Неточные совпадения
— А ведь это поди ты не
ладно, бригадир, делаешь, что с мужней женой уводом живешь! — говорили они ему, —
да и не затем ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
Глаша. Кто вас разберет, все вы друг на друга клеплете, что вам ладно-то не живется? Уж у нас ли, кажется, вам, странным, не житье, а вы все ссоритесь
да перекоряетесь; греха-то вы не боитесь.
— То и
ладно, то и
ладно: значит, приспособился к потребностям государства, вкус угадал, город успокоивает. Теперь война, например, с врагами: все двери в отечестве на запор. Ни человек не пройдет, ни птица не пролетит, ни амбре никакого не получишь, ни кургузого одеяния, ни марго, ни бургонь — заговейся! А в сем богоспасаемом граде источник мадеры не иссякнет у Ватрухина!
Да здравствует Ватрухин! Пожалуйте, сударыня, Татьяна Марковна, ручку!
—
Ладно,
ладно. И это знаем… Катерине Ивановне поклончик.
Да вот чего, у меня тут кошевая стоит, у самого трактира — только кликни Барчука. Лихо домчит… Зверь, не ямщик.
Коли бороденка трясется, а сам он говорит
да сердится — значит
ладно, правду говорит, хочет дело делать; а коли бороду гладит левою рукой, а сам посмеивается — ну, значит надуть хочет, плутует.
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя — откуда речи берутся! А уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром —
да не старым, а новым, что с темным глянцем; повести по ней ладонью — тот же бархат! Седло, чепрачок, уздечка — вся как есть сбруя до того была
ладно пригнана, в порядке, вычищена — бери карандаш и рисуй! Чертопханов — чего больше? — сам собственноручно и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не раз мазью смазывал…
Призадумался мой Еремей Лукич: дело, думает, не
ладно… колдовство проклятое замешалось…
да вдруг и прикажи перепороть всех старых баб на деревне.
В это время дверь одного из шалашей отворилась, и старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая, показалась у порога. «Полно тебе, Степка, — сказала она сердито, — барин почивает, а ты знай горланишь; нет у вас ни совести, ни жалости». — «Виноват, Егоровна, — отвечал Степка, —
ладно, больше не буду, пусть он себе, наш батюшка, почивает
да выздоравливает». Старушка ушла, а Степка стал расхаживать по валу.
—
Ладно; надейся! — поддразнивал Перхунов, — ты же все твердил: молчи
да не рассуждай! — вот и домолчались.
— Вот я эту хворь из нее выбью!
Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет.
Да и ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется
да милуется… Пошел с моих глаз… тихоня!
—
Ладно, — поощряет дедушка, — выучишься — хорошо будешь петь. Вот я смолоду одного архиерейского певчего знал — так он эту же самую песню пел… ну, пел! Начнет тихо-тихо, точно за две версты, а потом шибче
да шибче — и вдруг октавой как раскатится, так даже присядут все.
— Ну, ну,
ладно… Притвори-ка дверь-то.
Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого ничего не останется. Жаль… Тоже наживал…
да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
— Ну,
да,
ладно, знаю вас! — говорила она. — Женись на мне, тогда пойду.
— А ты напрасно, баушка, острамила своего Петра Васильича, — вступился Родион Потапыч. — Поучить следовало, это верно, а только опять не на людях… В сам-то деле, мужику теперь ни взад ни вперед ходу нет. За рукомесло за его похвалить тоже нельзя,
да ведь все вы тут ополоумели и последнего ума решились… Нет, не
ладно. Хоть бы со мной посоветовались: вместе бы и поучили.
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто не понял,
да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «
Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
«Надо, говорит, новые трубы ставить, а лучше всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень в музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну
да уж
ладно!
— Хорошо-то оно хорошо, — говорит Федор, —
да одно вот, сударь, не
ладно.
— Это, — говорит, — вы с Асафом бредили. Вы, говорит, известно, погубители наши. Над вами, мол, и доселева большего нет; так если вы сами об себе промыслить не хотите, мы за вас промыслим, и набольшего вам дадим,
да не старца, а старицу, или, по-простому сказать, солдатскую дочь…
Ладно, что ли, этак-то будет?
