Неточные совпадения
Иной
добра не делает,
И зла за ним не видится,
Иного не поймешь.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко
и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге
и Творце! Или без понятия того, что есть
добро, без объяснения
зла нравственного».
Обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною
и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту,
и этот муж явился на этой высоте не
злым, не фальшивым, не смешным, но
добрым, простым
и величественным.
Ему казалось, что
и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то: брать на замечанье тех, которые не являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не находились у швейцара на листе,
и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни
добрый, ни
злой человек.
Единственное
зло и сто
добрых дел!
Не знали, кого
и как судить, не могли согласиться, что считать
злом, что
добром.
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно только
зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки
добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер
и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она
и тогда принять отказалась?
Когда пример такой
У нас полюбят,
Тогда вползут сюда за
доброю Змеёй,
Одной,
Сто
злых и всех детей здесь перегубят.
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг,
и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла
и есть самая подлинная история правды
добра и правды
зла, которая
и должна
и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно
и мудро о гневе
и о нежности, о неутолимых печалях матерей
и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью
зла и насилия, я зову вас на дело
добра и любви. Я говорю священными словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна.
И у него не рождается никаких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни
зла, ни
добра, что празден он
и не живет, а прозябает.
Кто только случайно
и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он мрачен,
зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть в
доброй и прочной памяти.
Многие запинаются на
добром слове, рдея от стыда,
и смело, громко произносят легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром, оставляя длинный след
зла, иногда неистребимого.
— Ну, иной раз
и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй,
и пронесло бы, а тут
зло возьмет, не вытерпишь,
и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только
и света что в палате да по
добрым людям.
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом
и борьбой всех внутренних сил, а гораздо дешевле, без борьбы
и сразу, на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого
зла от старого
добра,
и принималась на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых людей — без имени, без прошедшего, без истории, без прав.
Райский смотрел, как стоял директор, как говорил, какие
злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос,
и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает
и захихикает от волнения, как
добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его
и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
— Это не так
и не оттого. Это оттого, что я не вижу в нем никакой разницы с другими. Я не считаю его ни глупее умных, ни
злее добрых. Я ко всем одинаков, потому что в моих глазах все одинаковы.
Что я „честь семейства“, что ли, должен спасти?» Отмечаю все эти подлости, чтоб показать, до какой степени я еще не укреплен был в разумении
зла и добра.
—
И только обманули меня тогда
и еще пуще замутили чистый источник в душе моей! Да, я — жалкий подросток
и сам не знаю поминутно, что
зло, что
добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги,
и я бы догадался
и тотчас вскочил на правый путь. Но вы только меня тогда разозлили.
От европейцев
добра видели они пока мало, а
зла много: оттого
и самое отчуждение их логично.
Но пока им не растолковано
и особенно не доказано, что им хотят
добра, а не
зла, они боятся перемен, хотя
и желают, не доверяют чужим
и ведут себя, как дети.
Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем
зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен,
и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он
добрый или умный, а про другого, что он
злой или глупый.
Все жили только для себя, для своего удовольствия,
и все слова о Боге
и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу
зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной,
и пройдет.
Одно из самых обычных
и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек
добрый,
злой, умный, глупый, энергичный, апатичный
и т. д.
Он показал ей, что
и где писать,
и она села за стол, оправляя левой рукой рукав правой; он же стоял над ней
и молча глядел на ее пригнувшуюся к столу спину, изредка вздрагивавшую от сдерживаемых рыданий,
и в душе его боролись два чувства —
зла и добра: оскорбленной гордости
и жалости к ней, страдающей,
и последнее чувство победило.
«Да, о чем, бишь, я думал? — спросил себя Нехлюдов, когда все эти перемены в природе кончились,
и поезд спустился в выемку с высокими откосами. — Да, я думал о том, что все эти люди: смотритель, конвойные, все эти служащие, большей частью кроткие,
добрые люди, сделались
злыми только потому, что они служат».
Диалектика капиталистического
зла должна породить
добро, тьма, в которой отчужден
и превращен в вещь человек, должна породить свет.
