Неточные совпадения
Городничий. Ну, уж вы —
женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из
другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
С
другой стороны, вместо кротости, чистосердечия, свойств жены добродетельной, муж видит в душе своей жены одну своенравную наглость, а наглость в
женщине есть вывеска порочного поведения.
У выходов люди теснились, давили
друг друга, в особенности
женщины, которые заранее причитали по своим животам и пожиткам.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего
друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его
женщиной находится уже в тех отношениях, как и с
другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для
женщины, не умевшей говорить ни на одном иностранном языке.
— Брось меня, брось! — выговаривала она между рыданьями. — Я уеду завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная
женщина. Камень на твоей шее. Я не хочу мучать тебя, не хочу! Я освобожу тебя. Ты не любишь, ты любишь
другую!
Княгиня же, со свойственною
женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет к нему привязанности, и
другие доводы; но не говорила главного, того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она не понимает его.
Они чувствуют, что это что-то
другое, что это не игрушка, эта
женщина дороже для меня жизни.
Мадам Шталь, про которую одни говорили, что она замучала своего мужа, а
другие говорили, что он замучал её своим безнравственным поведением, была всегда болезненная и восторженная
женщина.
— Ах, гордость и гордость! — сказала Дарья Александровна, как будто презирая его зa низость этого чувства в сравнении с тем,
другим чувством, которое знают одни
женщины.
— О моралист! Но ты пойми, есть две
женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а
другая жертвует тебе всем и ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Как будто было что-то в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала
другая, странная, чуждая ему
женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
Я видела только его и то, что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как
женщина, вижу
другое; я вижу твои страдания, и мне, не могу тебе сказать, как жаль тебя!
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою
женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна
другую.
— Если вы приехали к нам, вы, единственная
женщина из прежних
друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
Как всегда держась чрезвычайно прямо, своим быстрым, твердым и легким шагом, отличавшим ее от походки
других светских
женщин, и не изменяя направления взгляда, она сделала те несколько шагов, которые отделяли ее от хозяйки, пожала ей руку, улыбнулась и с этою улыбкой оглянулась на Вронского.
— Тем хуже, чем прочнее положение
женщины в свете, тем хуже. Это всё равно, как уже не то что тащить fardeau руками, а вырывать его у
другого.
Другая лампа-рефрактор горела на стене и освещала большой во весь рост портрет
женщины, на который Левин невольно обратил внимание.
Другое: она была не только далека от светскости, но, очевидно, имела отвращение к свету, а вместе с тем знала свет и имела все те приемы
женщины хорошего общества, без которых для Сергея Ивановича была немыслима подруга жизни.
Для
других, она знала, он не представлялся жалким; напротив, когда Кити в обществе смотрела на него, как иногда смотрят на любимого человека, стараясь видеть его как будто чужого, чтоб определить себе то впечатление, которое он производит на
других, она видела, со страхом даже для своей ревности, что он не только не жалок, но очень привлекателен своею порядочностью, несколько старомодною, застенчивою вежливостью с
женщинами, своею сильною фигурой и особенным, как ей казалось, выразительным лицом.
И одни говорили, что мадам Шталь сделала себе общественное положение добродетельной, высокорелигиозной
женщины;
другие говорили, что она была в душе то самое высоко-нравственное существо, жившее только для добра ближнего, каким она представлялась.
О женских своих
друзьях и о первейшем из них, о графине Лидии Ивановне, Алексей Александрович не думал. Все
женщины, просто как
женщины, были страшны и противны ему.
— Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например,
другое дело! — вы, победители петербургские: только посмотрите, так
женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
Но ничуть не бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной
женщины к
другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности — только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство — было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую
женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую
другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
Другой бы на моем месте предложил княжне son coeur et sa fortune; [руку и сердце (фр.).] но надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил
женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова.