Ну, я себе думаю: «
Ладно, братцы, судите ветра в поле»; а как, по-моему, полиция, нет ее ничего вреднее, то я сейчас шмыг за одного татарина,
да за другого. Шепчу им...
«
Ладно, — думаю, — хорош милостивец: крест с шеи снял,
да еще и жалеет». Никого я к нему не посылал, а все только шел Христовым именем без грошика медного.
— «
Ладно», — говорит Лукин, засучил, знаете, немного рукава, перекрестился по-нашему, по-христианскому,
да как свистнет…
«
Ладно,
ладно! — возражал на это Костяков, — вот женитесь, так увидите. Я сам, бывало, только бы играть с молодыми девками
да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в голову вбили: так кто-то и пихал жениться!»
— Ну,
да уж
ладно, — засмеялся «зверь», еще морщась от боли. — До свадьбы у нас обоих заживет. Пойдемте-ка.
—
Да,
ладно, хорошо. Верю тебе, что нынче иное. А ты дальше говори.
—
Ладно, парень. Вот за это люблю! Прощайся же скорей с товарищами,
да и в путь!
— Слава те, Господи! Ну,
ладно, что пустая берлога, а кабы там
да хозяин лежал?
—
Ладно. Чалого запряги и ступай, — сказал старик Акиму. —
Да смотри, чтоб не так, как намедни, отвечать за тебя. Попомнишь Петруху.
—
Да что, надо бы на той неделе сыграть. Мы готовы, — отвечала старуха просто, спокойно, как будто Оленина не было и нет на свете. — Я всё для Марьянушки собрала и припасла. Мы хорошо отдадим.
Да вот немного не
ладно. Лукашка-то наш что-то уж загулял очень. Вовсе загулял! Шалит! Намедни приезжал казак из сотни, сказывал, он в Ногаи ездил.
—
Да ничего, — отвечает отец Иван, — мы между собой стараемся, чтобы
ладно… только вот отец Маркел у нас… коллега очень щекотисты…
— А я тебе вот что скажу, отец Крискент… Все у нас было
ладно, а ты заводишь смуту и свары… Для брагинского-то золота ты всех нас разгонишь из новой церкви…
Да! А помнишь, что апостол-то сказал: «Вся же благообразна и по чину вам
да бывают». Значит, ежели есть староста и кандидат в старосты, так нечего свои-то узоры придумывать. Так и знай, отец Крискент.
—
Ладно,
ладно… Ты вот за Нюшей-то смотри, чего-то больно она у тебя хмурится,
да и за невестками тоже. Мужик если и согрешит, так грех на улице оставит, а баба все домой принесет. На той неделе мне сказывали, что Володька Пятов повадился в нашу лавку ходить, когда Ариша торгует… Может, зря болтают только, — бабенки молоденькие. А я за ребятами в два глаза смотрю, они у меня и воды не замутят.
—
Ладно, поедем. Только сбегаю, прощусь с товарищами, славные ребята,
да возьму скарб из мурьи.
—
Ладно,
ладно… Приходи на второй день. Куличом накормим. Яйца с ребятами покатаешь. Ишь ты, окаянный! Сам дошел… А я думал уж — они в тебя, нечистые, вселились
да поворачивают… Крутят тебя.
—
Ладно,
ладно… Приходите смело за щепками, никто вас не тронет, — успокаивал их Квашнин. — А теперь, бабье, марш по домам, щи варить!
Да смотрите у меня, живо! крикнул он подбодряющим, молодцеватым голосом. — Вы распорядитесь, — сказал он вполголоса Шелковникову, — чтобы завтра сложили около бараков воза два кирпича… Это их надолго утешит. Пусть любуются.
Клещ.
