Неточные совпадения
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического
дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле
блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее
доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими
домамиВдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят;
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный
дом;
По цельным окнам тени ходят,
Мелькают профили голов
И дам и модных чудаков.
Извне
дома, почти на краю рамы,
блестела утренняя звезда.
Самгин вздохнул и поправил очки. Въехали на широкий двор; он густо зарос бурьяном, из бурьяна торчали обугленные бревна, возвышалась полуразвалившаяся печь, всюду в сорной траве
блестели осколки бутылочного стекла. Самгин вспомнил, как бабушка показала ему ее старый, полуразрушенный
дом и вот такой же двор, засоренный битыми бутылками, — вспомнил и подумал...
Он ловко обрил волосы на черепе и бороду Инокова, обнажилось неузнаваемо распухшее лицо без глаз, только правый, выглядывая из синеватой щели,
блестел лихорадочно и жутко. Лежал Иноков вытянувшись, точно умерший, хрипел и всхлипывающим голосом произносил непонятные слова; вторя его бреду, шаркал ветер о стены
дома, ставни окон.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От
дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле с рожью точно горит огнем, да речка так
блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Сами они
блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом
доме и там, в семействе женатого брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась матери и снова, как в монастырь, поступила под авторитет и опеку теток.
Потолки были везде расписаны пестрыми узорами, и небольшие белые двери всегда
блестели, точно они вчера были выкрашены; мягкие тропинки вели по всему
дому из комнаты в комнату.
Пить чай в трактире имеет другое значение для слуг.
Дома ему чай не в чай;
дома ему все напоминает, что он слуга;
дома у него грязная людская, он должен сам поставить самовар;
дома у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин может позвонить. В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется с подносом половой, чашки
блестят, чайник
блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Дом княжны Анны Борисовны, уцелевший каким-то чудом во время пожара 1812, не был поправлен лет пятьдесят; штофные обои, вылинялые и почерневшие, покрывали стены; хрустальные люстры, как-то загорелые и сделавшиеся дымчатыми топазами от времени, дрожали и позванивали, мерцая и тускло
блестя, когда кто-нибудь шел по комнате; тяжелая, из цельного красного дерева, мебель, с вычурными украшениями, потерявшими позолоту, печально стояла около стен; комоды с китайскими инкрустациями, столы с медными решеточками, фарфоровые куклы рококо — все напоминало о другом веке, об иных нравах.
Но это не мешало ему иметь доступ в лучшие московские
дома, потому что он был щеголь, прекрасно одевался, держал отличный экипаж, сыпал деньгами, и на пальцах его рук, тонких и безукоризненно белых, всегда
блестело несколько перстней с ценными бриллиантами.
Еще задолго до этого времени первым
блеснул парижский парикмахер Гивартовский на Моховой. За ним Глазов на Пречистенке, скоро разбогатевший от клиентов своего дворянского района Москвы. Он нажил десяток
домов, почему и переулок назвали Глазовским.
Дела клуба становились все хуже и хуже… и публика другая, и субботние обеды — парадных уже не стало — скучнее и малолюднее… Обеды накрывались на десять — пятнадцать человек. Последний парадный обед, которым
блеснул клуб, был в 1913 году в 300-летие
дома Романовых.
В
доме Бетленга жили шумно и весело, в нем было много красивых барынь, к ним ходили офицеры, студенты, всегда там смеялись, кричали и пели, играла музыка. И самое лицо
дома было веселое, стекла окон
блестели ясно, зелень цветов за ними была разнообразно ярка. Дедушка не любил этот
дом.
Обычные виды: былая краса
Пустынного русского края,
Угрюмо шумят строевые леса,
Гигантские тени бросая;
Равнины покрыты алмазным ковром,
Деревни в снегу потонули,
Мелькнул на пригорке помещичий
дом,
Церковные главы
блеснули…
Только сквозь малые щелочки было видно, как внутри
дома огонек
блестит, да слышно, что тонкие молоточки по звонким наковальням вытюкивают.
Город О… мало изменился в течение этих восьми лет; но
дом Марьи Дмитриевны как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены белели приветно и стекла раскрытых окон румянились и
блестели на заходившем солнце; из этих окон неслись на улицу радостные легкие звуки звонких молодых голосов, беспрерывного смеха; весь
дом, казалось, кипел жизнью и переливался весельем через край.
