дремлющего обывателя и брюзжит...
В осеннюю тишину, когда холодный, суровый туман с земли ложится на душу, когда он тюремной
стеною стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает
думать о широких, быстрых реках с привольными, крутыми берегами,
о непроходимых лесах, безграничных степях.
Круглый большой обломок
стены, упавший на другой большой отрывок, образовал площадку и лестницу
о двух ступенях. Тут на разостланной медвежьей шкуре лежал, обхватив правою рукою барабан, Семен Иванович Кропотов. Голова его упала почти на грудь, так что за шляпой с тремя острыми углами ее и густым, черным париком едва заметен был римский облик его. Можно было
подумать, что он дремлет; но, когда приподнимал голову, заметна была в глазах скорбь, его преодолевавшая.
Так
думал отец и гордый барон. Не раз приходило ему на мысль самовольно нарушить клятву. Никто не знал
о ней, кроме старого духовника и Яна; духовник схоронил свою тайну в
стенах какого-то монастыря, а в верном служителе умерла она. Но сколько барон ни был бесхарактерен, слабодушен, все-таки боялся вечных мук. Клятва врезалась такими огненными буквами в памяти его, ад так сильно рисовался в его совести, что он решился на исполнение ужасного обета.
По приезде в город, Лиза на этот раз заехала к Евгении Сергеевне, передала ей роковой пароль, завернула к Тони, расцеловала ее и поспешила к себе, в дом Яскулки, чтобы заключить себя в четырех
стенах и там только
думать и молиться
о дорогом для нее существе.
Несчастный, он
думал, что с окончанием суда над княжной прекратятся его мучения, что вердикт присяжных над его сообщницей спасет его от возмездия, оградит его от прошлого непроницаемой
стеной: что если он сам и не забудет его, то никто не осмелится ему
о нем напомнить, что все концы его преступлений похоронены в могиле княгини и так же немом как могила сердце каторжницы-княгини, а между тем…
Унизанный копьями, бык ревет от боли и трется
о стены арены,
думая тем избавиться от воткнутых в него копий, но этим еще более вонзает их в свое израненное тело.
Она лежала на диване лицом к
стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она
думала о невозвратимости смерти и
о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор, и которая выказалась во время болезни ее отца.