Ладно! Ты сидишь на нарах, а я — на полу… пусти меня на свое место
да и отворяй… а я и без того простужен…
Лука. Добрый, говоришь? Ну… и
ладно, коли так…
да! (За красной стеной тихо звучит гармоника и песня.) Надо, девушка, кому-нибудь и добрым быть… жалеть людей надо! Христос-от всех жалел и нам так велел… Я те скажу — вовремя человека пожалеть… хорошо бывает! Вот, примерно, служил я сторожем на даче… у инженера одного под Томском-городом… Ну,
ладно! В лесу дача стояла, место — глухое… а зима была, и — один я, на даче-то… Славно-хорошо! Только раз — слышу — лезут!
— Вот как, — проворно подхватил Глеб, который окончательно уже повеселел и расходился, — ты, Петрушка, становись со мною на носу с острогою…
ладно! Смотри только, не зевай… Гришка и Ванюшка, садись в греблю… живо за весла;
да грести у меня тогда только, когда скажу; рыбка спит; тревожить ее незачем до времени… Крепко ли привязан к корме челнок?
— Коли за себя говоришь,
ладно! О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно, дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег много, нашила бы себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и о приданом думать надо… Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а так, себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет
да и замуж пора выдавать!..
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет,
ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал
да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
—
Ладно, вижу, — промолвил рыбак (взял деньги, вынул их из тряпицы и сосчитал). —
Ладно, — заключил он, — ступай скорей на печку… Много трудов принял ноне, сватьюшка!.. Я чай, и завтра не переможешься: отдыхать
да греться станешь?
Да, хоть и
ладно, по-видимому, живется, а все-таки думаешь: куда бы от этой жизни деваться?
—
Ладно,
ладно, — пан ему говорит. — Зато и ты мне услужи: вот пойдешь с доезжачими на болото, настреляй побольше птиц,
да непременно глухого тетерева достань.
— Ну,
да уж
ладно! Он трус, лжец и обманул меня, а вы? Извините за откровенность: вы кто? Он обманул и бросил меня на произвол судьбы в Петербурге, а вы обманули и бросили меня здесь. Но тот хоть идей не приплетал к обману, а вы…
— Ну,
да уж
ладно. Что уж тут. Я не намерения подозреваю в вас, а то, что у вас никаких намерений не было. Будь они у вас, я бы уж знала их. Кроме идей и любви, у вас ничего не было. Теперь идеи и любовь, а в перспективе — я любовница. Таков уж порядок вещей и в жизни и в романах… Вот вы бранили его, — сказала она и ударила ладонью по столу, — а ведь поневоле с ним согласишься. Недаром он презирает все эти идеи.
— Я не ругаюсь, а правду говорю, — пояснил Ежов, весь подергиваясь от оживления. — Слушай! Хотя ты и кисель,
да —
ладно уж! В воскресенье после обедни я с ним приду к тебе…
— Вот ты теперь смотришь на бабу, — так что не могу я молчать… Она тебе неизвестна, но как она — подмигивает, то ты по молодости такого натворишь тут, при твоем характере, что мы отсюда пешком по берегу пойдем…
да еще
ладно, ежели у нас штаны целы останутся…
— Однако тебе это всё равно. И колдун — человек. Ты вот что знай: город — он опасный, он вон как приучает людей: жена у человека на богомолье ушла, а он сейчас на её место стряпуху посадил и — балуется. А старик такого примера показать не может… Я и говорю, что, мол, тебе с ним
ладно будет, надо думать. Будешь ты жить за ним, как за кустом, сиди
да поглядывай.
—
Да будет тебе, Порша, собачиться-то! — заметил, наконец, Савоська, когда водолив начал серьезно мешать рабочим. — Ведь
ладно кладут… Ну, чего еще тебе?
Васса. Ну
ладно,
ладно! Дай бог нашему теляти волка поймати. (Людмиле неожиданно и громко.) Отца полюбила я, когда мне еще не минуло пятнадцати лет. В шестнадцать — обвенчались.
Да. А в семнадцать, когда была беременна Федором, за чаем в Троицын день — девичий праздник — облила мужу сапог сливками. Он заставил меня сливки языком слизать с сапога. Слизала. При чужих людях. А нашу фамилию Храповых — люди не любили.
Васса. С чужим паспортом — значит? Смелая ты. Молодчина. И — еще красивее стала. С такой красотой,
да… Ну —
ладно! Как — Федор? Правду скажи.