Остановившись на этом месте писать, Вихров вышел посмотреть, что делается у молельни, и увидел, что около
дома головы стоял уже целый ряд икон, которые на солнце
блестели своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах
домов устало
блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла,
блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда,
дома ждал ужин и отдых.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу, держась все время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет. Раз он остановился против
дома Николаевых, который ярко белел в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие тени от
домов и заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а другая масляно
блестела гладким, круглым булыжником.
Наступил вечер. Обычно оживленного Белграда нельзя было узнать: кафены и пиварни были закрыты, в
домах не видно огня, на улицах никого — только
блестели ружьями патрули.
Я взял купца за руку, подвел его к вывешенному объявлению и показал красную строку. «Выставка вполне закончена». Выругал купец газетчиков и уверовал. Так и
дома скажет. А таких купцов тысячи. Другие, оказывается, и совсем не были на выставке, а ругательски ругаются со слов газет и из желания хоть как-нибудь да поругать начальство,
блеснуть перед слушателем смелостью и полиберальничать…
Чем дальше уходили мы от
дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углубленное тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звезды. Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме
блестят ее глаза; я трусливо прижался к бабушке.
Так все дни, с утра до поздней ночи в тихом
доме моём неугомонно гудит басок,
блестит лысина, растекаются, тают облака пахучего дыма и светло брызжут из старых уст яркие, новые слова.
Марк Васильич второй день чего-то грустен, ходит по горнице, курит непрерывно и свистит. Глаза ввалились,
блестят неестественно, и слышать он хуже стал, всё переспрашивает, объясняя, что в ушах у него звон. В
доме скушно, как осенью, а небо синё и солнце нежное, хоть и холодно ещё. Запаздывает весна».
Над провалившейся крышей бубновского
дома ясно
блестел серп луны, точно собираясь жать мелкие, редкие звёзды. Лаяли собаки, что-то трещало и скрипело, а в тени амбара хрустнул лёд и словно всхлипнули.
Пошли. Улица зыбко качалась под ногами, пёстрые
дома как будто подпрыгивали и приседали, в окнах
блестели гримасы испуга, недоумения и лицемерной кротости. В светлой, чуткой тишине утра тревожно звучал укоризненный голос Шакира...
Фомы Фомича, — которого я так желал видеть и который, я уже тогда же чувствовал это, был полновластным владыкою всего
дома, — не было: он
блистал своим отсутствием и как будто унес с собой свет из комнаты.
Заходила ли эта женщина в сырую утреннюю тень, падавшую от
дома, выходила ли она на средину двора, освещенного радостным молодым светом, и вся стройная фигура ее в яркой одежде
блистала на солнце и клала черную тень, — он одинаково боялся потерять хоть одно из ее движений.
Оленин, выйдя за ним на крыльцо, молча глядел в темное звездное небо по тому направлению, где
блеснули выстрелы. В
доме у хозяев были огни, слышались голоса. На дворе девки толпились у крыльца и окон, и перебегали из избушки в сени. Несколько казаков выскочили из сеней и не выдержали, загикали, вторя окончанию песни и выстрелам дяди Ерошки.
С первого взгляда можно было узнать хозяина
дома, сына знаменитого Черкасского князя, по его выразительному смуглому лицу и большим черным глазам, в которых
блистало все неукротимое мужество диких сынов неприступного Кавказа.
Траурная музыка гулко бьет в окна
домов, вздрагивают стекла, люди негромко говорят о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч ног о камни мостовой, — тверды камни под ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо пахнет человеком, и невольно смотришь вверх, где в туманном небе неярко
блестят звезды.
Весна, ярко
блестит солнце, люди веселы, и даже стекла в окнах старых каменных
домов улыбаются тепло.
Пришли пешком в Петровские линии. Квартира в бельэтаже роскошная, обстановка чудесная, дорогие картины. Столовая
блестит серебром и хрусталем, расцвечена крашеными яйцами и букетами в вазах. Общество все было в сборе, и ждали хозяйку
дома.