Но мировой Город не может погибнуть, он нужен миру, в нем нерв нового свободного человечества с его
добром и его
злом, с его правдой
и его неправдой, в нем пульсирует кровь Европы,
и она обольется кровью, если Парижу будет нанесен удар.
Одинаково ложно видеть повсюду в жизни мира торжество
злой дьявольской силы
и видеть прогрессирующее раскрытие
и торжество божьей
доброй силы.
Самое различение буржуазии
и пролетариата носит аксиологический характер, есть различение
зла и добра, тьмы
и света, почти манихейское деление мира на две части, на царство тьмы
и царство света.
Ничто в истории не осуществляется по прямой линии, мирным нарастанием, без раздвоения
и без жертв, без
зла, сопровождающего
добро, без тени света.
Духи
добрые сражаются с духами
злыми, но вооружения их более тонкие
и совершенные.
С моей стороны я желаю
доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие
и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим
злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого
и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже
злых из них, не токмо
добрых, ибо
и из них много
добрых, наипаче в наше время.
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что
добро и что
зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец
и оспорит даже
и твой образ
и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
— Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я
злая, а не
добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не то…
и чтоб я тебя больше совсем не слыхала, Ракитка! — Все это Грушенька проговорила с необыкновенным волнением.
И не хвали ты меня после того, Алеша, не почитай меня
доброю,
злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введешь.
О, мы непосредственны, мы
зло и добро в удивительнейшем смешении, мы любители просвещения
и Шиллера
и в то же время мы бушуем по трактирам
и вырываем у пьянчужек, собутыльников наших, бороденки.
За чаем стали опять говорить о привидениях
и злых духах. Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что черт не имеет постоянного облика
и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли черт с
добрым богом Эндури, гольд пресерьезно ответил...
Это человек опытный, себе на уме, не
злой и не
добрый, а более расчетливый; это тертый калач, который знает людей
и умеет ими пользоваться.
— Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я
злая: что меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не такая была,
и ты бы не такая была. Хорошая ты — от меня дурной;
добрая ты — от меня
злой. Пойми, Верка, благодарна будь.
Конечно, вы остались бы довольны
и этим, потому что вы
и не думали никогда претендовать на то, что вы мила или
добра; в минуту невольной откровенности вы сами признавали, что вы человек
злой и нечестный,
и не считали злобы
и нечестности своей бесчестьем для себя, доказывая, что иною вы не могли быть при обстоятельствах вашей жизни.
— Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая — на мои воровские деньги учена. Ты об
добром думаешь, а как бы я не
злая была, так бы ты
и не знала, что такое
добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь? Я тебе мать.
— Да, Верочка, после так не будет. Когда
добрые будут сильны, мне не нужны будут
злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда
злые увидят, что им нельзя быть
злыми;
и те
злые, которые были людьми, станут
добрыми: ведь они были
злыми только потому, что им вредно было быть
добрыми, а ведь они знают, что
добро лучше
зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.
— Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая
и благородная, — говорит Марья Алексевна,
и голос ее дрожит от злобы, — вы такая
добрая… как же мне, грубой
и злой пьянице, разговаривать с вами?
Извольте смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется: я,
злая, исчезаю; смотрите на
добрую мать
и ее дочь.
Она была
добрая девушка
и никогда во
зло не употребляла влияния, которое видимо имела над Кирилом Петровичем, в чем отличалась она от других наперсниц, поминутно им сменяемых.
Может, Бенкендорф
и не сделал всего
зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона
и над законом, имевшей право мешаться во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но
и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
Аптекарша была белокурая, лимфатическая, высокая, очень недурная собой, но вялая
и сонная женщина, она была чрезвычайно
добра, да
и трудно было при такой комплекции быть
злою.
И добрая женщина не только не попомнила
зла, но когда, по приезде в Москву, был призван ученый акушер
и явился «с щипцами, ножами
и долотами», то Ульяна Ивановна просто не допустила его до роженицы
и с помощью мыльца в девятый раз вызволила свою пациентку
и поставила на ноги.