В продолжение вечера я несколько раз нарочно старался вмешаться в их разговор, но она довольно сухо встречала мои замечания, и я с притворной досадой наконец удалился. Княжна торжествовала; Грушницкий тоже. Торжествуйте,
друзья мои, торопитесь… вам недолго торжествовать!.. Как быть? у меня есть предчувствие… Знакомясь с
женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет…
Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счет Бог знает какие небылицы;
женщины, которые, обнимая
другого, будут смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нем ревности к усопшему, — Бог с ними!
Он повернулся в
другую сторону и увидел
женщину, казалось, застывшую и окаменевшую в каком-то быстром движении.
Мужчины и
женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был; жители перекликались со двора в двор, наскакивали
друг на
друга, вопили и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно вбежала Ассоль.
Как
женщина, она была непопулярна в Каперне, однако многие подозревали, хотя дико и смутно, что ей дано больше прочих — лишь на
другом языке.
Большая группа
женщин толпилась у входа; иные сидели на ступеньках,
другие на тротуаре, третьи стояли и разговаривали.
Другая же дама, очень полная и багрово-красная, с пятнами, видная
женщина, и что-то уж очень пышно одетая, с брошкой на груди величиной в чайное блюдечко, стояла в сторонке и чего-то ждала.
— Дебатирован был в последнее время вопрос: имеет ли право член коммуны входить к
другому члену в комнату, к мужчине или
женщине, во всякое время… ну, и решено, что имеет…
Правда, все это было темно, донос был от
другой же немки, отъявленной
женщины и не имевшей доверия; наконец, в сущности, и доноса не было благодаря стараниям и деньгам Марфы Петровны; все ограничилось слухом.
Паратов. Эти «кроткие, нежные взгляды», этот сладкий любовный шепот, когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, эти клятвы!.. И все это через месяц повторяется
другому, как выученный урок. О,
женщины!
Паратов. Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если
женщина свободна, ну, тогда
другой разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня дело священное. Я этого вольнодумства терпеть не могу. Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает многими достоинствами?
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на
женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас как на вещь. Ну, если вы вещь, это
другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться не может.
Паратов. Мне не для любопытства, Лариса Дмитриевна, меня интересуют чисто теоретические соображения. Мне хочется знать, скоро ли
женщина забывает страстно любимого человека: на
другой день после разлуки с ним, через неделю или через месяц… имел ли право Гамлет сказать матери, что она «башмаков еще не износила» и так далее…
— Что за чудесная
женщина Анна Сергеевна, — воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим
другом в отведенной им комнате.
Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее
другом, как будто дружба с такою
женщиной была возможна…
И замолчал.
Женщины улыбались, беседуя все более оживленно, но Клим чувствовал, что они взаимно не нравятся одна
другой. Спивак запоздало спросил его...
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила
женщина. — Смешно, что царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на голове — чего-нибудь
другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
«Макаров утверждает, что отношения с
женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», — думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная
женщина, с которой он был более откровенным, чем с
другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни о чем не выспрашивала.
Клим, зная, что Туробоев влюблен в Спивак и влюблен не без успеха, — если вспомнить три удара в потолок комнаты брата, — удивлялся. В отношении Туробоева к этой
женщине явилось что-то насмешливое и раздражительное. Туробоев высмеивал ее суждения и вообще как будто не хотел, чтоб при нем она говорила с
другими.
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех
других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то
женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура
женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях,
другая свесилась через ручку кресла.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами
друг к
другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой:
другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая
женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Это еще более рассмешило
женщину, но Долганов, уже не обращая на нее внимания, смотрел на Дмитрия, как на старого
друга, встреча с которым тихо радует его, смотрел и рассказывал...
«Ты много видел
женщин и хочешь
женщину, вот что,
друг мой! Но лучше выпить вина. Поздно, не дадут…»
Клим с удовольствием видел, что Маракуев проигрывает в глазах Варвары, которая пеняла уже, что Макаров не порицает
женщину, и смотрела на него сочувственно, а
друга своего нетерпеливо уговаривала...