Дом был обставлен с тяжелой, грубо хвастливой роскошью, все в нем
блестело и кричало о богатстве хозяина, но казачка ходила мимо дорогих мебелей и горок, наполненных серебром, боком, пугливо, точно боялась, что эти вещи схватят ее и задавят.
Приехав в
дом крестного, Фома застал Любу одну. Она вышла навстречу ему, и было видно, что она нездорова или расстроена: глаза у нее лихорадочно
блестели и были окружены черными пятнами. Зябко кутаясь в пуховый платок, она, улыбаясь, сказала...
Все они были одинаково благочестивы, безличны и подчинены Антонине Ивановне, хозяйке
дома, женщине высокой, худой, с темным лицом и строгими серыми глазами, — они
блестели властно и умно.
Встречу ему двигалась улица, вздрагивали, покачиваясь,
дома,
блестели стёкла, шумно шли люди, и всё было чуждо.
Во всех трех окнах ярко
блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и освещали на далекое пространство высокие черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над
домом сверкали молнии.
В одну прекрасную июльскую ночь ворота крылушкинского
дома зашатались от смелых ударов нескольких кулаков. Крылушкин выглянул в окно и увидел у своих ворот трое дрожек и человек пятнадцать людей, между которыми
блестела одна каска. Крылушкин узнал также по воловой дуге полицмейстерские дрожки. Как человек совершенно чистый, он спокойно вышел из комнат и отпер калитку.
Не без намерения употребил я слово «опрятный»: не только сама хозяйка казалась образцом чистоты, но и все вокруг нее, все в
доме так и лоснилось, так и
блистало; все было выскребено, выглажено, вымыто мылом; самовар на круглом столе горел как жар; занавески перед окнами, салфетки так и коробились от крахмала, так же как и платьица и шемизетки тут же сидевших четырех детей г. Ратча, дюжих, откормленных коротышек, чрезвычайно похожих на мать, с топорными крепкими лицами, вихрами на висках и красными обрубками пальцев.
Вдруг в конце аллеи разом
блеснул весь наш отель, освещенный бесчисленными огнями, — слава богу:
дома!
До
дома было, вероятно, верст двенадцать, но сил не хватало, не было соображения, как идти; месяц
блестел то спереди, то справа, и кричала всё та же кукушка, уже осипшим голосом, со смехом, точно дразнила: ой, гляди, собьешься с дороги!
Он пошел в
дом и немного погодя вернулся со свертком; развернул — и
блеснули рубли, совершенно новые. Он взял один, попробовал на зуб, бросил на поднос; потом бросил другой…
В настоящее время крыша на лавке и дверь выкрашены и
блестят как новые, на окнах по-прежнему цветет веселенькая герань, и то, что происходило три года назад в
доме и во дворе Цыбукина, уже почти забыто.
Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый на английский манер, тянулся чуть ли не на целую версту от
дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом, на котором росли сосны с обнажившимися корнями, похожими на мохнатые лапы; внизу нелюдимо
блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши.
Вверху, на горе, в пышной зелени густых садов прячутся красивые каменные
дома, колокольни церквей гордо вздымаются в голубое небо, их золотые кресты ослепительно
блестят на солнце.
Стаканыч пожал его холодную, негнущуюся большую руку и, вернувшись на свою кровать, сел за прерванный пасьянс. И до самого обеда оба старика не произнесли больше ни слова, и в комнате стояла такая, по-осеннему ясная, задумчивая и грустная тишина, что обманутые ею мыши, которых пропасть водилось в старом
доме, много раз пугливо и нагло выбегали из своего подполья на середину комнаты и,
блестя черными глазенками, суетливо подбирали рассыпанные вокруг стола хлебные крошки.
— Даже в сумасшедший
дом! Лучше! лучше! — продолжала она кричать,
блестя глазами. — Сегодня, когда я была в Пестрове, я завидовала голодным и больным бабам, потому что они не живут с таким человеком, как вы. Они честны и свободны, а я, по вашей милости, тунеядица, погибаю в праздности, ем ваш хлеб, трачу ваши деньги и плачу вам своею свободой и какою-то верностью, которая никому не нужна. За то, что вы не даете мне паспорта, я должна стеречь ваше честное имя, которого у вас нет.
Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке,
дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами
блестела, казалось, на самой реснице его глаз.